Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович

Возвращаться в дом за пистолетом было уже поздно. К этому времени первый мотоциклист с ревом пропахал по рядкам. Передним колесом пробил наш пленочный парник с огуречной рассадой, проехал по нему и выскочил с другой стороны. На пути иностранной техники встал стеклянный парник, тщательно оберегаемый прижимистым Бондарем вот уже полтора десятилетия. Голову смелого ездока защищал прочный импортный шлем с прозрачным забралом, поэтому не остановило и оконное стекло с деревянными рейками. Под звон чисто вымытых стекол и треск хорошо просушенной древесины мотоцикл пропахал и второй парник. По деревянному мосточку переехал канаву и вывернул на соседнюю линию.

Второй мотоцикл с двумя седоками, густо ревя мотором, шел уже по проторенной дороге. Тоже благополучно миновал мосточек, и тут мы увидели, что такое — приличная зарубежная техника…

Сначала я хотел кинуться к машине и броситься в погоню. Но сам же поставил «Ниву» таким образом, что она может поехать только в канаву, а пока начнешь выворачивать, их и след простынет. Я был согласен на любой вид транспорта. Первое, что попалось под руку — красный Юркин мопед «Верховина-3» без левой педали. Юрка уже завел его, намереваясь утереть нос уголовному розыску и частным детективам.

— Вытри, наконец, нос! — велел я ему, сорвал шлем и сам рванул сквозь разбитые в щепу ворота, по грядкам, через парники… Высокая все же проходимость у этого мопеда, хотя, наверное, я и выглядел на нем как Дон Кихот на ослике Санчо Панса.

Наш хозяин участка Бондарь был потрясен безнравственным вторжением незваных гостей в свои владения. Вряд ли он успел понять, что кровожадный убийца совершает дерзкий побег от служителей закона. Но он мгновенно в тысячах, рублях и копейках оценил ущерб, нанесенный его любимым грядкам, пленочному парнику и стеклянной теплице. Сумма эта оказалась так велика, что тотчас вывела из равновесия нашего скуповатого хозяина. Тут он увидел, что вслед за первой машиной движется втооая. Это же разорение! Старый морской волк превратился в отчаянного флибустьера, издал боевой клич, потрясший окрестные участки, взмахнул лопатой, точно секирой, и без страха ринулся на механизированного врага, чтобы грудью стать на защигу родной земли.

К счастью, ноги флибустьера были не те, что раньше, после первых же прыжков он запутался в картофельной ботве и растянулся во весь рост, немного не дотянувшись до второго мотоцикла. Но к тому времени, когда я добыл себе транспорт, Бондарь вырвал ноги из грядки вместе со старой и новой картошкой, подбежал к проложенной трассе и устроил по всем правилам засаду. Стоило мне подъехать к парнику, как в воздухе словно секира сверкнула остро отточенная лопата и страшной силы удар обрушился на мою голову.

Живи мы где-нибудь в Польше или Америке, я бы прямиком попал на тот свет. Падая, я услышал хруст, успел подумать, что или шею сломали или пробили череп. Вдобавок на меня навалился обезумевший от скаредности старик и стал тыкать кулаками, куда попало. Прошумевшие над нашей страной войны, каждая из которых могла стать последней для народа, оставила свой след в нашей промышленности. Остается только удивляться, до чего у нас в России делают крепкие каски и никудышные лопаты. Оказалось, что на каске неглубокая вмятина, а черенок лопаты сломан, разлетевшись на три куска.

Инспектор Шестиглазов и сержант Григорьев выбежали из дома, оголив оружие. Оба сделали по три выстрела в ту сторону, куда с бешеной скоростью уносились американские мотоциклы. Потом выбежали на улицу, сели в машину, немного поразворачивались, чтобы можно было поехать куда-нибудь кроме канавы, и помчались в погоню. Любит устраивать погони наш уголовный розыск, хлебом не корми, а дай погонять с нарушением скорости и со стрельбой!

Я вышел на соседнюю линию, посмотрел вслед мотоциклистам. Увидел только пыль. Бежать, ловить не имело смысла. Они вырвались на асфальтированное шоссе и были таковы.

Соседский Юрка подошел ко мне и пропищал:

— Нос вытри! Смотри как оцарапало, кровь капает. — Забрал мопед, заднее колесо которого все еще вертелось на большой скорости, рыло землю, но никуда не могло уехать.

Народ вывалил из дома и, делая меткие замечания, следил за развитием событий. Моему поцарапанному носу досталось больше всего.

