Карнавальная ночь - Поль Феваль

Господин Барюк со свойственной ему прытью встал между шкафом и Симилором и, ткнув того пистолетом Жафрэ, сказал:

– Я размозжу голову всякому, кто не будет паинькой.

– И ужинать! – приказал Вояка Гонрекен. – Завтра вытворяйте что угодно; но сегодня, ввиду того обстоятельства, что вам выпала честь работать с людьми порядочными, такими, как Дикобраз и я, смотри у меня! Марш на место и не дергаться, а то пальнем!

Симилор замялся. Эшалот поставил малыша на пол и ласково сказал, снимая костюм:

– Хочешь, врежем им разок, Амедей? Клянусь предками: все, сколько ухвачу, положу на имя Саладена, будет ему на женитьбу. Как ты смотришь, малый?

Но тут остальные птицы закричали:

– За стол, за стол! Мы не воры!

Рагу источало дивный запах. Кое-кто прихватил ужин с собой. Симилор и мадемуазель Вашри, разочарованно вздохнув, удалились под ручку от шкафа. Позднее Эшалот частенько говаривал:

– Вот случай был запастись деньжатами! Кабы не эти двое, ребенку была бы обеспечена жизнь в современном обществе!

Трапеза удалась на славу: Добряк Жафрэ хорошо откормил своих питомцев. Не станем описывать ощущений, раздиравших душу хозяина, пока пожирали его птиц. Отобедал он давно, угроза казни миновала; душа душой, а желудок берет свое. Жафрэ признался себе, что с удовольствием отведал бы белого мяса своих пташек. Но его не угостили.

– Иуда, – сказал ему Гонрекен Вояка, когда толпа уже вылизала все три блюда и принялась за остатки давешнего обеда, – мы с господином Барюком отпускаем тебя на свободу. Нам предстоит нынче ночью выйти в большой свет, в особняк де Клар. Сиди смирно, скотина, а то получишь! Делать нечего, придется оказать тебе честь и прихватить с собой: покажешь нам дорогу к бывшей Маргарите Бургундской. А ну, марш!

ПЕРЕД ПРАЗДНИКОМ

Дабы читателю легче было разобраться в ошеломляющих перипетиях, коими завершается этот эпизод истории Черных Мантий, ему надлежит знать кое-что об устройстве усадьбы де Клар. Это здание, старое и не раз перестроенное уже в те времена, и после уже заметно переделанное, выходило тогда на улицу Гренель Сен-Жермен задним фасадом своих обширных служб, расположенных полукругом с внушительными садовыми воротами посередине.

За их тяжелыми, вечно закрытыми створками, неприветливость которых нарушалась разве что парой массивных каменных скамей, приютившихся в толще стены, располагался довольно обширный внутренний двор, несколько походивший – особенно благодаря бившему в центре фонтану – на патио испанских дворцов.

Справа, слева, а равно спереди, как в любой большой усадьбе, размещались службы. В глубине двора стоял сам особняк с квадратным парадным крыльцом, к которому вели шестнадцать чередующихся черных и красных ступеней.

Усадьбу построил Ролен Фиц-Рой Жерси, герцог де Клар, товарищ и министр Иакова II в первые годы его изгнания, иными словами, во второй половине царствования Людовика XIV. Однако душа основателя дворца де Клар, похоже, больше лежала к прошлому: сооружение явно не отвечало суровым вкусам его времени и тяготело скорее к духу цветущей эпохи юности Людовика XII, что оставила нам столько изумительных шедевров.

Казалось, в предместье Сен-Жермен перекочевал уголок старого Марэ: особняк с королевской площади, только увеличенный в размерах, а главное – облагороженный, славно покинул свое слишком плоское подножье и вознесся на горделивый пьедестал.

Мы лишь вскользь упомянем здесь о великолепии усадьбы в те времена, когда герцоги де Клар входили в число богатейших вельмож мира.

Скажем лишь, что в период Реставрации покойный герцог Гийом пышностью жизни изумлял двор и город.

При Луи Филиппе пышность отошла в прошлое. Герцог Гийом, хоть и сохранил лояльность, не желал впутываться в мещанские склоки, бушевавшие в Тюильри. После смерти жены и старшей дочери он жил довольно замкнуто, на зиму уезжая в Рим.

Для дворца на улице Гренель появление четы дю Бреу де Клар, судом определенной в опекуны юной принцессе Эпстейн, означало примерно то же, что июльская революция для дворца Тюильри: тот и другой пали сразу. Правда, в итоге дому де Клар повезло больше: во-первых, разбежались далеко не все союзники-аристократы, во-вторых, наплыв незваных гостей оказался куда скромнее.

Без последних, как и в Тюильри, победа была бы невозможна. Первых же удерживала память герцога Гийома и высокое положение принцессы Эпстейн. Надо сказать, безупречное и искусное поведение графини дю Бреу де Клар приумножило их количество. Графиня слыла милейшей женщиной, когда хотела – могла держаться как нельзя умело и с неподражаемым достоинством. Не думаю, чтоб она кому-нибудь открывала душу. Мнившие, что знают ее близко, говорили, будто она способна добиться невозможного. И до недавнего времени ей это удавалось. Помните латинскую пословицу, что вечно на устах записных мудрецов: «Удача на стороне смелых».

Когда наши финансовые воротилы устраивают торжества, нередко им приходится расширять свои жилища и за вечер принять несметную толпу поклонников своего набитого кошелька, разместив их в прекрасных садах, где ради такого случая настилаются полы и натягиваются шатры. Вздумай де Клар устроить такой прием и назвать втрое больше гостей, им все равно не понадобились бы тенты и полы в саду: двух больших гостиных, галереи и анфилады парадных зал с лихвой хватило бы, чтобы вместить всю парижскую публику, посещающую праздники толстосумов, да еще и вдвое больше. А у де Кларов даже после своей революции стольких друзей не набиралось.

Графиня нисколько не сомневалась, что, стоит ей пожелать, она вполне сможет собрать очень приличное общество, смешанное в нужных пропорциях. И пусть попробует предместье Сен-Жермен не явиться… Графиня была тонким политиком, никогда, впрочем, ни словом не поминая того, что в обиходе зовется «политикой» – делом серьезным, полезным и красивым на первых полосах газет, но в устах профанов приобретающим некий фатальный душок – подобно тому, как светлый турецкий табак, бесконечно нежный и душистый, выходит изо рта иных курильщиков зловонным дымом.

Чтобы принять толпу гостей, блистающую титулами, орденами, а то и просто именами, что значат зачастую больше всяких титулов, были выделены покои в двадцать одно окно: пять в средней галерее, по три в каждой из больших гостиных, по три в библиотеке, три в столовой, по одному в каждом из двух будуаров и по одному в двух торцевых комнатах (обращенных в сад противоположной стеной с пятью окнами – тремя и двумя) – бильярдной и курительной.

Увы, это так! Курительной! Де Клар некогда развесил там картины Пуссена, Вуэ и Лесьера.