Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

— Что ж, не все у них сволочи. Сколько таких, которым податься было некуда. Мобилизовали — и точка. Шахтер, рабочий — свой человек.

И уже кто-то сует шахтеру из Эссена ярко расшитый кисет и клочок бумаги:

— Давай закуривай.

Ольга смотрит и думает, думает. Ведь так же и хутор Вертячий: когда взяли его и расположились в нем, он сразу представился иным, чем с высот правобережья: хлынули по его изрытым улицам свои бойцы, свои танки и пушки, стал своим и хутор, обычный, пострадавший от войны советский поселок.

Она прошла по тропинке между валами из снега, юркнула в блиндаж и пробралась к столу, на ходу доставая из сумки блокнот. Надо было написать заметку о лучшем связисте дивизии. Но лучший связист оказался почти неуловимым, и корреспондент Строганова приложила немало усилий, чтобы разыскать его.

Теперь он сидел перед нею, простой, немножко смущенный парень с кирпично-красным от мороза лицом и серыми глазами. Большие руки его, обветренные и, как у мальчишки, покрытые цыпками, смирно лежали на краю стола. На круглых щеках следы обморожения, похожие на свежие ожоги.

На вопросы он отвечал довольно охотно, но заметно волновался: то поглаживал стриженую голову, то поправлял под ремнем гимнастерку, стягивая ее сборками назад, и снова выкладывал руки на стол. Над верхней губой его, еще незнакомой с бритвой, проступил пот.

— Работа наша, конечно, беспокойная. Но тут ведь никому покоя нет, — говорил он чуть сипловатым, тоже обветренным тенорком. — Раз провод порван, нам не приходится выжидать, когда стрельба утихнет. Ну и ползаем под огнем в любое время и в любую погоду. Сколько раз восстанавливал связь в последнем бою? Сам сбился со счета, должно быть, раз тринадцать. Да и так пришлось: с полчаса лежал на проводе. Как вышло? Очень просто. — Рука связиста опять потянулась к несуществующей прическе. — Мы в окоп возвращались, то есть я возвращался со своей катушкой. Весь материал уже израсходовал. Гляжу — опять обрыв. Взял концы, стянул, — связать нечем. Подключился — враз голоса. Серьезный разговор. Ну, я и отдежурил под обстрелом… Лежал, пока ребята не выручили…

— Там и обморозились?

— Это-то? Пустяки! В соседней дивизии связиста убили, когда он так лежал. С проводом в зубах умер. А руки никак нельзя не признобить: в варежках проволоку не соединишь. Наше дело какое? Подполз, нашел — и чтобы все мигом. Иначе нельзя: связь — нерв боя.

Ольга торопливо записывала и думала: «Вчера я дала заметку о герое-пулеметчкке, третьего дня — об артиллеристах: о лучшем наводчике батареи. С каким уважением все они говорят о своей боевой работе, стараются отметить значение рода оружия: артиллерия — бог войны, связь — нерв боя! А в самом деле настоящий нерв!»

Женщина-корреспондент расспросила связиста и о походной жизни, о товарищах, пока пот не прошиб его по-настоящему. Парня даже в жар бросило, и лицо у него запылало, как маков цвет. Видно, легче было совершать подвиги, чем рассказывать о них! Поблагодарив и отпустив его, Ольга задумалась. Обстоятельства складывались так, что с начала наступления она нигде не встретила Таврова. Как две былинки, подхваченные могучим потоком, неслись они в одном направлении, но каждая сама по себе. Теперь уже совсем близко лежал растерзанный, но не сдавшийся Сталинград, и все мысли наступавших людей были сосредоточены на нем. Трудности предстояли немалые.

Надо было записать еще кое что: «Почти семь недель миновало с тех пор, как мы двинулись в наступление. Оно шло иногда так стремительно, что немецкие самолеты, взлетевшие час назад, приземлялись снова на аэродромы, уже занятые нами».

Подперев подбородок кулаком, Ольга засмотрелась на огонек коптилки, не видя его. Какие перемены произошли в ней самой за это время? Старше стала она и серьезнее. Лицо ее заветрело, потемнело от загара, и на нем ярко выделялись зеленые, вдумчиво-пытливые глаза.

«Сегодня фашисты опять отклонили ультиматум о сдаче. Неужели они не сознают безнадежности своего положения?!»

Положив блокнот в полевую сумку, Ольга, снова одолеваемая беспокойством, выбралась из блиндажа. Может быть, гитлеровцы еще одумаются.

