Белая береза - Михаил Бубеннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А убитые были?
— Были и убитые…
Из дальнейших рассказов выходило, что и погибали люди случайно, а не потому, что нельзя было не погибнуть: то из-за своей неосторожности, то из-за боязни, то из-за ребяческого бахвальства удалью…
Такие рассказы Олейник считал глупыми.
Из всех разговоров с ранеными, после долгих размышлений, он сделал только один грустный вывод: все зависит от судьбы, что положено ею — то и будет… "Э-э, да дьявол-то с ним! — как-то вдруг подумал он в госпитале. — Не буду я больше спасаться! Будь что будет!"
Успокаивала еще одна мысль: по расчетам Олейника, и воевать-то оставалось совсем недолго. Правда, в ноябре немцы двигались гораздо медленнее, чем в октябре, чем все лето. Все раненые, прибывшие с передовой, уверяли, что наши войска успешно отбивают вражеские атаки, что немцам приходится туго. Но Олейника не могли смутить, как он считал, такие хвастливые разговоры. Он чувствовал, что нашим тоже приходится не легко, все везут и везут с фронта раненых. А мало ли убитых остается на полях боев? Из коротеньких военных сводок трудно было понять, где сейчас проходит линия фронта под Москвой, но Олейник догадывался, что немцы подходят к столице с трех сторон. Олейник не верил, что наши войска смогут выдержать. Он считал: еще немного, и наша оборона лопнет, и немецкие войска хлынут к Москве. И тогда, конечно, закончится война. Значит, недолго и ждать, что скажет судьба… С такими мыслями Олейник и отправился на передовую.
Тишина на фронте была разгадана Олейником совсем не так, как всеми солдатами на передовой. "Значит, подтягивают силы, — подумал Олейник о немцах. — Скоро решится дело". И Олейник невольно попытался представить себе невеселую картину жизни своего взвода. Все солдаты обессилели от бесконечных боев, одичали от страха; грязные, унылые, пропахшие потом, землей, кровью и разной гнилью, ползают они по своим темным норам, что-то делают по привычке, не понимая существа дела, и с ужасом прислушиваются к тишине, каждую секунду ожидая гула и грохота над собой…
В штабе дивизии, куда Олейник прибыл с группой выздоровевших бойцов, его без всяких возражений вернули в полк Озерова. В полк он отправился со случайным попутчиком — солдатом из батальона Шаракшанэ, который оказался по каким-то делам в штабе дивизии. На восточной окраине деревни Талица, где находился командный пункт полка, попутчик остановился, потер варежкой правое ухо, спросил:
— Вам в штаб надо, товарищ сержант? Или завернем на минуту к бане?
— Почему к бане?
— А тут сейчас много людей из нашего батальона, — пояснил попутчик. Моются. Может, и ваши друзья есть… Вон она, баня! — Попутчик махнул варежкой на север от дороги, в просторную низину, где за тонким кружевом заиндевелых ив виднелся угол дома и голые стропила полуразрушенных надворных построек. — Здесь у нас хозрота стоит. Когда я уходил, наши уже потянулись сюда.
— Давай завернем, — решил Олейник.
Дорожка стекала в низину, повиливая среди кустарничка. Выйдя на открытую поляну, Олейник увидел впереди себя человека в белом, но изрядно загрязненном полушубке, с пистолетом у пояса. Он, должно быть, только что вылез на дорожку. Он смотрел в южную сторону и молча взмахивал шапкой.
— Вот это и есть Дубровка, командир вашего взвода, — сказал попутчик; за дорогу он успел рассказать о переменах в роте, где служил Олейник. Хороший парень. Храбрец и умница.
Вся низина, на которую вышел Олейник, была истоптана множеством ног. Вдали по ней ползла группа солдат, оставляя позади себя в снегу глубокие, извилистые борозды. Давая им какой-то знак, гвардии старший сержант Дубровка еще раз помахал шапкой. От цепи солдат долетело:
— Впере-е-од!
Солдаты почти разом поднялись и, не скучиваясь, быстрым шагом пошли по низине, в сторону командира взвода, на ходу вскидывая винтовки.
— Живе-ей! — закричал Дубровка.
Солдаты прибавили шаг, а затем дружно бросились вперед, и над низиной загремели их голоса, сливаясь воедино:
— Ура-а… ра-а-а!
Это был случай, когда самое понятное, что делали солдаты, оказалось для Олейника совершенно непонятным…
Олейник подошел к Дубровке и доложил о себе.
— Знаю, знаю, — сказал Дубровка. — Слыхал о тебе. Хорошо, что вернулся в свой полк. Только теперь называй себя не сержант, а гвардии сержант! Заслужил! А мы вот… видишь, что делаем?
Пока они разговаривали, солдаты выбежали к дороге. От них отделился один, высокий, могучий, и бросился к Дубровке.