Грай с Зоей стояли радом на крыльце. Причем шеф обнимал ее крепче, чем родную дочь и ни на секунду не снимал руку с ее плеча. Зоя выглядела потерянной, но я уже ей нс верил, она легко меняла маску и в секунду могла нацепить другую.

Вернувшийся ни с чем, раздосадованный, пахнущий порохом Шестиглазов вместе с Граем умело взялись за Зою. Через час она раскололась и со слезами на главах выдала три адреса, куда ночью мог вернуться Стив, чтобы условиться о дальнейшей связи перед тем, как учти в бега. С тем ее и отпустили под честное слово, чтобы использовать как приманку.

Сам Грай вместе с Шестиглазовым взяли себе самое перспективное место около леса. Нам с сержантом Григорьевым досталась самая захудалая «захоронкэ» около магазина. Там и спрятаться негде, кроме как в канаве. В третью засаду назначили двух омоновцев, вызванных Шестиглазовым на помощь. Таким образом занятие на ночь мне было обеспечено. Заклеив пластырем нос, я посчитал, что к сверхурочной работе готов.

К этому времени Бондарь подсчитал на микрокалькуляторе ущерб, нанесенный усадьбе, и заявил Граю, что заработанного нами гонорара на восстановительные работы вполне хватит. Грай, широкая душа, не стал мелочиться и согласился. Потом Бондарь увидел, что никто из гостей ни одну ягодку из его огромного блюда не тронул. Это смягчило сердце старика. Он тут же решил, что клубника дала сок, утащил на веранду, засыпал сахаром и утром пообещал сварит» варенье.

— Варенья получится — три ведра, — радостно шепнул сн мне. — С такой клубникой дворник лопату съест!

Мы с сержантом Григорьевым сходили в разведку, обошли вокруг магазина, прикинули, что к чему. К магазину с разных сторон сходились шесть дорог. Стив мог прийти по любой. Одну из них, со стороны леса, мы выбрали как наиболее перспективную. Присмотрели себе местечко в канаве, надо отметить, совершенно сухой, под расползшимися кустами шиповника.

Глава XXVI

Когда стемнело, мы осторожно прошли к выбранному месту и сели в засаду. Хоть и лето, а ночью на берегу Ладош прохладно. Я надел взятую из запасов Бондаря меховую безрукавку. Сержант лязгал зубами в своей форменной тужурке, злился, толкал меня в бок, хотел отобрать безрукавку. Я делал вид, что не понимаю, а разговаривать он не решался.

Без шести минут час у себя в тылу услышали шорох. Стали настороженно приглядываться и прислушиваться. Увидеть — никого не увидели, но на той стороне дороги, несколько позади нас, кто-то появился. Может, нас заметили и брали в кольцо? Сразу стало жарко. Я хотел снять безрукавку и отдать сержанту, но он отмахнулся, мол, во время драки она скует движения. Мы решили не выдавать себя, посидеть тихонько и посмотреть, что будет.

Через шестнадцать минут услышали шелест сухой травы и увидели тень человека от луны. — Стив от леса крался по краю дороги вдоль канавы.

Сержант был человеком старой закалки, хорошим, не озверевшим милиционером. Он не стал стрелять из канавы на поражение, как того требовал Шестиглазов, а, используя наше численное преимущество, решил взять на испуг и скрутить. Одним прыжком он выскочил из канавы на дорогу и, наставив пистолет на преступника, заорал:

— Стоять, руки вверх! Стреляю без предупреждения! Ты окружен, не вздумай сопротивляться!

Я не сразу догадался, что произошло, потому что ни разу не видел, как этот пистолетик стреляет ночью, маленькими иголочками с сильным электрозарядом. Примерно так, как ударяет игла электрического ската. Человек, в которого попала такая штука, приходит в себя через сутки и не помнит, что с ним произошло. Я затаился, выжидая, что выйдет из затеи сержанта?

У Стива оказалась отменная реакция. Он мигом определил, кто наиболее опасен, и выстрелил первым сначала в меня, потом в сержанта. Иголочка пробила телогрейку и на излете едва кольнула меня под ребро. Этого вполне хватило, чтобы меня основательно тряхнуло и бросило на другой борт канавы. Пистолет при этом отлетел в сторону и затерялся в траве. А я обнаружил, что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни даже языком, но глаза мои видят и слышат. Ничего не оставалось, как прикрыть глаза и притвориться недвижимым. Это оказалось совсем нетрудно.