Стояла лунная морозная ночь. Черные на освещенном снегу, виднелись обрывы близких балок, за которыми находился враг. Далеко растянулась в белой степи линия вражеской обороны. Но гитлеровцы, видимо, твердо решили не складывать оружия: враждебно затаились, ждут…

Щурясь от жгучего степного ветра, Ольга осмотрелась. Батареи безмолвствовали, не слышно было и посвиста пуль. Но пехота уже подползала скрытно в маскхалатах, подтягиваясь к позициям фашистов по снежным траншеям на дистанцию стремительной атаки, наводчики уже направляли орудия на заранее намеченные цели. Степь вокруг, казалось, была охвачена раздумьем. Только резко, громко звучали советские радиорупоры, расставленные по всему переднему краю: агитаторы на немецком языке призывали противника к благоразумной сдаче в плен. Но они взывали напрасно…

Генеральный штурм начался залпом тысяч орудий, минометов и «катюш».

И еще полмесяца шли жестокие бои.

Шумели над степью метели, падали снега, но не могли они заровнять ямы воронок и скрыть убитых, оставленных на степных просторах. Повсюду виднелись глыбы подорванных танков, торчали обломки самолетов. Вся в черных пятнах лежала обожженная войной степь. В ясные дни, когда солнце по-южному сияло над нею в синеве неба, особенно страшно и больно было смотреть на нее. Но это была опять своя, советская земля.

А кольцо окружения становилось все теснее: пушки Донского фронта уже сливали свои залпы с залпами пушек армии Чуйкова, наступавшей с берега Волги.

Наконец-то передали Ольге письмо от Таврова, и она сразу села писать ответ.

«Листок бумаги как будто еще хранит теплоту твоих рук. Скоро прогремит салют нашей победы, и мы встретимся. Мы идем с тобою почти рядом, только ты впереди, а я в тылах. Знаешь работу в типографии… Пиши статейки да крути ручку машины. Поворот — газета. Поворот — газета. Сейчас наши ворвались в авиагородок на западной окраине Сталинграда, который представляет собою сплошные развалины.

Тяжко на них смотреть. Я, как увидела, залилась горькими слезами, потом подумала, что фашистов там больше никогда не будет, и заплакала от радости. Прямо перед нашей позицией нашумевший на весь мир Мамаев курган, там еще идут бои. Похоже на то…»

Это ответное письмо Ольга не успела дописать: головные отряды дивизии двинулись в атаку, все на позиции пришло в движение, и она тоже заспешила: армия Чуйкова начала последний штурм Мамаева кургана. В бинокль, данный ей штабным офицером, она, лежа на снегу, разглядела крошечные издали фигурки матросов в черных бушлатах и солдат в полушубках. Они сбегали с северо-западных склонов кургана, чем-то страшно загроможденных, стреляли, бросали гранаты, падали и снова бежали. И с этой стороны навстречу им рвались одетые в такие же полушубки красноармейцы, пришедшие с Дона. А посреди неглубокой котловины, у подножия знаменитого неслыханным кровопролитием сталинградского кургана, среди мертвой военной техники суетились окруженные гитлеровцы в серо-зеленых шинелях, перебегали с места на место, что-то тащили, стреляли, размахивали руками.

Поток солдат Донского фронта все усиливался, катила артиллерия, минометы. Наполнив грохотом и лязгом морозный воздух, промчалась колонна танков. На башнях мелькали надписи: «Челябинский колхозник». Это были танки, построенные на средства трудящихся Челябинской области. Они двигались, обтекая курган слева, в район заводских поселков, где тоже отчаянно сопротивлялась северная группировка — остатки войск Паулюса.

А у кургана вот-вот встретятся бойцы Шестьдесят второй армии и бойцы Донского фронта. Можно ли упустить эту встречу? Какой материал для праздничного (по случаю победы) номера дивизионной газеты!

«И в „Красную звезду“ или „Известия“ напишу очерк».

Ольга отдала бинокль офицеру и почти на ходу вскочила в открытый вездеход, кативший к кургану. Никто не удивился новому человеку, только потеснились, не отрывая взглядов от места последнего боя.

Водитель тоже смотрел больше на то, что творилось там, и не обращал внимания на дорогу. Еще бы! Но маленькая юркая машина вдруг подпрыгнула, точно козел, боднула землю лбом, выбросив всех пассажиров, и завалилась набок.

— Заскочили в окоп! Ладно, что не на мину! — сказал кто-то позади Ольги.

Она отряхнулась, поправила на боку полевую сумку и побежала к подножию кургана, где громче и громче раздавалось «ура»…

Слева, за седловиной, на соседней высоте, на подступах к заводу «Красный Октябрь» тоже шел бой; и там вовсю рвались гранаты, гремели выстрелы.

Солдат с автоматом обогнал Ольгу, взмахнул руками и с ходу упал лицом в снег. Еще один растянулся во весь рост, и только тогда она услышала отрывистый посвист пуль, но, взглянув на убитых, еще быстрее побежала вперед. Вдруг ее так толкнуло, что даже в глазах почернело. Мелькнула мысль о неотправленном письме, о Таврове и редакции, где ждут новый материал для газеты, а тело, огрузнев, уже валилось куда-то… Собрав все силы, Ольга приподнялась на снегу, увидела сверкающую синеву южного неба, но невыносимая боль пронизала ее, и она снова ткнулась вниз лицом, потеряв сознание.