Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Олег вспомнил недавнюю встречу с братом. Георгию хотелось поговорить о личном, а он, Олег, все уклонялся, расспрашивал о делах геологических. Наконец, Георгий спросил его прямо: «Ты почему до сих пор не женишься, друг Олеша? И в кого ты у нас такой холостяк-«теоретик»? Или все ходишь за Оксаной Ларионовой?» — «А откуда тебе известно, что я ходил за ней?» Георгий рассмеялся: «О твоей мальчишеской любви знал весь город! Разве утаишь любовь, особенно в молодые годы? Она читается, Олеша, по глазам». — «Можно и ошибиться», — сказал он, с тревогой ожидая, что вот-вот Георгий спросит и о Метелевой. Но тот лишь добавил: «Влюбчивый ты. Это хорошо и плохо. Влюбчивые люди искренние, да скоро остывают». — «Я и боюсь остыть», — игриво заметил он. «Нет, друг мой, ты определенно утаиваешь чего-то». — «Не разыгрывай меня, пожалуйста», — сухо сказал он, чувствуя себя настоящим вором, на котором шапка горит... Вот так вокруг да около походил, походил Георгий и действительно оставил его в покое...

— Ты прости, пожалуйста, мама, — сказал сейчас Олег. — Ну, увлекся я, даже не знаю, как все получилось. Никто здесь не виноват: ни я, ни она, ни Георгий.

— Одна мать в ответе. Женился бы на любой девушке.

— Да пойми ты...

Он не договорил — пришел отец. Мать тут же легко, не по возрасту, поднялась навстречу ему.

— Телеграмму получил от Голосова, — объявил Леонтий Иванович. — Приезжает на пуск домны. Слетаются дружки-приятели!.. Ну-с, сударыня, чем станешь утолщать?

— Окрошка сегодня.

— С удовольствием примусь за окрошку!

— А я немного поработаю в саду, — сказал Олег и вышел.

— Опять дожили до листопада. И когда успело пролететь еще одно лето? — говорил Леонтий Иванович, присаживаясь к столу. — Георгий звонил по телефону, сообщил, что и Прокофий Нилыч намеревается прибыть. Едут, едут в Молодогорск его верные поклонники!

Он был возбужден скорой встречей с Метелевым, с Голосовым. Начал есть торопливо, будто оставались считанные минуты до прихода поезда. Любовь Тихоновна ни о чем не спрашивала, только все приглядывалась к нему. Отяжелел, но не сдается, слава богу. Долгое хождение по горам и по степи выручает на девятом десятке лет.

Кончив обед, он положил на стол узловатые, как у землекопа, руки и сказал:

— Купи обязательно шампанского. Прокофий Нилыч выпьет чего-нибудь покрепче, а Семен Захарович — аристократ.

— Знаю уж.

— Ты извини, придется тебе с Сашей похлопотать. Может быть, последний пир...

Как ни много накапливается работы к осени, Георгий все-таки решил съездить на пуск домны. Шумский дал свое «добро».

— Нашему брату, разведчику, надо, конечно, присутствовать на торжестве металлургов.

— Правда, мы за последнее время ничего не сделали для них.

— А известняки?

— Я говорю о руде.

— Будет им и белка, будет и свисток!

— Но пока что на заводских путях день и ночь свистят «курские соловьи», то бишь курские железнодорожные «вертушки».

— Запасайтесь терпением, Георгий Леонтьевич.

— Беру пример с вас, Илья Михайлович.

— Хорошо уже то, что в печати раздаются голоса в защиту собственной сырьевой базы уральской металлургии.

— Но Васька слушает да ест.

— Вы о ком?

— О Минчермете. В наших-то условиях, казалось бы, проще простого исправить какую угодно ошибку или просчет, но...

— Ну-ну, Георгий Леонтьевич, не следует возводить в степень частный случай. — Шумскому явно не хотелось продолжать разговор на эту тему. Он сказал для пущей важности: — Думаю, что Уральский научный центр займется теперь рудной базой.

— Поживем — увидим.

— Что же касается нас с вами, то наши точки зрения совпадают.

Их отношения стали проще, откровеннее. Сначала они все присматривались друг к другу, пока не убедились, что у них немало общего. Ну, а недавние события, связанные с газовым валом, окончательно сблизили Шумского с Георгием.

Однако, собираясь в путь, он ничего не сказал Илье Михайловичу о том, что едет еще и потому, что в Молодогорске будет профессор Голосов, с которым придется поговорить начистоту. Его подмывало рассказать о двойнике Аюпова, из-за которого столько пережил отец, но он сдержался. Давняя история с газетной статьей Голосова была очень похожа на свежую историйку, затеянную Аюповым. И хотя Илья Михайлович успел прийти в норму и успокоиться, Георгий отложил неприятный разговор до другого случая. Тем паче что и ему самому не хотелось встречаться с Голосовым. А надо, надо.

