Светочи тьмы: Физиология либерального клана. От Гайдара и Березовского до Собчак и Навального - Михаил Делягин

И, опираясь на ум, умение манипулировать людьми и заслуженный авторитет, Венедиктов правит своим медиа железной диктаторской рукой: все мало–мальски значимые решения принимаются им и только им. им. Не случайно в гостевой комнате висит его огромный фотопортрет с кожаным бичом в руках.

Он работает без выходных и, похоже, полностью ассоциирует себя с «Эхом Москвы», которому отдается полностью. Возможно, поэтому диктаторский, кошмарный, порой истеричный и непредсказуемый стиль управления часто сочетается с мудростью, человечностью и даже трогательностью.

И вместе с тем, как и многие другие либералы, Венедиктов, похоже, в принципе не может представить, что кто–то может испытывать патриотическиечувства по отношению к России бескорыстно. Так, защищая Макаревича от общественного негодования по поводу его выступления, оказавшегося де- факто поддержкой нацистской хунты на Украине, Венедиктов выразил глубокое и искреннее убеждение в том, что такое негодование можно испытывать и выражать исключительно «по заказу, или за деньги, или за желание получить лишнюю звездочку на погон».

Фаворитка, хвастающаяся отношениями с Венедиктовым почти так же, как тот хвастается отношениями с Путиным, поведала: «Он мне однажды рассказывал, что у него есть черный списочек врагов. И в ближайшие 20 лет он будет каждому из них мстить и вычеркивать того, кому отомстил. Так вот, я уверена, что половина списочного состава там уже вычеркнута.»

Таким образом, Венедиктов собирается мстить тем, кого он считает своими врагами, до 80 лет! Что ж, остается лишь надеяться, что в ближайшие 20 лет ему больше нечем будет заниматься.

Конечно, сегодня это кажется маловероятным: положение «Эха Москвы», служащего одновременно свидетельством путинской демократичности и центром управления либералами, непоколебимо.

И, если либералам удастся уничтожить Россию, — «Эхо Москвы» останется и лишь окрепнет; ему даже не придется менять название.

Хотя, с другой стороны, если Россия выстоит и укрепится, — сохранить венедиктовское «Эхо Москвы» в процессе нашего выживания и развития не удастся совершенно точно.

ПОЗНЕР

Физиолог человеков: чужой, страдающий в России

Владимир Познер — патриарх российской журналистики нового времени. Его авторитет в этой области почти абсолютен, мнение вызывает интерес и пользуется уважением, а суждения на тему «что морально, — а что аморально? что этично, — а что не этично?» (вошедшую даже в культовый фильм «День выборов») порой помимо его воли оказываются приговором.

Он не скрывает, что не чувствует себя связанным с нашей страной: «В России меня держит только работа. Я не русский человек, это не моя родина, …я не чувствую себя здесь полностью дома — и от этого очень страдаю. Я чувствую в России себя чужим. И если у меня нет работы, я поеду туда, где чувствую себя дома. Скорее всего я уеду во Францию».

«Имей я право выбора, предпочел бы иное время и страну… Мне хорошо жилось бы в годы американской борьбы за независимость. Где–нибудь с Джефферсоном, Адамсом и другими людьми, которых бесконечно уважаю… Еще могу представить себя в роли мушкетера, защищающего Францию семнадцатого века».

А на вопрос, какой период из истории России предпочел бы, Познер искренне отвечает: «Никакой… Российские времена почти всегда оставались темными, тяжелыми и страшными, мне совсем не хочется туда. Даже в русских народных сказках не нахожу близких себе персонажей. Злодеев не обсуждаем, но ведь и положительные герои какие–то неживые! Они ненастоящие, понимаете? Единственный человек, перед которым преклоняюсь, Пушкин, однако он, извините, не русский. И дело даже не в происхождении, а во внутреннем складе… В нем столько силы, юмора, блеска! Эфиопская прививка в Пушкине сильно сказывалась».

Каким же образом «властелином дум» значительной части российского общества стал человек, искренне считающий себя чужим ему и, более того, «очень страдающий» от него? Считающий «ненастоящими» персонажей сказок, которые выражают архетип каждого народа, и полагающий полностью русского по культуре и воспитанию Пушкина «нерусским» просто потому, что он «светел и оптимистичен, хотя порой и трагичен»? Озаглавивший свою статью «Российское стадо вряд ли изменится за время моей жизни»? И какие последствия это имеет?

