Черные Мантии - Поль Феваль

На двор выходили три двери, одна из которых вела на черную лестницу – она освещалась фонарем, прикрепленным над самым входом. Мишель, вихрем слетевший сверху, оказался во дворе первым; почти одновременно с ним появилась женщина под вуалью – она выбежала из-под арки, словно от кого-то спасаясь и сжимая в руках какой-то предмет, спрятанный цод шалью. Мишель кинулся ей навстречу, она слегка отступила, приложила палец к губам и лихорадочным жестом распахнула шаль, укрывавшую шкатулку редкой работы. Без колебаний и не промолвив ни слова, она сунула шкатулку в руки Мишеля и кинулась к черной лестнице. В ту же минуту из-под арки выскочил мужчина и тоже молча кинулся на ошеломленного юношу, пытаясь вырвать из его рук шкатулку. Мишель яростно сопротивлялся. Во время борьбы с незнакомца слетела шляпа, открыв лысый лоб господина Шварца.

– Шкатулка моя! – задыхающимся голосом произнес он. – Эта женщина меня обокрала!

Но внезапно узнав Мишеля, он вцепился ему в горло обеими руками и прорычал вне себя от злости:

– Так я и знал, что в дело замешан ты, негодяй! Я тебя убью!

– Вы сошли с ума! – раздался позади них нежный спокойный голос. – Господин Мишель, держите покрепче шкатулку, которую я вам отдала на хранение!

Оба вздрогнули и одновременно повернулись к даме – она была одета в черное, лицо ее скрывала точно такая же вуаль, как у баронессы Шварц. Мишель испугался и вытянул руку, чтобы преградить дорогу банкиру.

– Берегитесь! – пригрозил он. – А то как бы мне не пришлось убить вас!

Женщина откинула вуаль, открыв бледное, редкой красоты лицо.

– Графиня Корона! – изумленно пролепетал господин Шварц. – Я думал…

Он не докончил и провел рукой по лбу. Ошарашенный Мишель не мог вымолвить ни слова, но про себя подумал: «Она выскочила точно из-под земли». Банкир подобрал шляпу, поклонился графине, что-то пробурчал в извинение, и направился прямо к черному входу, ведущему в апартаменты Лекока.

Графиня, проследив за ним взглядом, задумчиво изрекла:

– Пойдут разговоры. Что ж, одной клеветой больше, не так уж важно.

– Сударыня, – учтиво произнес Мишель, – я надеюсь, мне представится случай отблагодарить вас.

И тоже повернул к черному входу. Графиня жестом остановила его.

– Вы можете не волноваться, – холодным тоном вымолвила она, – там, куда оба они пошли, им не позволят встретиться.

И, опуская вуаль, добавила чуть потише:

– Господин Мишель, вы любите ваших врагов и ненавидите, ваших друзей!

С этими словами она отошла и словно растворилась во тьме. Мишель остался один посреди двора. Окошко Эдме с шумом захлопнулось, юноша вздрогнул и вновь устремил взор на черный вход, явно искушаемый желанием проникнуть внутрь.

Поначалу его сбило с толку внезапное вмешательство графини, но последние ее слова доказывали со всей очевидностью, что она выступила в роли спасительницы баронессы Шварц. Шкатулка, конечно же, принадлежала его матери – она передала ему на хранение свою тайну.

Мишель догадался, что произошло в доме Шварцев: он знал, что барон следит за женой с обывательским ражем. Почувствовав, что тайна ее находится под угрозой, Джованна вынесла шкатулку из дома, муж следовал за ней по улицам ночного Парижа, а встреча их сделалась неизбежной именно потому, что его, Мишеля, не оказалось дома. Он догадался и еще кое о чем: Джованна вручила шкатулку своему сыну, потому что в ней крылась тайна и его жизни. Но сколько еще оставалось неясного! Во-первых, спасительное вмешательство графини! Корона, твердо зачисленной им в стан врагов, во-вторых, неожиданный исход приключения: его мать направилась к черной лестнице твердым шагом, ясно, что дорога эта ей была хорошо знакома, точно так же поступил и барон. В ушах юноши снова зазвучал холодный голос графини, насмешливо выделивший последнюю фразу:

– Там, куда оба они пошли, им не позволят встретиться!

Куда оба они пошли? К Лекоку? Мишель впервые в своей жизни решил вести себя осторожно.

– Сначала надо устроить шкатулку в надежное место, – вслух размышлял он, – а дальше видно будет.

Мишель медленно поднялся по лестнице в свою квартиру и уселся рядом с друзьями, все еще оживленно обсуждавшими визит таинственной дамы. Он жестом призвал их к молчанию и объявил Морису:

– Есть один человек, который может помирить тебя с бароном Шварцем. Бланш станет твоей женой, если ты захочешь.

– Если я захочу! – воскликнул Морис, не скрывая радости: он знал, что в подобных вещах Мишель не позволит ни обмана, ни шутки.

– Это целая история! – промолвил Мишель. – Вернее, настоящая сказка! Добрые волшебники еще не перевелись в нашем мире.

Мишель обхватил голову обеими руками, эта задумчиво-печальная поза явно противоречила только что произнесенным веселым словам.

– Ты такой бледный! – приглядевшись к нему, удивились друзья в один голос.

– Пустяки, – ответил Мишель и добавил, ставя шкатулку на стол перед Этьеном. – Я думаю, тут прячется драма, да еще какая!

Сразу возгоревшийся Этьен устремил было к сокровищу руку, но Мишель его удержал.

– Со мной творится что-то неладное, – признался он не своим голосом. – Такая тоска меня разбирает, хотя дела наши пошли на поправку. Впереди богатство и счастье, а на сердце тяжесть… Морис, – обратился он к другу, положив на шкатулку руку, – я верю тебе как брату. Если со мной случится беда, то пусть у тебя хранится эта вещь, которая для меня свята: в ней жизнь и честь женщины.

XXVII

ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО

Наш рассказ вынужден сделать шаг назад.

За несколько часов до сцены, только что описанной нами, незадолго до наступления темноты, в то самое время, когда охваченная лихорадкой Эдме Лебер поспешно удалялась от замка Буарено, изящный экипаж остановил свой резвый бег перед воротами тихого особняка, в который мы входили однажды, чтобы познакомиться с почтенным старцем полковником Боццо и его внучкой Фаншеттой, так не любившей Приятеля-Тулонца. Это было давно, в тот самый день, когда Ж.Б.Шварц, обладатель четырехсот тысяч франков, венчался в церкви Сен-Рош с прекрасной иностранкой, донной Джованной Марией Рени, из рода графов Боццо.

Несмотря на пробежавшие годы, особняк не изменил своего вида: внушительное строение, спокойное и холодное, по-прежнему походило на дома Сен-Жерменского предместья, возведенные в конце семнадцатого столетия.

Улица Терезы перед особняком была устлана толстым слоем соломы – привилегия чрезвычайная, но бесполезная и прискорбная, оповещающая любопытную толпу о том, что один из счастливчиков мира сего тяжко страдает или находится при смерти.

Кучер остановил лошадей молча. Дверца отворилась, из экипажа выпрыгнула женщина в черном, под вуалью, очень элегантная и, судя по движениям и фигуре, молодая. Легким-шагом она устремилась к воротам.