— Вот и гвардии сержант Лопухов, — сказал Дубровка. — Знаешь?
— Андрей? Как же, друзья, вместе воевали!…
Подбежал разопревший, потный Андрей Лопухов. Доложив о выполнении его группой боевой задачи, он остановил на Дубровке вопросительный взгляд.
— Неплохо, товарищ гвардии сержант! — со сдержанной лаской ответил на его взгляд Дубровка. — Но имей в виду, что и не совсем хорошо. Разве так надо идти в атаку? Надо идти так, чтобы не только немцам, но и самому вроде бы делалось страшно от своей силы, от напора и лихости! Вот как надо ходить! Мало стремительности, а это самое главное в атаке. И стреляли не все.
— Глубоко, товарищ гвардии старший сержант, — виновато ответил Лопухов и показал на свои ноги: голенища его валенок были плотно забиты снегом.
— Разуйся и вытряхни!
Андрей встретил Олейника, как старого друга. Торопясь, он задал Олейнику подряд с десяток вопросов, но, не выслушав и небольшой части ответов, заговорил сам:
— Видал, как бежали? Чувствуется сила, напор, а? Пока одни моются, мы решили немного потренироваться…
Олейник окинул глазом низину до речки.
— Да, истоптали…
Шумно разговаривая, отряхиваясь от снега, дымя махоркой, подходили солдаты. Все они только что побрились, их задубелые, бурые от морозов лица были разгорячены.
— Ты, Кудеяров, несешься, как лось! И глаза на лоб!
— А ты не лезь под ноги!
— Эх, снежку б поменьше!
— По асфальтовым дорожкам? Ишь ты, умный!
— А тебе легко? Паром вон исходишь!
От бани подали голос. Дубровка скомандовал солдатам:
— Кругом, в баню! — и обернулся к Андрею. — А веничка так и нет?
— Везде обшарили, — ответил Андрей.
— Ну, без веничка — не баня!
— Погодите, товарищ гвардии старший сержант, будет веник! — Андрей огляделся по сторонам. — Есть! Идите раздевайтесь, а я живо. — Он обратился к Олейнику: — Идем с нами, а? Тогда давай сделаем пару веников!
Андрей сошел с дороги и побрел на пригорок, где одиноко стояли старые, черные деревья, закиданные хлопьями снега.
— Ты куда же бредешь? — поинтересовался Олейник.
— А вон, видишь, снарядом срезало у дуба вершину? А на ней, видишь, сколько еще листьев повялых держится? Это "зимний" дуб зовется. Веники, конечно, неважные будут, листья облетают быстро, а все же при нужде похлестаться можно. Я тоже, признаться, не прочь…
Пока лазили вокруг суковатой вершины дуба, обрывая короткие, корявые веточки с жухлыми, грязно-желтыми листьями, Андрей рассказал Олейнику разные полковые новости — хорошие и печальные. О Юргине он сказал несколько слов и замолк: сорвался голос, задрожали губы…
— Мы за этот месяц здорово обвыкли в огне, — продолжал он немного погодя, справясь с собой. — Теперь уж отошла та пора, когда, бывало, побаивались ребята. А немецких танков совсем перестали бояться. Я уже четыре танка угробил. Один раз, правда, перетрусил было. И, скажи, как получилось! Лежу в маленькой воронке, весь наруже, а он идет. Ладно, жду, прикидываю глазом. Жду спокойно. И вот подходит он совсем близко. Но только я начал было подыматься, а он, полосатый черт, как газанет вдруг назад, — и встал метров за пятьдесят. Вот тут я так и обмер! Ну, думаю, прощай, Россия! Гранату мне не добросить, ползти вперед по чистому нельзя. А он, думаю, заметил меня и сейчас как полоснет очередью! Но, гляжу, опять двинулся, опять на меня! Ну, думаю, слава богу, теперь буду жив! И трахнул его, конечно… И вообще все ребята так… Каждый здорово обвык в бою.
Бросая ветки на снег, Олейник спросил:
— А все же… трудно было, а?
— Еще бы! — Андрей даже оторвался от дела. — Иной раз, бывало, так накрутишься за день, что, когда свалишься на ночь, кажется, больше и не встанешь! Вот как бывало. А наступит утро — опять на ногах. Вчера вот тоже здорово досталось… А как сегодня поднялись да поняли, что немец выдохся, — и у каждого в десять раз прибавилось сил! Видал, какие все?
Оторвался от дела и Олейник.
— Выдохлись? Немцы?
— Точно, выдохлись!
— Точно ли?
— А вот увидишь! — пообещал Андрей и вновь начал ломать ветки, собирая их в пучок. — Нам это хорошо известно! Мы уже несколько дней чуяли, что они лезут из последних сил. А вчера мы как дали им по ноздрям они и совсем изошли кровью. Видишь, как тихо?
— Что же теперь?
