В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

В Царскосельском, Александровском и Гатчинском дворцах, как и в других местах, где помещение их величеств находилось в нижнем этаже дворцов, публика и народ допускались без всякого стеснения каждый вечер к окнам дворца, где проживала царская семья. Шторы не спускались, так что было видно все, что происходило в залах: танцы или игры, например «кошка и мышка», «жмурки», «горелки» и т. п. Эти игры были в большом ходу при Николае Павловиче и Александре Федоровне; в молодости они сами принимали участие и в танцах, и в играх. Государь и императрица подходили несколько раз к окнам, кланялись, разговаривали со стоящими тут, когда можно было открывать окна; вообще, жизнь их величеств открыта была для всех и сообщалась со всеми.

Этот обычай — допускать публику к окнам — продолжался в Царском Селе до кончины великой княгини Александры Николаевны, третьей дочери их величеств в 1844 году. С тех пор в Александровском дворце никаких уже увеселений не было.

Но в Гатчине и других дворцах они продолжались еще долго, чуть ли не до Крымской кампании 1854 года. В Ливадии Александр Николаевич возобновил разрешение допускать публику к окнам, и это продолжалось несколько лет, но впоследствии частые покушения на его жизнь, увы, изменили все!..

В зимнюю пору в Петербурге их величества устраивали большие катания в санях; ездили, например, на Елагин остров кататься с ледяных гор с большим обществом приглашенных; в большие двенадцатиместные сани, запряженные шестериком или восьмериком, садилась императрица с гостями старшего возраста, а в прицепленные к этим саням вереницей, многочисленные, совсем низенькие маленькие салазки, на две персоны, садилась молодежь, попарно, кавалер с дамой. Государь и великие князья помещались тоже в салазках. По городу вся эта вереница двигалась обыкновенным аллюром, но как только выезжали на Каменноостровский проспект, лошади пускались в карьер, и весь этот длинный поезд мчался, что есть духу, по всем островам до Елагина, где во дворце был приготовлен завтрак, потом катались с гор, а вечером иногда танцевали. В детстве мне случалось видеть этот оригинальный поезд, но я никогда в нем не участвовала и знаю только подробности этих катаний по рассказам родителей и старших сестер, бывших всегда на этих катаниях. Общество очень любило эти поездки на Елагин; веселясь просто и от души, оно дорожило приглашениями на эти высочайшие выезды.

В мое время уже ездили в больших санях и тройках в Таврический дворец, где в саду был устроен каток и ледяные горы. Салазок уже не существовало. Император Николай Павлович и императрица Александра Федоровна, после смерти дочери, не принимали больше участия в этих поездках; они устраивались цесаревной и великой княжной Марией Николаевной.

Во время Пасхи их величества катались около балаганов, окруженные народом. 1 мая императрица всегда выезжала на народное гулянье в Екатерингофе, несмотря часто на холодную погоду. Государь ехал верхом со свитой, а государыня — в английском нарядном экипаже с великими княжнами, сопровождаемая полковым командиром и всеми офицерами своего Кавалергардского полка, верхом в их алых вицмундирах; этот выезд был всегда очень наряден и красив; все высшее общество находилось в этот день в Екатерингофе, и ряды нарядных экипажей тянулись между толпами народа. С годами все эти народные выезды царской фамилии мало-помалу прекращались; слабое здоровье императрицы было этому главная причина, а в царствование Александра II все это совсем было оставлено.

Лето это вся царская фамилия проводила в Царском Селе; надеялись, что воздух этой местности будет здоровее для возлюбленной больной; но ей становилось все хуже, сухой кашель и жгучая лихорадка ее одолевали; она, видимо, гасла.

Помню, как в день смерти великой княгини матушке, возвратившейся домой только для того, чтобы с нами пообедать, во время стола пришли сказать, что ее высочество скончалась. Мать моя бросила и нас, и обед и поспешно отправилась к убитой горем императрице.

Вечером меня повезли приложиться к телу усопшей. Это была первая покойница, которую мне приходилось видеть. Она была чудо как хороша; лежала на своем смертном одре, как изваянная из белого мрамора статуя; около нее покоился ее новорожденный ребенок, которого, кажется, она даже не доносила, и он жил только несколько часов. Комната была в полумраке, все было тихо, уныло; слышался только голос дьякона, читавшего нараспев грустным, тихим голосом св. Евангелие.

Первое семейное горе, постигшее нашу дорогую императорскую фамилию! Вся Россия приняла жгучее участие в несчастий, поразившем ее возлюбленных царя и царицу… Государь и императрица были в отчаянии и много лет не могли оправиться от этого горя.

Александра Николаевна скончалась в Царскосельском Александровском дворце, в большом угловом кабинете императрицы. Место, на котором стояла кровать страждущей дочери, впоследствии было отделено от кабинета: на нем устроена молельня в ее память. Наш известный художник Брюллов написал поясной образ натуральной величины, где чудное лицо Александры Николаевны изображено в лике СВ. мученицы царицы Александры, восходящей на небо. Образ этот поставлен по средней стене, а по боковым стенам висят киоты со всеми принадлежавшими покойнице иконами.

Императрица не занимала больше этот кабинет. Она не в силах была жить в комнате, напоминавшей понесенную ею утрату. Поэтому распределение покоев ее величества было совсем переиначено, и в Александровском дворце больше никогда не давалось, при жизни Николая Павловича и Александры Федоровны, ни балов и никаких празднеств. Их величества не хотели, чтобы веселились в залах, через которые проносились останки их возлюбленной дочери, отошедшей преждевременно в вечность. В одной из зал был поставлен походный иконостас, и там стояло несколько дней тело покойной великой княгини, до перенесения его в Петропавловскую крепость.

Во время своей болезни Александра Николаевна задумала устроить сюрприз своим родителям и приказала построить на одном из островков в Царскосельском парке, на котором она часто проводила время со своей матерью, небольшой сельский деревянный домик. Но сюрприз этот был готов уже после ее кончины. Там поставлен монумент в ее память: ее статуя во весь рост, держащая на руках младенца, стоит на облаках и собирается улететь. Статуя эта исполнена из белого мрамора художником Витали, сходство поразительно, особенно профиль совершенно ее. В домике висит небольшой акварельный портрет великой княгини, с подписью слов, сказанных ею: «Je sais gue le plus grand plaisir de papa cest den faire a mamman!» (Я знаю, что самое большое удовольствие папа состоит в том, чтобы делать удовольствие мама!..) Она все это устраивала в память себя для матери, в мысли, что она оставит родительский дом и отечество, чтобы следовать за мужем! На пруду, окружающем этот островок, плавают черные лебеди. Грустное место!