Уходящее поколение - Валентин Николаевич Астров

сегодня. Так уж случилось, что роман «Уходящее поколение», писавшийся в предыдущее десятилетие, читатель узнаёт в пору, когда настоятельнейшей общественной необходимостью стали новые подходы к нашему прошлому, к истории Советской страны. Мы встречаем в новейших изданиях немало такого, что заставляет по-иному, порой кардинально по-иному смотреть на обстоятельства минувшего. Из разнохарактерных фактов и сведений, разных точек зрения складывается картина, на основе которой возникают заключения, отмеченные историзмом, объективностью, лишенные конъюнктурного налета.

Раздумывая в этом свете над прозой В. Астрова, приходишь к выводу: хотя нет в ней ничего такого, что представляло бы интерес сенсационного, особого свойства, ее содержание, безусловно, способствует именно серьезному, глубокому осмыслению исторического пути. Это относится как к «Огням впереди» и «Круче», так и к «Уходящему поколению». Да, перед нами жизнь и мысли Пересветова, его индивидуальный человеческий опыт, черты, его личности присущие, и определенная субъективность мнений, определенная даже односторонность здесь неизбежны. Однако при всем том автобиографическая проза В. Астрова звучит объективно. Прежде всего потому, что она основательна в воссоздании душевного мира героя, человека глубоко идейного, во все свои долгие годы, при всех, в том числе и весьма неблагостных поворотах жизни, знавшего одной лишь думы власть — свято верившего в социальную и гуманистическую справедливость.

В романе «Уходящее поколение» не раз встречаешь размышления о цельности человеческой натуры, о мировоззренческой принципиальности. В том числе и в приложении к литературному, писательскому труду. Рассуждая о принципах творчества, Константин Пересветов говорит о неприемлемости для себя расщепленности, «двойничества», которые, развивайся он, Пересветов, в иных жизненных обстоятельствах, возможно, и не обошли бы его стороной. «Большевистский бог меня от этого уберег». И тут же: «…Нет худа без добра: воспоминания обо всем этом (имеются в виду колебания, посещавшие героя до твердо избранной им веры. — М. С.) заставляют меня всегда относиться к себе как можно строже, чтобы ни на чем не споткнуться». И еще: называя моменты душевных кризисов, возникавших по личному ли, по творческому ли поводам, Пересветов замечает: «…до глубинного раздвоения сознания дело не доходило — ни то, ни другое не затрагивало большевистских убеждений, этой доминанты моего существования, на которой зиждется моя моральная устойчивость».

Драгоценнейшее содержание видится за подобными признаниями. «Большевистский бог», марксистско-ленинское учение, проникшее в душу, ставшее частью натуры, — это действительно стержень и жизни Пересветова, и всего повествования, созданного В. Астровым.

Мы немало говорили — и с новой энергией говорим сегодня — об узостях, ограниченностях морали, определявшей поведение отцов. Безусловно, такие проявления давали себя знать, и существенно. Бывало, влекли за собой и горестные ошибки, и трагические потери. Историческое объяснение узости, здоровая, умная критика ее жизненно необходимы. Однако в ходе наших споров нередко возникает и критика иного характера, забывающая, игнорирующая главное: чистоту, величие революционных идей и помыслов, глубокую человечность большевистской морали и этики. Не получается ли так, что и Корчагин для нас стал узок, и фадеевский Левинсон, и крымовский инженер Басов? Между тем жизнь, выразившаяся в этих и подобных характерах, воистину полнокровна. И, думаю, ценно, знаменательно встречать в литературе новые подтверждения тому — особенно если они основаны, как у В. Астрова, на фактической, во многом документально-автобиографической основе.

В одном из эпизодов романа «Круча» Пересветов, критически размышляя о себе, о собственном поведении, задается вопросом: «Что это у меня? Комчванство?» Конечно, здесь, наблюдая за несколько наивным самоанализом героя, не возбраняется и улыбнуться. Но плохо, если улыбка эта будет улыбкой снисходительности, а не доброго сопереживания, если читающий не почувствует правды: да, именно так жили, так мыслили люди описываемого времени, и содержание их жизни было серьезным, нравственным.

К тому же вот еще что не можешь не взять во внимание. Само слово это, «комчванство», вроде бы уже и полузабытое, отошедшее (а вернее, отодвинутое) в историю, нынче вновь полноправно в печати, в общественном мнении, и мы все более осознаем, что его недаром столь часто и столь непримиримо употреблял, размышляя о политической реальности, Ленин…

В «Уходящем поколении» В. Астров ретроспективно обращается к обстоятельствам (они описаны в «Круче»), когда Константин, полюбив Лену Уманскую, первым делом сказал о своем чувстве жене, Оле, признался ей в том, о чем, собственно, вполне мог умолчать: каяться-то и не в чем было… История поучительная. Ибо и в признании этом (лишающем Олю, естественно, душевного равновесия), и в прямолинейно-неуклюжих «выяснениях отношений» с самой Леной Уманской столько видится искренности и честности, что понимаешь: именно так, а не иначе должен был герой поступать. И, собственно, честность эта как раз и явилась залогом того, что не распалась, только окрепла семья Пересветовых.

Из подобных фактов, подробностей и становится очевидно, где же проходит грань между «узостью» и — полнокровием жизненных, нравственных проявлений, грань непростая, диалектическая. Невольно вспоминаются герои Чернышевского — предтечи той самой морали, какой руководствовались Константин Пересветов и его друзья-большевики. Узость ли — движения души, руководимые, контролируемые чистотой убеждений?

Вот эту чистоту убеждений и сумел передать В. Астров в «Уходящем поколении», в главном содержании книги. Константин Пересветов, старый революционер, ставший писателем, делящийся с нами всем, чем живет и в современности, и в воспоминаниях, — это общественный человек в полном смысле слова.

Позволю себе еще одну литературную параллель. Читая «Уходящее поколение», я вспоминал старых партийцев — героев Ю. Трифонова: Федора Николаевича из «Обмена», Летунова из «Старика». Вспоминал их органическую, как и у Пересветова, способность жить не собой — жизнью, текущей вокруг. Хотя, конечно, все это люди достаточно разные.

Старика Летунова многое смущало в нынешнюю пору его жизни. Старика Пересветова тоже смущает ряд явлений, которые, по его разумению, не должны были уже и существовать, а тем не менее существуют, В целом же, однако, характер признаков действительности, разворачивающихся перед Летуновым и перед Пересветовым, существенно разнится. В первом случае это во многом признаки, связанные с негативным, с представлениями и нормами мещанства. Во втором это признаки преимущественно положительные. Многие страницы «Уходящего поколения» занимает рассказ об успешном, радостном опыте писательской деятельности Пересветова, о понимании и доброжелательстве, которыми эта деятельность окружена. Еще один объемный пласт романа — сердечные отношения с близкими, отношения, в которых общность держится не только на родство прямом, буквальном, но и на родстве духовном. Наконец, подробно рассказывается об интересе Пересветова к новаторским поискам в области педагогики, школьного воспитания; тут, конечно, отнюдь не все радужно, как оно и есть в жизни, творческим, самоотверженным педагогам приходится не раз горькую чашу испивать, но хочу и в данном случае подчеркнуть оптимистичность духа Пересветова.

«Педагогические» страницы, может быть, особенно характерны для повествовательного склада романа: они строятся не на сквозном действии, а прежде всего на разговоре, на рассказе о тех или иных