Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Галь становилось не по себе от обилия любовных излияний одноклассника. Тем более что это, последнее, сразу напомнило ей о кемпинге и коллаже, на котором она изобразила их с Шахаром цветочный луг. Она прочитала десятки произведений, с разными сюжетами, но с объединяющей их темой: неутолимой, безнадежной любовью к ней. Все они переплетались в единый узор огромных размеров, в который было вотканно ее имя, – все, помимо одного, резко выпадающего из общего контекста:
"Как хорошо, когда огоньНе тлеет в сердце каменном,Когда в ушах не слышен звонЖеланий неприкаянных!Как хорошо тогда дышать,Не маяться надеждами,Не ждать, не верить, не мечтатьДеля свой груз с невеждами!Как хорошо на всех глядетьС таким же безразличием,Ни трепетать, ни густо рдетьПод маскою величия!Тоски отъявленной не знать,Шагать с душой беспечною,Пред неудачей не дрожатьОт ужаса заплечного!Куском гранита черствым быть,Засыпанным порошею.Как хорошо всегда так жить!..Да ничего хорошего".Галь подумала о знаменитом стихе Одеда о близких людях, который они с Шахаром случайно прочитали в тот день, когда был скандал. Опять провидец Одед Гоэль попал в самую точку! Как бы ей сейчас хотелось впитать хотя бы часть перечисленных им преимуществ безразличия и холодности! Неужели природа наделила ее такой большой эмоциональностью только для того, чтоб, столкнув с предательством двух самых близких ей людей, научить быть именно такой, – черствой, как кусок гранита?
Ей захотелось снова пробежать глазами тот пресловутый стих. Он должен был быть одним из последних. Девушка сделала движение чтобы взять отложенную в сторону верхнюю тетрадь, но вдруг инстинктивно вскинула голову и застыла.
Одед стоял перед ней с полным подносом в мелко трясущихся руках, пунцовый, как вареный рак, и не издавал ни звука. Как долго он уже находился здесь, неслышно наблюдая за ней? И как она объяснит ему сейчас то, что так беспардонно раскрыла его секреты, как попросит прощения?
А парень аккуратно поставил поднос на стол, молча взял из похолодевших рук девушки коробку, бережно, словно прикасался к хрупкому хрусталю, вернул в нее тетради, накрыл их фотографией и положил свое богатство обратно в ящик. Потом, все также не произнося ни слова, сел на постель и закрыл лицо руками.
Галь показалось, что в глазах юноши засверкали слезы. У нее оборвалось сердце. Каким бы угнетающим ни было ее состояние, грусть Одеда смягчила ее. Она пыталась подобрать слова оправдания, но Одед опередил ее сдавленным шепотом:
– Теперь ты знаешь все, как есть.
– Я не нарочно! Я случайно! – с раскаянием воскликнула Галь, подсаживаясь к нему.
– Нет, это я виноват. Я взял твою фотографию, хотя знал, что так поступать было нельзя.
– Нет, это мне нельзя было лезть к тебе в стол! Честное слово, я пошарила там от скуки, пока тебя не было.
Молодой человек обернулся к ней и, трепетно взяв ее за руки, взглянул на нее покрасневшими глазами.
– Я не хотел, чтобы ты знала, – вкрадчиво произнес он, – но, раз уж так произошло, значит, так должно было произойти. Я скрывал мои стихи от всех, в том числе от родителей. Когда я только начал их писать, мне казалось, что все это – ерунда. Так, баловство, игра слов. Но, начав, я не сумел остановиться. Если честно, то я и не знал другого способа быть самим собой, не боясь ни осуждения, ни насмешек. Только в моих стихах я мог открыто и свободно мыслить, говорить о моей любви к тебе, мечтать о тебе, быть с тобой вместе. Ты наверняка заметила, какие там есть вольности… – юноша густо покраснел и отвел глаза, произнося последнюю фразу. – Сам я бы никогда не осмелился дать тебе прочитать то, что я написал за все годы. Я бы сдох со стыда! Помимо того, что многие мои стихи получились так себе. Самых стоящих произведений здесь наберется не больше трети.
– Нет-нет, у тебя замечательные стихи, – убедительно возразила девушка.
– Ты серьезно? – воспрял духом парень.
– Совершенно серьезно! У тебя настоящий талант! Не напрасно Дана тебя так хвалит. Вообще, очень жалко, что ты пишешь в стол…
Галь осеклась, обратив внимание на то, как он на нее посмотрел. Это был уже не тот полный отчаянья слезливый взгляд. В нем засветилось глубокое, острое разочарование. В ней. Конечно, как же она могла заговорить о таком: чтобы Одед Гоэль отдал свои выстраданные любовные детища на суд каким-то критиканам. Да он бы скорее умер!
Не зная, как выйти из положения, она легко погладила его по волосам. Ей захотелось проявить свою нежность к однокласснику, который, все-таки, растрогал ее своей поэзией, и старался быть с ней обходительным, невзирая на ее сухость.
Молодой человек ощущал себя, как в тумане. Он протянул к ней руки и слился с ней в объятии – горе с горем, боль с болью, рок с роком. Потом их лбы трепетно соприкоснулись и, мгновение спустя, двое старинных приятелей, узнавших друг о друге столь многое, поцеловались.
Для Одеда это был настоящий первый поцелуй любви, – совсем не такой, как тот, с Лиат! – прочувствованный им до самых глубин его естества, до разрыва сердца. Поцелуй, в который он вложил всю свою надежду, все свое время ожидания этой недоступной, надменной красавицы, наконец-то подарившей ему немного ласки. Он прижимался лицом к ее лицу, губами слизывал помаду с ее губ, жадно искал языком ее язык. Еще страстней он припадал губами к ее лбу, щекам, шее, глазам, ладоням, и еле сдерживался, чтобы прямо сейчас не повалить ее на кровать, обнажить и вонзиться в теплоту ее роскошного тела.
Галь отвечала на его порывы тем, что гладила его руки, волосы, спину, плечи, не соображая, зачем ей это нужно. Такого поворота событий она не ожидала. Не с Одедом, во всяком случае. Он жадно целовал ее, а в ее памяти сейчас восставала другая картина: она и Шахар, в его комнате, всего каких-то три недели назад, тоже в субботу днем, она делает ему минет, после чего он ее обманывает и предает… А вокруг царила такая тишина, словно смолкли все звуки в мире. Даже визги сестер Одеда куда-то вдруг исчезли. Через эту тишину пробивался только стук настенных часов, вторя биению сердец тех, кто еще недавно были обычными школьными друзьями.
Одед, тем временем, немного осмелев, уже прикоснулся к грудям Галь под ее одеждой, гладил их, притянул ее к себе и собирался деликатно уложить,