Головокружительное начало: дитя мира

Познер родился в Париже 1 апреля 1934 года и был крещен в соборе Парижской богоматери (по католическому обряду; является атеистом). Отец, уехавший из Петрограда в 1922 году, не хотел обременять себя семьей, и мама, француженка, уехала с трехмесячным сыном к родственникам в США, где была возможность получить работу: благодаря Рузвельту они, в отличие от Франции, уже начинали выкарабкиваться из Великой депрессии.

Отца Познер увидел лишь в пятилетием возрасте, когда он восстановил семью. Они перебралась во Францию, но менее чем через год та была оккупирована гитлеровцами, и семья с трудом вернулась в США: оставаться в оккупации Познеру–старшему с еврейской фамилией и симпатиями к СССР было нельзя.

Он любил Францию так, что заплакал, когда садился в уходящий в порт поезд, — и Познер унаследовал эту любовь.

Как эмигрант, отец Познера не имел гражданства и жил по паспорту беженца — так называемому «нансеновскому паспорту». В 1941 году, когда Советский Союз после воссоединения с Прибалтикой давал свои паспорта всем ее жителям и их потомкам, отец Познера получил в Нью — Йорке советское гражданство как сын уроженца Литвы.

Познер учился в дорогих частных школах, так как отец зарабатывал до четверти миллиона долларов в год: это и сегодня большие деньги, а тогда они были просто огромными.

С 1943 года, работая начальником русской секции отдела кинематографии Военного департамента США (после войны называемого «Пентагоном» — по жаргонному наименованию здания бывшего госпиталя, в которое он переехал), отец Познера начал сотрудничать с разведкой. Интересно, что Познер категорически настаивает, что «отец не был штатным агентом», приводя в качестве аргумента то, что «он помогал СССР по убеждению и абсолютно бескорыстно». Почему бескорыстный помощник не может быть агентом и что в постыдного в этом статусе, остается не ясным, тем более, что известен даже «агентурный» псевдоним не бывшего «агентом» отца Познера — «Каллистрат».

Ухудшение отношений между СССР и США с началом «холодной войны» сказалось на положении семьи, глава которой имел советское гражданство. Родители хотели вернуться во Францию, но отцу Познера отказали в визе из–за доноса о том, что он — советский разведчик. В конце 1948 года семья переехала в советскую зону оккупации Берлина: отец был приглашен советским правительством поработать в «Совэкспортфильме».

В 15 лет он начал учить не знакомый ему тогда русский язык в школе для детей немецких политэмигрантов; в 1951 году ее закрыли, и Познер в том же году получил аттестат зрелости в советской вечерней школе при полевой почте, созданной для советских офицеров, старшин и сержантов, учебу которых прервала война. По собственным словам, «более–менее прилично говорить по–русски научился годам к 19, когда приехал в Москву».

Несмотря на советы не покидать ГДР, так как вернувшихся на родину эмигрантов в то время сажали, отец Познера в конце 1952 года добился возвращения семьи в Москву.

Советское процветание: от агитпропа к «певцу перестройки»

На следующий год Познер поступил в МГУ на биолого–почвенный факультет. Несмотря на хороший результат (24 балла из 25 возможных) его не зачислили, но незнакомая женщина сообщила ему, что он не принят из–за национальности. Придя в гостиницу «Метрополь» (где тогда жила семья), он накинулся на отца с упреками: «Куда ты меня привез? В Америке меня били по морде, когда я защищал права негров, но тут еще большие националисты!» — и отец через полтора месяца добился его зачисления «задним числом».

Правда, за это время Познера как владевшего английским, немецким и французским пытались призвать в армию и отправить в разведшколу, а когда он отказался (ссылаясь на то, что недостойный МГУ тем более не может быть достоин работы в разведке), пригрозили призвать на флот (где тогда служили 5 лет). В дальнейшем Познер, по его словам, еще дважды (по совету отца) отказывался сотрудничать с КГБ, хотя и писал для его сотрудников разного рода «изложения собственных взглядов без называния фамилий», — и за это его «в Америку не выпускали 30 лет».

В 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи, Познер, как он говорил, «две недели общался с американцами, приехавшими в СССР, и вдруг почувствовал: с ними мне гораздо проще, лучше их понимаю, страшно скучаю по Штатам, это родное, мой дом там, за океаном». Он собрался бежать в США, но этому воспротивился отец.