Олимп - Дэн Симмонс

— И что же, вступил?

— А как же! — рассмеялась Елена. — Мир еще не видел столь великой и славной aristeia. Разгневанный Гектор, которого Аполлон с Афродитой хранили от молний Афины и Геры, вызвал Тидида на честный поединок и пронзил своего противника лучшим копьем. Аргосцы в трепете обратились в бегство. Уже на закате город был снова цел, и каменщики не покладая рук надстраивали стену возле старой смоковницы, так чтобы не уступала укреплениям у Скейских ворот.

— Диомед погиб? — потрясенно вымолвил Хокенберри.

Десять лет наблюдений за ходом троянской осады уверили схолиаста, что сын Тидея неуязвим, как Ахилл или небожитель. В гомеровской «Илиаде» подвиги Диомеда и его знаменитый поединок занимают пятую песнь целиком и начало шестой, уступая величиной и яростью лишь деяниям быстроногого Пелида, увековеченным в песнях с двадцатой по двадцать вторую, — легендарному гневу Ахилла, которому никогда уже не сбыться на этой Земле после того, как некий ученый решил вмешаться в историю.

— Диомед погиб, — ошеломленно повторил схолиаст.

— Да, и Аякс тоже, — обронила Елена. — Поутру наш пламенный защитник вторично вызвал Теламонида на бой: если помнишь, они уже сходились для славной aristeia, однако расстались друзьями, как ни пылали оба сразиться. На сей раз вышло иначе. Гектор с размаху грянул мечом по светозарному щиту соперника, так что медь загудела под мощным ударом. «Пощады! — взревел Большой Аякс. — Помилуй меня, сын Приама!» Но Гектор не сжалился: тем же клинком поразил ему грудь и хребет, исторгнув душу героя прежде, чем солнце поднялось над окоемом хотя бы на ладонь. Громко зарыдали крепкодушные саламинские воины, в знак скорби разрывая на себе пышные одежды, и тут же в смятении подались назад — лишь для того, чтобы врезаться в рати Атридов, хлынувшие на Лесистый Утес. Знаешь, тот высокий кряж на западе, который бессмертные нарекли могилой быстрой амазонки Мирины?

— Знаю, — кивнул Хокенберри.

— Вот там отходящие войска покойного Аякса и столкнулись с бегущими в атаку копьеборцами Агамемнона и Менелая. Что тут началось! Полная неразбериха.

И в эту-то неразбериху вихрем ворвался Гектор. Деифоб не отставал от него ни на шаг, следом вели своих фракийцев Акамас и старенький Пирос, а там подоспели Месфл с Антифовым сыном, воеводы громогласных меонийских мужей… Словом, все троянские и союзные нам герои, еще два дня назад не чаявшие остаться в живых, приняли участие в битве. Тем памятным утром я взошла на городскую стену вместе с прочими знатными дамами, юношами, детьми и дряхлым Приамом, которого нынче таскают на паланкине, сделанном из бывшего престола. И целых три часа ни один из нас, как ни всматривался в даль, не видел ни зги на поле брани, такую пыльную бурю подняли разом тысячи ратников и сотни конных колесниц. Поверишь ли, Хок-эн-беа-уиии, порой тучи стрел затмевали солнце.

Но вот прах улегся на землю, и как только бессмертные удалились на свой Олимп, устав от сечи, Менелай отправился вслед за Аяксом и Диомедом в обитель Аида и…

— Менелай тоже умер? Твой муж погиб? — Ученый был потрясен до глубины души.

Перечисленные усопшие десять лет сражались друг с другом, потом еще десять месяцев с богами — и все им было нипочем.

— А я что говорю? — рассердилась красавица. — Нет, это не дело рук благородного Гектора. Ахеец пал от пернатой стрелы, пустил же ее не кто-нибудь, а юный Пальм — внук Ликаона и наследник убитого Пандара, которого Феб одарил сокрушительным луком. Год назад из этого освященного небожителем лука отец меткого юноши уже пытался прикончить Атрида, однако незримая для смертных Афина направила острое жало ахейцу в бедро. В этот раз богини рядом не оказалось, и Менелай получил стрелу сквозь дыру в забрале; бурная медь просадила череп, пронзила мозг и вырвалась из шелома с противной стороны.

— Юный Пальм? — растерялся Хокенберри, осознавая, что повторяет имена, как полный идиот. — Ему же нет и двенадцати…

— Одиннадцати, — с улыбкой уточнила Елена. — Но мальчик воспользовался луком отца, Пандара, павшего годом ранее от руки Диомеда. И вот одна-единственная стрела избавила моего супруга от всех сомнений и мигом уладила наши семейные дрязги. Кстати, если тебе интересно взглянуть, его окровавленные доспехи висят в моих чертогах во дворце. Мальчику Пальму достался узорный щит.

— Господи, — произнес ученый. — Диомед, Большой Аякс, Менелай — и все за какие-то сутки. Неудивительно, что аргивян оттеснили назад, к их черным судам.

— О нет, — возразила красавица. — Удача еще могла отвернуться от нас, когда наконец появился Зевс.

— Зевс! — воскликнул схолиаст.

— Да, он, — подтвердила женщина. — Бессмертных покровителей аргивян так прогневала погибель чемпионов-любимчиков, что одни лишь Афина с Герой поразили огнистыми молниями тысячи доблестных сынов Илиона. Колебатель земли Посейдон возвысил свирепый голос, потряс долину и сокрушил два десятка крепкоустроенных зданий Трои. Лучники падали со стен, точно сухие листья. Даже Приама сбросило с трона, вернее, с носилок.

Все, чего мы достигли за день, в одну минуту было утрачено. Гектор хотя и с боем, но отступил, унося Деифоба, которого ранили в ногу; троянцы пробились обратно к Лесному Утесу, а оттуда — к Скейским воротам.

Мы, женщины, чуть не скатились тогда со стены, чтобы помочь задвинуть огромный тугой запор на расщепленных створках: настолько жестокая завязалась битва. Наравне с отступающими героями в город целыми дюжинами вторглись дышащие злобой аргивяне. И вновь содрогнулась земля от зычного голоса Посейдона, и люди попадали на колени. Афина и Аполлон сражались под небесами, носясь на пылающих колесницах, причем светлоокая дщерь Громовержца уже готовилась одержать победу, а златотронная Гера поливала наши стены дождем силовых разрядов.

И вот на востоке явился Зевс. В очах кратковечных он выглядел ужасней и выше, чем когда-либо…

— Ужаснее, чем тогда, в облаке атомного гриба? — поинтересовался Хокенберри.

Елена усмехнулась.

— Гораздо ужаснее, мой дорогой Хок-эн-беа-уиии. Повелитель Молний смотрелся настоящим колоссом. Ноги его вздымались над заснеженным пиком Иды, что на востоке, широкая грудь разрезала пелену легких туч, а страшное чело вознеслось выше, чем в летний денек маковки самых огромных кучевых облаков, поставленных друг на друга.

— Ничего себе, — выдохнул ученый, напрягая все свое воображение.

Как-то раз он поцапался с Громовержцем — ну, может, и не совсем поцапался, а попросту улизнул от него, когда в самом начале богоборческой войны на Олимпе случилось землетрясение: падая, проскользнул между стопами Повелителя Громов и подхватил оброненный квит-медальон, чтобы телепортироваться куда подальше. Отец Всех Бессмертных не превышал тогда обычных пятнадцати футов, но и этого более чем хватало, чтобы внушить смертному трепет. Теперь схолиаст попытался представить себе десятимильного колосса. И наконец махнул рукой: