Собрание сочинений (Том 3) - Панова Вера Федоровна

— Надо же обдумать все-таки.

— Здесь не останусь. Ни за что. Пешком уйду.

— Говоришь — она совсем одна.

— Она уже сама хочет. Вы не видели? Вы как привезли подарки, так она и захотела, чтоб я тоже ехала. За счастьем… — Тихий голос улыбнулся.

Ты моя умница, подумала актриса.

— Иди сюда, — сказала она. — Иди ко мне.

Белая рубашка мелькнула во мраке, и Галя села на край ее постели.

— Пешком, надо же, — сказала актриса, — когда не придумала, что с собой делать, когда ничегошеньки о себе не знаешь…

Она взяла Галю за руки и с нежностью, еще не испытанной, чувствовала дрожь и холод этих сильных рук.

— Ты ляг, — сказала она и подвинулась. — Ложись, обсудим с тобой.

И лежа рядом, две головы на одной подушке, они прошептались до глубокой ночи.

— Сейчас я в Молдавию, — говорила актриса, когда передвинулись созвездья и Орион встал над двором в блеске своего золотого пояса, — а потом ты приедешь. Лучше кончать школу в Москве, у меня, раз уж решила здесь не оставаться.

Да ты что, сумасшедшая, сказал ей ее рассудок, какую берешь на себя ответственность и как связываешь свою жизнь.

Молчи, сказала она своему рассудку, не твое дело, ты уж вообразил, что я живу на свете только для лицедейства!

А все же подумай, настаивал он, ты ведь, в сущности, рассудительная, трезвая, подумай, сколько придется отвлекаться, жертвовать своим временем и вниманием, как это будет тебя раздражать и изматывать, с твоей чувствительностью к малейшему раздражению, и что ты ей дашь, кем ты ей будешь, ты, не знавшая материнства?

Буду тем, что я есть, отвечала она, буду старшей сестрой. Дам ей то, что накопилось в душе моей. Мало накопилось? Буду копить дальше. С ней вдвоем будем копить. Ну, буду иногда раздражаться, все матери и старшие сестры, наверно, раздражаются, у каждой ведь есть свое заветное, не только свету в очах, что дети.

— Через месяц будешь у меня, — сказала она Гале. — Я пришлю тебе деньги на дорогу. Живи и думай о том, что через месяц будешь в Москве.

К девяти утра — собственно, это был уже полный великолепный день пришло такси. Актриса ждала его на том месте, где когда-то отец ее подсаживал в райторговский грузовик. Галя стояла рядом.

— Вы заказывали? — спросил шофер, высунувшись из кабины.

Он положил чемодан в багажник.

— До свиданья, — сказала актриса.

Галя посмотрела ей в лицо, вскинула руки и обняла за шею.

— До свиданья! — сказала она, и актрису пронзил ее взгляд, полный обожания и веры.

Они поцеловались. Актриса села с шофером. Поехали. Она высунулась из окошечка и смотрела назад.

Пышное облако висело в небе. Когда пойдут дожди, подумала актриса, Гали уже здесь не будет.

Да, а кто же покрасит пирамидку, нужно написать из Молдавии, чтоб кому-нибудь она поручила покрасить пирамидку.

И смотрела назад, пока было видно, на каменные домики — как кусочки сахара, раскиданные по склону, на ту тропинку, навеки врезанную в память, на высоконькую фигурку в полосатом платьице, с поднятой рукой, стоящую у дороги…

1965

КОНСПЕКТ РОМАНА

Роман начинается, по славной традиции, с детства героев.

Два мальчика живут в большом сером доме: Костя Прокопенко и Женя Логинов.

Дом старый, в каждой квартире много жильцов. У семьи Логиновых отдельная квартира. Женин папа научный работник, Женина мама научный работник, Женин дедушка профессор, прадедушка академик.

Дедушка-профессор живет тут же с ними, а прадедушка-академик в Москве. Они к нему ездят всей семьей на майские и октябрьские праздники. Женя ездит к нему на зимние каникулы. Опять же всей семьей ездят летом к прадедушке на дачу на какую-то Николину Гору.

От частых исчезновений, оттого, что несколько раз в году по лестнице сносят чемоданы, и хлопают дверцы такси, и Женя укатывает прочь, а по прошествии времени возвращается, и снова хлопают дверцы такси, и чемоданы вносят обратно, — от всего этого Женя кажется другим мальчикам немного таинственным, как бы помеченным особой меткой.

