Польское Наследство - Владимир Романовский

Что-то уныло порочное есть в людях, которые, прожив в полной безмятежности лет до тридцати пяти или сорока, вдруг узнают, что мнение о них окружающих разительно отличается от их собственного. Вот, к примеру, Урж. Сперва он научился грамоте, а затем и счету. Поступил на службу — сперва писцом. Мало по малу показал себя с хорошей стороны. И когда его назначили главным счетоводом, ничуть этому не удивился, решив, что вполне заслуживает повышения. Хотя никаких оснований так считать, скажем, прямо, у Дядьки Уржа не было. Были люди и способнее, и честнее его. А просто оказался Урж в нужном закутке в подходящий час.

Но вот наступил день, когда в жизни Уржа началась полоса неприятностей. Сперва он обнаружил, что жена его ему изменяет, причем все пятнадцать лет замужества. Затем мать его заявила ему, что всю жизнь считает его дураком, и раньше не сообщала ему об этом только из врожденной деликатности. Урж стал приглядываться к детям — оказалось, они его в грош не ставят, презирают, и смеются над ним у него за спиной.

— А кто же, кто купил и обставил для вас этот дом? — возмущался Урж, которому покупка и содержание дома казались делом вселенски важным, а что у детей на этот счет может быть иное мнение, в голову ему не приходило. — Кто вас поит, кормит, одевает? А? — Параллель с работорговцами, которые тоже кормят, поят, и одевают свой товар, также не пришла Уржу в голову.

И Урж жаловался — знакомым в кроге. Мол, все меня знают, все меня уважают, я работаю как проклятый всю жизнь, стараюсь, чтобы семья была в достатке и хвоеволии, и это тоже все знают, я себя ущемляю во имя этой хорлы и этих хорлингов, и вот чем они мне отплатили, да что же это такое.

Когда посыльный пришел, чтобы сообщить Уржу о том, что его ожидает князь, Урж принял это за хорошее предзнаменование. От кого еще ждать справедливости, как не от князя? И еще одна мысль посетила его — а вдруг князь, узнав о несправедливости, хочет ее исправить — именно для этого и вызывает к себе Уржа, и в Хоммель приехал с этой целью? С одной стороны, предполагать, что князь вдается в детали семейной жизни Уржа, оснований не было. Но и оснований утверждать обратное тоже ведь не было.

Жискар, отяжелевший, постаревший, но все еще крепкий, и не менее насмешливый, чем в прежние времена, встретил Уржа в гриднице терема.

— Сядь, Урж, — сказал он, глядя на счетовода скучающими франкскими глазами. — Встречался ли ты когда-нибудь с князем?

— Не имел такой чести, и трепещу в предвкушении, — смело ответил Урж.

— Так, стало быть, ты не знаешь, как следует себя держать в присутствии князя?

— Отчего ж… Ну, скажи как.

— Раболепно.

— Это как же?

— Глаза долу, руки за спину не прятать, и не обращаться к князю первым.

— Не обращаться?…

— Если князь задал тебе вопрос, отвечай. Если поприветствовал — приветствуй в ответ. Но никогда не приветствуй его первым, и не задавай вопросов.

— Но как же это… Я уважаю и люблю князя, я человек честный и преданный, это все знают… Как же… А если нужно задать вопрос?

— Зачем? Вопросы обязывают, а тебе обязывать князя не пристало.

— Я понимаю, конечно. Посуди сам — кто я и кто князь.

— Правильно.

— Я старательный.

— Это хорошо.

— Но если нужно что-то уточнить?

— Например?

— Ну вот, скажем, князь мне что-то говорит, а я вдруг не так понял, или вообще не понял.

— Князь свои мысли выражает с предельной ясностью, всегда. И если ты не понял, значит, себя и вини.

— Да, но если нужно понять?

Жискар задумался.

— Ну, что ж, — сказал он. — Раз ты такой тупой, и тебе могут понадобиться уточнения, то… Попроси князя. Скажи — позволь, князь, умолять тебя об уточнении, ибо по ничтожеству разума моего я ничего не понимаю.

— Ну, в таких выражениях…

— Нет уж, пожалуйста — именно в таких. Впрочем, если хочешь, могу посадить тебя в острог на несколько дней.

— Это зачем же?

— А это, говорят, способствует выбору правильных выражений в дальнейшем.

Напутствованный таким образом, Дядька Урж предстал перед Ярославом.

