Смех баньши - Вера Космолинская

— Артур! — с восторгом вскричал Лот. — Я не смел и надеяться! Ты правда этого хочешь?!

— Конечно. По-моему, Гарет не рожден для того, чтобы быть в тени вечно. Нет-нет, да маска с него слетает. Сдается мне, я ему нравлюсь, и мне хотелось бы отплатить ему добром. Тем более что он мне не чужая душа — в нас общая кровь…

Вместо ответа Лот порывисто сгреб меня в медвежьи объятия, от души двинул по спине и расцеловал в обе щеки.

— Великолепно! — воодушевился он. — Плевать, что скажет Моргейза! Она слишком уж осторожничает. Непременно велю ей отпустить его! Клянусь всеми богами! Артур, ты настоящий родич! Благодарю тебя!

И он вприпрыжку унесся прочь, несмотря на свою довольно солидную комплекцию. Лот — безмятежная душа, его самого не отягощают подозрения, и потому с ним оказалось так легко. Моргейзу пришлось бы приручать годами, это я уже понял. Должно быть, они славно дополняют друг друга.

А Моргейза, пожалуй, будет еще как разгневана тем, что мы решили разобраться в этом вопросе без нее. Что ж — раз уж она сама увиливала от темы, сама и виновата.

Славословия лились без конца. Нашлись среди присутствующих и несколько бардов, что сложили на скорую руку с десяток длиннющих помпезных песен, изобилующих канонами и повторами, по случаю или по случаям, имевшим место в этот насыщенный день. Я тоже под шумок спел нашим чародеям, в честь приезда Мерлина, коротенькую легковесную песенку, написанную, якобы от лица самого Мерлина. Называлась она «Кречет», так как именно эта птичка семейства соколиных ближе всего к тому, что зовут Мерлином:

Кречет гордый, ясноглазый,Да хранит тебя судьба!Только мы с тобою знаем,Что не так она слепа!

Ты паришь в высотах чистых —Вся Земля тебе видна.В струях ветра серебристыхБогом жизнь тебе дана.

Я живу не столь высоко,Твердь земли не так чиста,Я привязан к ней до срока,Жизнь людская не проста.

Только взор мой беспределен,Только Дух неукротим —В достиженье высшей целиЧеловек непобедим!

— Если ты так думаешь, ты форменный псих, — похвалила Линор.

— Да нет, я просто нагло вру, — раскрыл я ей секрет.

Было спето и несколько старых и совсем свежих легенд о Мерлине и даже его спутницах, что было весьма кстати — не надо было уже ничего объяснять. Слухи пустили корни и стали сами себе достаточным оправданием.

Особенно отличился бард из Регеда по имени Талиесин. И внешность у него была весьма запоминающаяся — асимметричные черты лица, напоминающего то ли орлиный клюв, то ли вырезанного из дерева идола. Волосы, туго увязанные сзади в узел, были черны, а брови — абсолютно седы, белы. За это его и звали Талиесин — сверкающая бровь. Происхождение его было темно, и его называли то сыном бога мудрости и красноречия, то попросту его воплощением. Он спел песню о странном юноше по имени Артур (обо мне, то бишь), что провел детство, путешествуя по многим странам, обычным и зачарованным, земным и загробным, а явившись наконец людям в собственном обличье, заявил: «Я стар, и я молод. Я умер, и я жив!»

— А почему умер? — не понял я.

— Это он об истории с медведем, — пояснил недалеко сидящий Кей. — Талиесин обожает все драматизировать! За это наш старик Уриенс Регедский его и любит. Ну, конечно, чтобы этого парня понимать, нужна привычка…

— Эй, — шепотом позвала Антея Линор. — А я читала, что эти слова Талиесин сказал о самом себе!

Линор пожала плечами:

— Наверное, самому идея понравилась.

Шабаш не кончился и тогда, когда все песни были спеты, а половина гостей уже храпела на столах и под столами, где псы умывали им лица, деловито слизывая вино.

В разгар попойки, когда дело шло уже к полуночи, я потихоньку выбрался из-за стола и отправился в отдаленную пустую галерею — подышать. Нельзя же совсем без отдыха, как вы считаете? По полуоткрытому помещению блуждал лишь приятный свежий ветерок. В нишах царила тьма, а в арки, поддерживаемые массивными колоннами, лилось живое серебро. Я постоял немного, с наслаждением купаясь в прохладном воздухе, а потом уселся на один из широких «подоконников» этих не то дверей, не то окон, прислонившись спиной к шероховатой колонне и поглядывая на небо и в чернеющий запущенный сад внизу. Небо укрылось черно-синим бархатом, усеянным серыми меховыми барашками, из-за которых хитро выглядывала, подмигивая, полнеющая луна, как круг подтаявшего масла или полтаблетки снотворного, а может быть чего-то покрепче. Некоторые, говорят, сходят от нее с ума. Ледяные звездочки мягко кололись как сверкающие снежинки. Звенели какие-то насекомые, шелестела, посверкивая, листва, волшебной флейтой разливался невидимый соловей. Но стоило лишь немного вздохнуть свободно, радуясь тишине и покою, как послышались легкие, мягкие шаги. Острожные, почти крадущиеся. Подавив вздох, я положил руку на рукоять кинжала. Однако показываться не стал, было слишком лень. Пусть себе крадется куда хочет, только не подходит. Я притворился, что меня здесь нет.

— Я вижу твою тень! — смешливым театральным шепотом сообщила Линор.

— Ах, это ты! — выглянув из-за колонны отозвался я, разыгрывая разочарование. — А я-то ждал опять какого-нибудь интересного покушения!

— Ну, это я могу! — весело сказала Линор. — Скинуть тебя вниз? — предложила она, подходя слишком быстро для того, чтобы разбираться — всерьез она или нет.

— Эй-эй! — Я поспешно спустил ноги с парапета обратно на галерею и, подыгрывая, схватился за колонну.

Линор тихо рассмеялась. Повышать голос нам обоим не очень-то хотелось. Мы только что покинули место, где было слишком уж шумно.

— Моргана, ты и сама по себе — сущий клад, — заверил я ее.

— Ладно, ладно, — весело пропела Линор и тоже забралась на «подоконник», и устроилась на нем, свесив ноги в сад. А потом, по-кошачьи, не мигая уставилась в темноту. Я присоединился к ней.

— Тебе здесь нравится? — спросила она, когда мы прослушали изрядный кусок звенящей сверчковой арии.

— Пожалуй, — ответил я. — Соловьи, луна, свежего воздуха завались… — Я сделал неопределенный жест рукой.

— Я не об этом, — протянула Линор.

— Я знаю.

Мы немного помолчали. Я повторил:

— В общем-то, действительно, ничего.

Линор задумчиво попыхтела.