Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Аноним в своём «послании» допустил неточность. Участником этих событий был не испанский посол, а бразильский дипломат. Следует также заметить, что речь в «послании» шла не об Иване Николаевиче Дурново — министре внутренних дел, а о его брате Петре Николаевиче.

Когда вся эта история стала известна Александру III, то последовала такая высочайшая резолюция: «Убрать эту свинью в 24 часа». И. Н. Дурново с большим трудом удалось уговорить императора отправить брата в почётную отставку, назначив его сенатором.

Но это ещё не всё. Далее аноним живописал о поборах, взятках и разврате, царивших в руководстве столь серьёзного учреждения. Однако никаких мер по этому письму принято не было — в Департаменте полиции можно было не реагировать на анонимные заявления. Не среагировал на это заявление и генерал-губернатор.

Верить каждому встречному, а тем более анонимщику, конечно, трудно, но если даже часть того, что он писал, правда, то жандармерия не была тем учреждением, которое кому-нибудь можно было поставить в пример. Это и не удивительно. Мораль многих руководящих работников, а работников силовых ведомств тем более, была невысока. Министр внутренних дел Макаров по поводу расстрела рабочих на Ленских приисках заявил: «Так было и так будет». Приказ генерала Трепова при пресечении беспорядков «холостых залпов не давать, патронов не жалеть» прославился на всю страну. Сам закон позволял войскам стрелять в толпу людей «за оскорбление словами». В законе говорилось также о том, что для предупреждения неповинующейся толпы ни стрельба вверх, ни стрельба холостыми патронами «не должна быть допускаема». Объяснялось это тем, что при стрельбе вверх можно кого-нибудь убить, а стреляя холостыми, войска ослабляют «устрашающую составляющую». Раздача солдатам холостых патронов не допускалась ещё и потому, что в случае опасности перезарядка оружия с холостых на боевые патроны займёт время, в которое на них могут напасть восставшие и обезоружить. Всё это, может быть, и правильно. Плохо только, что, убивая соотечественников, солдат имеет лишь одно оправдание: «я исполнял приказ», но на душе у него от этого не легче. Однажды, правда, полиция сочла свои действия излишними. Это было в 1905 году при подавлении уличных беспорядков в Одессе, когда были использованы дальнобойные орудия.

Что касается автора нашумевшего приказа, генерала Трепова, то он хоть и был по своему образованию и воспитанию ничем не ниже современных офицеров и генералов, однако некоторые из его современников высказывались о нём весьма непочтительно. Упомянутый выше В. И. Гурко в своих воспоминаниях отзывается о нём, как об умственно ограниченном и в высшей степени невежественном человеке. «Он, — пишет Гурко, — закончил военное училище, где, по выражению Щедрина, все науки проходят верхом… Кроме устава кавалерийской службы он вряд ли открыл какую-нибудь книгу». Князь С. Д. Урусов назвал его «вахмистром по образованию и погромщиком по призванию».

Не случайно, наверное, Алексей Максимович Горький о представителях власти в России писал: «Власть, подобно Цирцее, превращает человека в животное… Властные люди вообще тупы, а когда они могут действовать безнаказанно, в них просыпается атавистическое чувство предка-раба, и они как бы мстят за его страдания, но мстят не тем, кто заставляет страдать, а тем бесправным людям, которые отданы государством под власть его представителей, а так как Россия слишком долго была страною рабов, в ней представители власти более, чем где-либо, разнузданны и жестоки…»

И всё-таки, несмотря на многие недостатки, полиция проводила в столице большую и необходимую работу. Согласно старому полицейскому уставу, который, кстати, никто не отменял, полиция была обязана следить за сохранением в стране «благочиния, добронравия и порядка», за тем, чтобы молодые и младшие почитали старших, чтобы дети повиновались родителям, слуги — господам и хозяевам. Она следила за тем, чтобы во время домашних представлений никто не наряжался в «монашеское или духовное платье» и не ходил в таком виде по улицам, чтобы родители водили на исповедь детей, после того как им исполнилось семь лет, чтобы в церквях не появлялось самодельных икон, а особливо тех, которые были бы «писаны в странном и соблазнительном виде», и вообще «пресекать в самом зародыше всякую новизну, законам противную». Уставом всем и каждому запрещалось пьянство, а пьяницей, подлежащим каре, считался «злообычный в пьянстве» человек или тот, кто в пьяном состоянии пребывает больше времени в году, чем в трезвом. Устав запрещал также «мужскому полу старше семи лет входить в баню женского пола». Полиция должна была следить за тем, чтобы «непотребные слова не произносились при благородных людях и женском поле», а также мирить ссорящихся, за исключением супругов.