Поразительно, как в таких людях органически соединены закоренелый догматизм и летучая конъюнктурщина. Тоже «диалектика души»! Умеют они, умеют перестраиваться на ходу, с той вышколенной легкостью, которой может позавидовать любой служака-строевик. Для них и самые крутые повороты — одно удовольствие: они всегда готовы продемонстрировать мгновенную реакцию. О-о, голосовы не рассуждают в подобных случаях — им важно не понять, а вовремя принять очередную перемену. В глазах неискушенного человека они выглядят уже бойцами, хотя врукопашную предпочитают хаживать против своих. Вот и Семен Захарович Голосов в журнальных атаках провел без малого сорок лет. Он выбирал цель точно: какое-нибудь интересное открытие, какую-нибудь смелую идею геолога-разведчика. Талант ведет мучительный поиск долгими годами, а преуспевающая посредственность только шумит да покрикивает в печати. С виду это может показаться чем-то вроде обобщения опыта, однако на поверку не что иное, как махровая самореклама. С течением времени голосовы артистически входят в свою роль, без них теперь будто и не обойтись какому угодно таланту. Они хорошо знают, что революционное общество ценит в каждом деловые качества, и собственный дефицит этих качеств щедро покрывают наукообразной искусной фразеологией. Ну, если и случаются у них промашки, то кто же не ошибается, прокладывая новый курс в науке? Да-да, курс прокладывают уже они, а не талантливые работяги! Так, исподволь голосовы становятся ведущими, к удивлению тех, кто оказывается неожиданно «за кадром», на правах ведомых. Антонио Сальери мог бы позавидовать их двойственной :тактике, рассчитанной на всевозможные повороты и развороты. Но в конце концов фортуна изменяет даже им, баловням спекулятивной популярности...

В поезде Георгий все время сидел у окна и смотрел на горы, то вплотную подступавшие к дороге, то широким веером диабазовых увалов расходящиеся в стороны. Эта причудливая игра хорошо знакомых гор всегда занимала его, он мог подолгу наблюдать ее, словно в первый раз.

Горы тут, перед встречей с казахской степью, были неспокойные. Они вздымались вал за валом, набегали друг на друга и со всего размаха падали в реку. Это был яростный прибой, окаменевший на века. Георгий отыскал среди шиханов свой — Татарский. Он заметил его издали в окружении других, поменьше. На самом пике был шест с метелкой, установленный, наверное, геодезистами. Пока поезд описывал выгнутую на юг кривую, в точности повторяя извив реки, Георгий не спускал глаз с картинного шихана, который в детстве открывал ему далекий мир. Но вот соседние отроги заслонили собой шихан, и тот исчез в складках гранитных волн.

Пусть и невысоки Уральские горы, но высота их измеряется не метрами над уровнем моря, а целыми пятилетками. Эти горы — труженики и солдаты, защитившие народ в лихую военную годину. Надо было — они вставали вровень с самим Кавказом, приходили на помощь Мамаеву кургану, а потом всей длинной цепью надвигались на Берлин...

Чем дальше на восток, тем глубже становилась выемка, по дну которой, часто притормаживая на тугих изгибах, сноровисто бежал зеленый тепловоз, то подбирая, то растягивая длинный хвост вагонов. Откосы почти сплошь усеяны желтыми, красными, синими, белыми камнями, точно дорогими самоцветами.

Чем дальше на восток, тем реже виден в просветах выемки горный прибой на севере, где крутые отроги едва сдерживают разбег вольных волн. Теперь казалось, что скорый поезд угодил в ловушку и ищет, ищет выхода. Но вот он, наконец, нырнул в туннель — значит, скоро Молодогорск.

Когда слепящий дневной свет ударил опять в глаза и ближние горы тут же расступились, Георгий, щурясь, увидел на востоке дремучий лес дымов. Он встал, накинул демисезонное пальто военного покроя и вышел в коридор купейного вагона, где уже толпились беспечные, веселые попутчики, наверное, студенты, кончившие свой третий, строительный семестр.

На Южном Урале стояло бабье лето. Кусты рделого шиповника, не доверяя сентябрьскому солнцу, по утрам набрасывали на себя ажурные оренбургские паутинки. Но днем сильно пригревало и делалось душно в осенней уреме. Сухие листья, опадающие с великанов-тополей, кружились в терпком, хмельном воздухе, настоянном на привядшем духовитом ежевичнике. На тонких флагштоках рябины пламенели, как вымпелы, гроздья спелых ягод. В полдень налет чистой охры ослепительно сверкал на березовых кронах. И только рыцарские кольчуги дубов, лениво роняющих литые желуди, были по-прежнему темно-зелеными.