Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большому Рту пришлось забраться на жеребца Виннету, к которому его и привязали. Другой индеец устроился за его спиной и был прикручен к своему вождю. Потом мы связали им ноги под животом коня, причем таким образом, что правая нога вождя была прикручена к левой ноге простого воина, а левая нога вождя соответственно — к правой его спутника. Таким вот образом мы побеспокоились о том, чтобы даже при самом счастливом для них и непредвиденном обороте дела пленники не смогли развязаться. И даже если бы им удалось каким-то образом высвободить руки, их ноги остались бы связанными, и пленники не смогли бы соскочить с коня. Я взял вороного моего друга за повод, сам вскочил в седло и уехал, естественно — в восточном направлении, так как именно в той стороне находились мимбренхо.
Так как я не хотел терять времени, то поскакал галопом, и сделать это мне было тем легче, что луна хорошо освещала дорогу, по которой мне надо было проехать. Пленные долго молчали, но потом вождь все же не мог удержаться от важного вопроса, который вертелся у него на языке:
— Кто эти люди, к которым скачет Олд Шеттерхэнд?
— Мои друзья, — ответил я коротко.
— Ну, это мне и без вас известно. Я хотел узнать, бледнолицые они или краснокожие?
— Такие же индейцы, как и вы.
— Из какого племени?
— Мимбренхо.
— Уфф! — испуганно вскрикнул он. — Их привел Виннету?
— Нет. Он у них находится на правах гостя.
— Кто же тогда вождь этих краснокожих?
Вообще-то я бы не стал отвечать на его вопросы, но в данном случае у меня была причина так поступить, потому что я знал, что Большой Рот враждует с Сильным Бизоном. Одно его имя отнимет у юма надежду, которая в нем еще, возможно, теплилась. Поэтому я ответил с готовностью:
— Налгу Мокаши.
— Уфф! Сильный Бизон! Довелось же мне попасться именно в его руки!
— Ты испугался? Разве ты не знаешь, что воин не может бояться какой-либо опасности, какого-либо человека?
— Я не испугался! — гордо заверил он меня. — Сильный Бизон известен как мой злейший враг. И много с ним воинов?
— Гораздо больше, чем у тебя.
— Я знаю, что он потребует моей смерти. Ты станешь меня защищать?
— Я? Такой вопрос задаст разве что глупец. Ты хотел видеть меня умирающим у столба пыток, а теперь спрашиваешь, буду ли я тебя защищать! Если бы я не освободился сам, ты ни в коем случае не отпустил бы меня.
— Нет. Но я с тобой хорошо обходился. Ты не голодал, не испытывал жажды, пока находился в полной моей власти. Разве ты не обязан поблагодарить меня за это?
— Никто не может сказать, что Олд Шеттерхэнд когда-либо был неблагодарным!
— Тогда я рассчитываю на твою благодарность.
— Что ж! Ты ее получишь. Я готов сделать для тебя то же, что ты делал для меня.
— Как ты это понимаешь?
— Сильный Бизон потребует твоей смерти; он повезет тебя к вигвамам мимбренхо, где ты должен будешь умереть у столба пыток.
— Ты согласишься на это?
— Да, но я позабочусь о том, чтобы по дороге с тобой хорошо обходились и ты не испытывал ни голода, ни жажды.
Он почувствовал иронию в этих словах и замолчал. Но я знал, что его молчание продлится недолго. Мексиканские индейцы сильно уступают в гордости и отваге своим краснокожим собратьям из Соединенных Штатов. Апач, команч или даже дакота посчитал бы себя обесчещенным, если бы вообще начал со мной разговор. Он без лишних слов внешне примирился бы с судьбой, но настойчиво выискивал бы любую возможность освобождения. Ну а уж если бы он таковой не нашел, то пошел бы на самую мучительную смерть, не унижаясь и не показывая даже ни одним жестом своего желания стать свободным. Южные индейцы не настолько стойки; да, они принимают вид полностью равнодушных или, по крайней мере, стремятся напустить на себя безразличие, но когда дело заходит слишком далеко, то их притворное равнодушие и бесчувственность разом исчезают.
Вождь юма знал, что у Сильного Бизона он не найдет пощады; он раздумывал о спасении и наконец сказал то, что я давно от него ожидал, а именно, что он может спастись только с моей помощью. А следствием этого была его новая попытка вступить в разговор, предпринятая им через несколько минут:
— Мне казалось, что Олд Шеттерхэнд всегда был другом краснокожих…
— Я друг и краснокожих, и бледнолицых, но я враг любого негодяя, вне зависимости от того, светлая или темная кожа на его лице.
— Значит, ты меня считаешь плохим человеком, способным на любой дурной поступок?
— Да.
— А если я исправлюсь к лучшему?
— Это невозможно, потому что у тебя для этого просто нет времени. Кто скоро умрет у столба пыток, тот уже не успеет стать лучше.
— Так дай же мне время!
— Почему и зачем? Мне в высшей степени безразлично, станешь ты лучше или нет. Даже если бы ты и нашел время исправиться, меня бы это оставило равнодушным.
— Тогда меня осудят несправедливо. Значит, то, что я слышал о вас, христианах, не соответствует истине.
— Кто это тебе сказал?
— Да ведь Христос приносил великие жертвы и все делал для того, чтобы из злого человека сделать доброго, не получая от этого никакой пользы.
— Разумеется, это верно; но хочу тебе сказать откровенно, что я в таком случае являюсь плохим христианином. Поэтому тебе просто не повезло. Если я что-то делаю для человека или чем-то для него жертвую, то должен извлечь из этого пользу. Когда я это говорю и об этом думаю, мне приходит в голову мысль, что, может быть, стоит найти какое-то основание, чтобы согласиться с твоими доводами.
— Будь откровенным! Поделись со мной своим основанием!
— Я готов по возможности изменить судьбу, которая тебя ожидает; вероятно, я даже скажу слово за твое освобождение, но за это ты должен быть со мной откровенен.
— О чем ты хочешь узнать?
— Я задам тебе вопрос о Мелтоне и Уэллере; от твоей искренности зависит твоя судьба.
— Так спрашивай же скорее! Я готов все тебе рассказать.
— Не сейчас, позднее, когда мы приедем на место.
Как я сказал, так и случилось. Два быстрых, как ветер, коня несли нас вперед. Мы приближались к месту, где расположились лагерем мимбренхо, поэтому я придержал коней и поехал дальше шагом. Вскоре из мрака появились очертания нескольких
