Аркадий Райкин - Елизавета Уварова

Он очень изменился. Но конечно же, несмотря на запреты врачей, понемногу продолжал репетировать. Ежегодно в спектаклях «Избранное-72», «Избранное-73», «Избранное-74» появлялись его новые миниатюры.

С середины 1970-х годов интенсивность творчества Аркадия Райкина снова возрастает. Превозмогая болезни и усталость, он не только продолжает выходить к зрителям, но и настойчиво работает над новыми программами, ищет молодых авторов, формирует свой репертуар. Более того, именно в это время (1974—1975) он вместе с молодым режиссером Виктором Храмовым работает над четырехсерийным телефильмом «Люди и манекены», куда вошли лучшие миниатюры, созданные театром в разные годы.

К каждой работе — не в правилах Райкина отказываться от многочисленных просьб и разнообразных поручений — он относился чрезвычайно серьезно. Кинорежиссер-документалист Марина Голдовская рассказывает, что, когда шли переговоры о съемках фильма об Аркадии Исааковиче, Рома категорически возражала, боясь, что это будет для него дополнительной и непосильной нагрузкой. Сам же он, напротив, легко согласился, и съемочная группа быстро установила с ним творческий контакт.

В программке обозрения «Избранное-72» еще значились вступительный монолог «Перечеркнутый минус» (несколько измененный «Плюс-минус»), несколько монологов «прохожих», сцена с трансформацией «О воспитании», а среди новых миниатюр — одна из лучших вещей Аркадия Райкина «Рассуждение в постели». Номера Райкина составляли почти половину обычной трехчасовой программы. Художественный руководитель Московского театра эстрады, где выступала труппа Театра миниатюр, режиссер А. П. Конников, внимательно следивший за работой артиста, писал в газете «Советская культура» (статья называлась «Видеть его всегда радость») об органичном сочетании огромного драматического дарования и трогающего до глубины души лиризма, трагедийности и почти клоунады. Но выдержать такую нагрузку Аркадий Исаакович не смог, и часть спектаклей Театра эстрады пришлось отменить. В «Избранном-73», судя по программке, нагрузка Райкина была значительно уменьшена — он исполнял всего четыре номера, в том числе «Рассуждение в постели».

Артист рассказывал, что этот монолог был задуман им давно:

«Однажды, увидев за кулисами лестницу, я представил себе, как сделать из нее кровать. Потом стал думать, кого же положить на эту кровать. Номер постепенно вырисовывался. Я пригласил авторов и сказал: «Вот, ребята, представьте себе огромную кровать, человека на ней, который лежит под огромным одеялом. Ему не хочется вставать и идти на работу. Почему? Он считает, что больше принесет пользы, лежа в кровати».

Авторы (Е. Бащинский, Б. Зислин и А. Кусков под общим псевдонимом «Настроев». — Е. У.) написали первый, второй, третий варианты — всё это не годилось. Было где-то рядом, неточно найденные фразы, слова. Мне нужно было показать философию лодыря, который как бы прав со своей точки зрения. Я сел и переписал почти весь монолог, но при этом оставил фамилии авторов. Они ведь тоже вложили свой труд. Всё рождалось в коллективе — это был принцип театра. Коллектив — режиссер, автор и представитель театра. Они могут быть в одном лице, а может быть и пять человек».

В рассуждениях райкинского лодыря абсолютная достоверность сочеталась с преувеличением, гиперболой. На сцене была огромная пышная кровать, даже, можно сказать, ложе. Маленький, по сравнению с ее размерами, человек сладко спал. Звонок будильника заставлял его проснуться. Но подниматься и идти на работу ему смертельно не хотелось. Садился, опять ложился, снова садился: «Зарядочку — раз, два... Присел, прилег...» — руки прижимал к груди, поднимал вверх ладонями к публике. «Зарядочка» то и дело прерывалась блаженным храпом. А нужно ли ему идти? «Ну, пойду я на работу, пойду, ведь я таких дров наломаю, такую кашу заварю, три института не расхлебают». Впрочем, два дня в месяц, пятое и двадцатое, у него святые[20], потому что по этим дням он знает, «чего и скока». Но если, предлагает герой, «прикинуть на электронно-вычислительной машине, какая от меня государству польза будет, коли я на работу не выйду, то уж такую мелочь, как зарплату, можно было бы и в кроватку принести».

Каждая фраза, каждое «откровение» вызывали смех. На этот смех и рассчитывал артист, выставляя на всеобщее осуждение философию лодыря, лишь слегка приукрашенную гротеском. Он не бичует, не резонерствует, а показывает характер, вырастающий в художественный образ. Лишь фраза: «Кровать-то большая, сколько специалистов можно уложить» — содержала намек на то общее, что скрывалось за частным. Персонаж полулежа размышлял: «Вот клоп будет жить вечно, потому что не высовывается...»

В спектаклях «Избранное» начала 1970-х годов, как и в предшествовавших им «Светофоре», «Плюс-минус», Райкин почти вовсе отказался от мелких тем, юмор использовался им теперь лишь как «подстилка» для сатиры. Его миниатюры, посвященные самым важным, самым больным вопросам советской действительности, были построены на выработанном им особом приеме, который сам артист описывал так: «Я показываю явление, вскрываю его механизм, но не договариваю до конца. Это эллипс[21], опущение... — важнейший для меня прием. Надо уметь вовремя остановиться, подвести зрителя к ответу, чтобы он сам дошел до него, сам его произнес».

Периодически его работа прерывается пребыванием в больничной палате. Кроме того, в январе 1975 года добавились тяжелое заболевание Ромы и связанные с этим волнения. Под угрозой оказался сам факт существования театра. Как говорил Аркадий Райкин, об этом тяжелейшем периоде его жизни можно написать отдельную книгу. И все-таки помощь врачей и его собственная железная воля позволили ему в прямом и переносном смысле встать на ноги. Он сам считал, что ему помогла целительница Джуна Давиташвили.

Мне удалось по «наводке» Михаила Жванецкого расспросить Райкина о Джуне. Вот его рассказ, записанный на магнитофон 10 апреля 1987 года:

«Есть такой анекдот. Врач говорит: ну что, будем лечить или пусть живет? Лечение Джуны повредить не может — это, на мой взгляд, нечто вроде биостимулятора. Наша встреча произошла лет десять тому назад. После очередной больницы еду в подмосковный санаторий «Сосны». Один из отдыхающих рассказывает мне о том, как помогла его жене некая Джуна Давиташвили. Пробую ее добиться, что оказывается довольно трудно. Наконец Джуна назначила мне день и час приема. Но первый визит оказался неудачным — ее не было дома, в подъезде и на лестнице ждали люди. Возвращаюсь в санаторий с ощущением неловкости, что зря прогонял человека, любезно предложившего меня подвезти. А главное, теряю надежду на встречу с Джуной.