Возможно, это бы их сердило, будь он воображала и жадина. Но в нем ни капли ни того ни другого. Кто хочешь приходи к нему вечером, играй в его шахматы, смотри в его микроскоп, разваливайся на диване, бери с полки книжку почитать. Если засидятся, Женина мать или домработница приносят им чай с ванильными сухарями.

У Жени своя комната, так что никому они не мешают. Одно условие: в коридоре говорить шепотом и ногами не стучать, потому что дедушка-профессор работает в своем кабинете.

Даже непонятно, когда Женя умудряется делать уроки, которые задают в школе. У него, помимо школы, еще музыка, английский, коньки, баскетбол. И ребята по вечерам. Но он очень способный: вроде бы и уроков не делал, а отвечает лучше всех. Редко когда схватит двойку или тройку.

Женина мать говорила кому-то, что дело тут не только в способностях, но и в общем развитии. Если бы все, она сказала, давали своим детям такое развитие, то другая была бы картина общества.

Женя очень воспитанный. Как он вежливо здоровается — причем одинаково со всеми, с учителями и с дворниками. Что ни скажет, что ни сделает, все как-то ладно, умно, кстати. Ни Костя Прокопенко, ни другие мальчики так не умеют.

Женя красивый: высокий, светловолосый, с задумчиво-приветливым выражением светлого лица.

Ни Костя Прокопенко, ни другие мальчики красотой не блещут, вообще ничего в них нет особенного. Но им нравится, что Женя такой, как он есть. Они гордятся своим прекрасным товарищем.

У Кости Прокопенко отец убит в войну, дедушка умер в блокаду, а о прадедушке своем Костя никогда ничего не слыхал и никогда не думал.

Только мать у него, она работает вагоновожатой на трамвае.

Комната у них одна, и мать не любит, когда к Косте заходят ребята.

— Я вымою, — говорит, — а они придут и натопчут. Нечего им тут. На дворе играйте.

Постучится кто из ребят, Костя выходит к нему и спрашивает:

— Ну? Тебе что?

И решает дело здесь же в коридоре, а если предлагается что-либо интересное, надевает пальто, берет шапку и отправляется во двор, на улицу или к Жене Логинову.

Но кое-что Костина мать от Логиновых переняла. Костя побывал у Жени на дне рождения. Она сказала:

— А давай и твой справим. Ничем мы их не хуже.

Купила колбасы, конфет и много бутылок лимонада, испекла пироги и велела Косте позвать товарищей. Набилась их полнехонькая комната. В том числе пришел Женя в свитере и белом воротничке, вежливый, задумчивый. Мать стояла в дверях и смотрела, довольная, как они едят пироги и пьют лимонад.

Она и елку хотела сделать, но передумала.

— В школе будет, — сказала, — в Доме культуры будет, и ладно.

О Жене она говорит:

— До чего симпатичный, ну до чего приятный, так бы им и любовалась.

Еще бы. Все им любуются.

Может, и с елкой потому не стала затеваться, что узнала от Кости, что Женя под Новый год уедет в Москву.

А вообще-то мать и сын Прокопенко живут тихо.

Ничего у них не бывает сверх того, что дано большинству людей.

Если мать занята в первой смене, то на работу она идет пешком, хотя трампарк довольно-таки далеко. Хорошо летом: у нас в Ленинграде в пятом часу утра уже вовсю светит солнце. А зимой это темная ночь, до рассвета много часов. А как дождь проливной? Но не на чем матери подъехать на работу, ведь трамваи только тогда пойдут, когда она и другие вагоновожатые выведут их из парка.

Костя встает запереть за ней дверь на крюк. Другие жильцы в квартире обижаются, если такую рань дверь не заперта на крюк.

Потом он опять ложится и досыпает. Сон у него здоровый.

Аппетит тоже. Вообще он парнишка крепкий, ничего. Семь лет ему было, он дрова колол. Мать придет — он уже дров наколол и возле буржуйки сложил, чтоб она затопила сразу. То было после войны. Теперь-то у них центральное отопление исправили, не приходится ни колоть дрова, ни, главное, покупать их, и буржуйку выбросили.