В городе постоянно происходили какие-нибудь события, требующие того, чтобы полиция их зафиксировала, вмешалась, проверила, приняла меры.

Как-то в октябре 1906 года, в девять часов вечера, на Божедомском проезде в вагон конки вошли двое молодых людей, вооружённых револьверами и, отобрав у кондуктора Емельянова сумку с выручкой 7 рублей 60 копеек, скрылись. Через день на Тверской-Ямской мещанин Бук задавил своим автомобилем городового Родченко. В конце октября неизвестные воры увели из конюшни датской подданной Фридериксен три беговые лошади стоимостью 7900 рублей. Постоянно дебоширили в городе пьяные военные. Пьяный ординарец охотничьей команды 2-го гренадёрского Ростовского полка Андрей Почётнее среди бела дня бежал по 1-й Мещанской улице и размахивал обнажённой шашкой, которой порезал одному из прохожих физиономию. В первом часу ночи поручик Главного штаба, Дмитрий Искра, подъехал с дамой к меблированным комнатам Карпенко на Рождественской улице и спросил у швейцара, есть ли свободный номер. Когда же тот ответил, что нет, поручик ударил его кулаком по уху. 30 июня состоящий в запасе по кавалерии поручик Петиони в ресторане «Яр» ударил обнажённой шашкой, правда плашмя, по спине пианиста венгерского хора, шведского подданного Дальгрена за то, что он, пользуясь часом отдыха, отказался аккомпанировать хору. Подпоручик 28-го Резервного пехотного батальона Карнаухов был двумя городовыми доставлен в помещение участка за то, что он, напившись, в публичном доме, в одном из Сретенских переулков, побил посетителей, а когда его призвали к порядку — ударил городового и оскорбил полицейского офицера. Особенной удалью по части хулиганства отличались казаки. В Тишинском переулке, в частности, два казака избили мещанина, порезав ему лицо шашкой и разбив голову бутылкой.

В XX веке служить в полиции стало небезопасно. После Русско-японской войны и Декабрьского восстания 1905 года в городе появилось немало лиц, вооружённых огнестрельным оружием. Не редкими стали случаи вооружённых столкновений граждан с полицией. В 1907 году, 1 мая, на Лосином острове собралась на митинг толпа рабочих. При появлении городовых рабочие стали стрелять в них из револьверов и бросать камни. Городовые ответили выстрелами из винтовок Толпа быстро разбежалась. Были задержаны пять человек при которых найдены прокламации.

Спустя несколько дней в полосе отчуждения Московской окружной дороги Серпуховской части трое неизвестных лиц, распевая «Марсельезу», взбирались по насыпи на железнодорожный мост. Бывший под мостом жандарм, услышав пение, крикнул им: «Стой!» — и стал стрелять по поющим из револьвера, как по вальдшнепам. Одного ранил.

И всё-таки оружие, прежде всего огнестрельное, применялось тогда не столько с революционными, сколько с корыстными целями. Ворвавшись в какой-нибудь магазин или квартиру, грабители, угрожая револьверами, произносили традиционное: «Руки вверх! Ни с места!» А однажды, в 1906 году, один из преступников, совершивших ограбление колониальной лавки у платформы Московско-Нижегородской железной дороги Чухлинка, заявил потерпевшим: «Передайте полиции, что мы до тех пор будем работать, пока не прикончатся полевые суды!» В то время правительство действительно выжигало революционную заразу калёным железом и расстрелы по приговору военно-полевых судов были обычным делом.

Большинство виновных ждали тюрьма, каторга и ссылка. В период массовых революционных проявлений, например в 1905–1906 годах, отделить политические преступления от уголовных не всегда было легко. Грабители в то время нередко выступали под видом политических экспроприаторов, чем позорили революционеров. В 70–90-е годы XIX века среди революционной интеллигенции было широко распространено мнение о том, что место уголовников в тюрьме. Освобождение их лишь усилит «чёрную сотню», погромы, воровство. Выпустить часть уголовников из тюрем, по их мнению, можно будет лишь после победы революции. Такой подход к заключённым царских тюрем несколько смущал самих борцов за свободу. «Как же так? — вопрошали некоторые из них, — мы считаем нужным держать преступников в тюрьме, а царь и его правительство выпускают их на свободу, объявляя амнистию даже по такому ничтожному случаю, как рождение наследника! И такие амнистии объявляются в отношении „жертв собственнического строя“!»