Деревянный Меч - Элеонора Раткевич

Они успели. Через два дня Алгур и его мать стояли перед Толаем и выслушивали его наставления.

Минувшие два дня ничем не уступали самому первому. Особенно весело было наблюдать, как Урхон фехтует деревянным прутиком со своим названым отцом, присев на корточки. Мальчик очень старался: ведь первейшее дело для отца – воспитать своего сына истинным воином. Кенет только диву давался, глядя, как серьезно ребятишки исполняют свой шутейный родительский долг. Не такой уж и шутейный: с этого дня и до конца жизни, сколько бы лет ни прошло, эти дети будут почитаться настоящими родителями Урхона наравне с его кровными родителями. Кенет, понятное дело, ничего подобного даже не подозревал и никак не мог понять, чему так радуется Байхэйтэ. А Байхэйтэ попросту был доволен собой. Случалось и раньше, что суд Бога заставал человека не у себя дома, а в чужом клане, но редко. И никогда еще ни в одном клане двери Дома Покаяния не открывались для кровного врага. Поначалу Байхэйтэ не хотел было пускать Урхона в Дом Покаяния, но все же уступил. Теперь, обмозговав на досуге последствия этого решения, Байхэйтэ имел все основания порадоваться своей уступчивости: мир, предложенный ему Урхоном, будет действительно вечным. Его скрепило настоящее кровное родство. Да, если бы не сын по хлебу, если бы не парень с деревянным мечом… и мира бы Урхон предлагать не стал, и поединок мог обернуться по-другому, и годы взаимной вражды не позволили бы предводителю клана Седого Лиса пустить Урхона в Дом Покаяния. А оно вон как хорошо обернулось. Верно сказали Боги: приход чужака с деревянным мечом – к добру.

И Байхэйтэ умиротворенно взирал на Кенета. А Кенет с живейшим интересом наблюдал за продолжением обряда: что-то еще предстоит увидеть?

Продолжение оказалось ничуть не хуже начала. Горцы с шутками и прибаутками сооружали свадебное ложе: на шэн взгромоздили некое подобие кровати, только без спинок, устлали ее мягкими тюфяками, воспели хвалу новобрачным Урхону и Архинтай, пожелали им доброго потомства и, давясь смехом, препроводили на ложе. Урхон и его жена легли рядышком, и к постели подошел Толай с большим вышитым покрывалом. Одним плавным движением он взметнул покрывало над постелью, накрыл Урхона и Архинтай с головой, помедлил пару мгновений и сдернул с них покрывало.

Из-под кровати выполз Алгур.

– Я родился, – нахально заявил отпрыск и добавил, подумав: – Есть хочу.

Выходка его была встречена смехом и одобрительным гулом. Смех в таких случаях – дело очень серьезное: чем веселее дважды рожденный проживает во второй раз свою прежнюю жизнь, тем счастливее и безупречнее будет новая. Хороший сын у Урхона: не пожалел выдумки для отца, постарался на совесть.

Однако шутейная часть обряда подходила к концу, начиналась последняя, серьезная. Толай вышел из дома и вернулся с мечом Урхона в руках.

– Урхон, дважды рожденный, сын Алхона и Эрхэ, – громко, во всеуслышание объявил Толай. – Я, Толай, Творец Богов, возвращаю тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.

– Урхон, дважды рожденный, сын мой, – важно возгласил мальчик, исполнявший роль его отца, – я, Алхон, благословляю возвращение тебе твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.

Урхон молча принял меч из рук Толая, вдвинул его в свои пустые ножны, утопил все четыре защелки и дважды поклонился земно – сначала Толаю, потом своему приемному отцу.

Все зашумели, задвигались, выбежали из дома. Теперь оставалось только омыться снегом от соприкосновения со смертью, и обряд можно считать завершенным. Алгур незамедлительно заявил Алхону, что снежки он умеет бросать лучше, даром что тот приходится ему дедушкой. Алхон, не в силах отрешиться так быстро от недавней степенности, снисходительно предложил Алгуру подтвердить свое бахвальство делом, и мальчики тут же принялись метать друг в друга снежки.

Урхона поздравляли со вторым рождением все наперебой. Все, кроме Кенета. Кенет стоял поодаль и мучительно соображал, что же ему сказать своему недавнему врагу. Слов он не находил – да и какие слова тут годятся?

Но Урхон сам подошел к Кенету и посмотрел ему в глаза – прямо и открыто.

– Я у тебя в долгу, – серьезно и спокойно сказал он. – Ты хорошо пел. Твоя песня дала мне то мужество, которого мне недоставало.

Когда отгремели празднества в честь повторного рождения Урхона и бывший враг, предводитель бывших врагов, отправился с женой и сыном в обратный путь, Толай впервые за несколько суток получил возможность выспаться – не кое-как, не урывками, а отоспаться по-настоящему. Конечно, жизнь у Творца Богов нелегкая, и более многочисленные, чем у других, обязанности приучили Толая подолгу не есть, не спать и вообще обходиться почти без отдыха. Но проводить по всем правилам многодневный обряд второго рождения, не отдохнув после Пляски Мечей ни минуты, тяжело даже и для Толая. Ему попросту некогда было думать, да и не только времени – сил недоставало для размышлений. Отоспавшись сразу за все почти бессонные дни после вопрошания, Толай вновь обрел способность мыслить.

И первая же его мысль обратилась к ночи вопрошания. Снова и снова вспоминал Толай ответы своих Богов. Правильно ли он уразумел их смысл? Не ошибся ли в толковании? И нет ли ошибки в самих ответах? Боги мудры, но даже ему, их Творцу, не дано знать, всеведущи ли они?

И будто одних сомнений мало для тревоги, опять начались сны – хотя и не у Толая. Опять Кенет являлся в сонных видениях, и опять кому-то приказывали его убить. Не самому Толаю, другому человеку. Сон едва не довел беднягу до сумасшествия. Рассказывал он о нем Толаю, чуть не плача. Убивать Кенета ему не хотелось – вроде парень хороший и никакого зла ему не причинил, опять же и Боги запретили. Да и пример Урхона ясно показал, чем кончаются подобные попытки. Но со сном-то как быть? Кому не верить – Богам или снам?

Решения при всей своей медлительности Толай умел принимать быстро.

– Я забираю твой сон, – негромко произнес он, слегка коснувшись пальцами висков несчастного. Тот аж зажмурился от облегчения: его сон забрал Творец Богов, и теперь сам он свободен от исполнения долга, противоречащего долгу. А что сделает с этим долгом Толай – его дело.

Когда освобожденный от сна ушел, Толай еще некоторое время глядел на огонь, пылающий в горне. Огонь в горне – ведь так Боги назвали юного сына по хлебу?

Откладывать и дальше откровенный разговор было нельзя. Опасно и бессмысленно.

Кенета кузнец отыскал на самой окраине селения. По случаю хорошей погоды тому вздумалось не бока отлеживать на теплом шэне, а поразмяться немного и восстановить в памяти тела то, что он в последнее время помнил только умом.