Ярославу во время оно было пятьдесят четыре года, а выглядел он лет на десять старше, и это ему не нравилось. Верховая езда его утомляла, путешествовать он предпочитал в повозке или в драккаре. Остатки волос на темени и бороду приходилось коротко стричь и подкрашивать. Глубокие морщины возле глаз и на лбу не красили князя, а руки в пигментных пятнах он предпочитал прятать — либо в рукавицах, либо под корзно. Ходил он все медленнее — но сильную хромоту, вызванную давнишним повреждением колена, скрывать уже не получалось. И тем не менее оставался он деятельным, дальновидным, во все дела по благоустройству своих территорий вникающим правителем — и с церковниками постоянно контактировал, и со смердами, и с зодчими, и с ремесленниками, и с торговцами, и биричей наставлял. (Лишь изредка мучился он мыслями о конечной полезности своей деятельности. Вот создал он невиданную, огромную страну, сопоставимую по территории с империями древности. Вот примирил он, более или менее, народы, живущие на территории этой страны. Укрепил связи с соседями. Настроил неимоверное количество церквей, а за церквями другие постройки сами тянутся. Открыл школы. Дал стране законы. Не развалится ли все это после его ухода, как развалилась империя Александра Великого?)

— Здравствуй, добрый человек, — сказал он Уржу. — Как звать тебя?

— Урж я, князь, Дядька Урж, меня так все кличут, а повелось это с раннего моего детства. Помнится…

— Урж, не думай, пожалуйста, что я вызвал тебя для дружеской беседы, — холодно сказал князь.

Урж слегка отпрянул.

— Скажи, милый мой, как часто ты встречаешься с посадником?

— Раз в месяц, светлейший князь.

— А со священником?

— Часто. Мы живем рядом, князь.

— А с караванщиками?

— Как придется, князь.

— Тебе известно, что моим указом в Хоммеле остановки караванщиков запрещены?

Урж подумал, что князь шутит.

— Нет, князь, не известно.

А Ярослав подумал — может и правда? Не знает он?

— Чем ты руководствуешься, когда берешь с караванщиков пошлину?

Урж не понял вопроса. Памятуя о наставлениях Жискара, он выразил свои мысли таким образом:

— Позволь, князь, умолять тебя… уточнение требуется, ибо по ничтожеству… не понял я вопроса твоего.

— Ты берешь с караванщиков пошлину?

— Нет.

— Как это нет? Вот у меня твоя учетная грамота. Написано — с Абдула двести, с Хварида — сто пятьдесят. Что означают эти числа?

— Так то плата, князь. Как же — они же делают остановку у нас, так если с них не брать плату, то это будет непорядок.

— Значит, берешь пошлину.

— Нет, князь, пошлину я не беру.

— Понятно. Так вот, когда ты берешь с них плату, ты какими расчетами руководствуешься? Вот к примеру, с Абдула двести — а почему не сто?

— Сто — мало, князь.

— Почему?

— Да сам посуди, князь. С караванщика сто — это смешно даже.

— А почему тогда не триста?

— А триста — это много. Не дадут, будут в обход ездить, тогда совсем ничего не получу. А надо, чтобы по совести. Я человек честный, говорю все как есть.

— А почему с Хварида ты взял меньше, чем с Абдула?

— Хварид очень жадный и свирепый, князь. С него двести запрашивать опасно.

— А что ты делаешь с деньгами, которые они тебе платят?

— Ну, как… — Урж замялся. Он не ожидал, что князь проявит вдруг такую неделикатность. Семейный бюджет — святая святых. Кому какое дело, как тратит человек свои деньги. — Ну… Что-то в сбережение идет, а что-то на расходы. Недавно расходов стало больше — кроты половину урожая съели, так смерды цены подняли — сил никаких нет, князь. К тому ж супруга моя, князь… — Урж помрачнел и рассердился на супругу, и пообещал себе, что обязательно ввернет про неверность, — захотела, чтобы крышу черепицей крыть. А черепица — нежный материал, все время чинить надо. С соломой-то проще — как прохудится, так сразу всю крышу заменил, и еще год — никаких забот.

— Ну, хорошо, подожди, не болтай попусту, — сказал Ярослав. — Скажи лучше, по совести… Хмм…

— Я, князь, всегда по совести.

— Вот и скажи мне по совести, какая выгода городской казне от караванов?

— Казне-то, князь? — переспросил Урж, забывая о наставлениях Жискара.

— Да.

— Ну, как же, князь… Прямая выгода казне. Караванщикам ведь есть-пить надобно, да и товар свой они подкармливают. Кнеррир да телеги чинят, одежду латают. Всем горожанам работа находится, и есть из чего десятину-то платить, в казну-то.

— А посадник не возражает, что ты с караванщиков берешь плату, а с ним не делишься?

— А зачем мне с ним делиться? — Дядька Урж растерялся. — Он сам с них берет.

— Отдельно?

— Разумеется отдельно, князь. Я в дела посадника не вмешиваюсь.