Совершенно секретно - Ральф Ингерсолл

находились отнюдь не в дружественных руках. Но зато это было до атомной бомбы. Атомная бомба, как я уже говорил, отвлекла мировое внимание от разрушительных возможностей даже такой проблемы, как старомодные взрывчатые вещества в ракете, сравненной весом с товарный вагон, пролетающей через стратосферу с быстротой, превосходящей скорость дальнего действия, взрывавшие Антверпен, находились еще в состоянии научного замысла. Это были, в сущности, экспериментальные снаряды. Вторжение союзников в Нормандию вынудило немцев преждевременно пустить их в ход — до того, как они были усовершенствованы или заготовлены в достаточном количестве, чтобы сделать английские города совершенно необитаемыми. К тому же конструкция «ФАУ-2» сейчас уже не составляет секрета; неиспользованные ракеты были захвачены в Германии повсюду.

Еще до того как были пущены первые снаряды, в Лондоне знали, что такая операция подготовляется, и мы понимали, какое глубокое влияние окажут «Фау» на будущую внешнюю политику Англии. Англичане всегда считали себя кровно заинтересованными в равновесии сил в Европе. Этот интерес был основан на том, что если континент находится под полным господством какой-нибудь одной державы, как было, например, во времена Наполеона, то Ла-Манш оказывается уже недостаточно широким, чтобы обеспечить их безопасность. А когда появились самолеты, пилотируемые живым человеком, Ла-Манш сузился до размеров наполненного водою рва. Ракеты дальнего действия высушили его совершенно.

Даже не пользуясь секретом атомной бомбы, враждебная держава вовсе не должна пересекать Ла-Манш для того, чтобы сделать Британские острова необитаемыми при помощи сильнодействующих взрывчатых веществ, направленных в массовом масштабе через стратосферу. Отношение Европы к Британским островам уже приобрело поэтому почти такое же значение, как отношение Канады к Соединенным Штатам, и вполне логично, что англичан может так же тревожить враждебность к ним в Европе, как тревожило бы нас всякое проявление враждебности в Канаде.

Прибавьте ко всему этому, что в Европе очень много людей, которые, независимо от вопросов современной политики, совершенно определенно не любят англичан. Англичане в течение многих столетий вмешивались в войны на континенте. В ходе этих войн они создали себе много врагов. Когда мы впервые высадились во Франции, самые сильнодействующие плакаты немецкой пропаганды напоминали о сожжении Жанны д'Арк и показывали зажженные английскими бомбами французские церкви. Надпись на плакатах гласила: "Убийцы возвращаются к месту своего преступления".

Стоит лишь задуматься, чтобы понять острую тревогу англичан по поводу политической линии Европы. В настроениях на континенте достаточно потенциального недовольства английским хозяйничаньем даже и без осуждения парламентарного капитализма (или даже парламентарного социалистического капитализма) и восторженного приятия русского коммунистического общественного строя. Ясно, что рано или поздно англичане могут почувствовать, что дальнейшее их существование зависит от того, пойдут ли они на новую войну, как бы мало бы ни улыбалась такая перспектива каждому из них в отдельности.

Теперь сделаем короткий перелет через Европу (на это требуется сейчас лишь несколько часов), в столицу, находящуюся по другую сторону Германии, и посмотрим, какой вид имеет Европа, если смотреть на нее из Москвы. Вид из Москвы еще мрачнее. Новорожденное советское государство пережило два вооруженных конфликта с Западом — первый в годы, непосредственно следовавшие за создавшей его революцией, а второй при нападении со стороны Германии, которое, по мнению большинства русских, было подготовлено западными державами с определенной целью убрать коммунистическую Россию с арены социальных событий. Превратить управление Европой из антисоветского в просоветское — для русских, бесспорно, вопрос безопасности. Наш государственный секретарь Бирнс, даже после его резкого столкновения с русским министром иностранных дел Молотовым, публично признал последовательность русских, применяющих свою собственную доктрину Монроэ к соседним с ними государствам. Таким образом, не вдаваясь в тонкости политической философии, можно сказать, что существует важнейшее противоречие между интересами безопасности англичан и русских. Каждая из сторон должна считаться с возможностью, что ей придется воевать с другой, если нельзя удовлетворительным образом наладить европейскую политику.

Именно здесь-то и надо искать действительные причины расхождения между английскими и американскими интересами — расхождения, которое делает независимость американской внешней политики вопросом жизни и смерти для нас.

При создавшемся неоспоримом положении одинаково неоспоримо и то, что англичане кровно заинтересованы направить нас против России, точно так же как еще до войны в их несомненных интересах было направить против России Германию. И для англичан вопрос о том, захотим ли мы, если к нам обратятся с призывом, воевать вместе с ними против России, является жизненно важным. Нет достаточно сильных эпитетов, чтобы охарактеризовать его важность. Англия очевидно недостаточно сильна, чтобы в одиночку противостоять России, и никто, кроме нас, не мог бы выиграть для нее эту войну. На всем континенте Европы англичане могут вербовать сейчас только остатки разбитых фашистов и нацистов да польских эмигрантов и голодающих испанцев.

Во время войны англичане, пытались направлять нашу военную политику на путь, который был им желателен, — это был путь антирусский. Это им не удалось. Сейчас, с такою же решимостью, они пытаются направлять американскую внешнюю политику таким образом, чтобы бесповоротно связать наше будущее со своим. Если это им удастся и если возникнет третья мировая война, мы наверняка будем вести эту войну за них — против русских.

Англичане уже положили начало. Они побудили нас нарушить слово, данное нами русским, еще до того, как кончилась война. В Ялте мы согласились передать русским их зону оккупации в Германии, как только прекратятся военные действия. Вместо этого, по личным уговорам Черчилля, мы чуть ли не два месяца гремели перед русскими саблей с другого берега Эльбы, прежде чем отошли на свою территорию с любезностью недовольного дарителя. Мы торжественно, положа руку на сердце, клялись, что не допустим в свои ряды профашистскую Аргентину, но британцы, которые охотно покупают аргентинское мясо, — а с ними и некоторые высокопоставленные американцы, — убедили нас допустить ее. С благословения англичан мы ввели международный двойной норматив, провозглашая, что все, что делают русские в Европе, касается нас, но все, что мы делаем на Тихом океане, не касается русских. Я не думаю, что мы бесчестные люди, но на следующее утро после Дня Победы нам придали такой вид в глазах русских. Кто это сделал? И для чего?