Перемены - Джим Батчер

Черт, да мне просто из кожи вон лезть надо было, чтобы этот маленький псих оставался на троне. Пока он там, Совету не грозила опасность сразиться с грамотно управляемой, единой Красной Коллегией.

Красный Король вытер пальцы о волосы Аламайи и заговорил.

— Мой господин принимает твое прошение о поединке с графиней. Я, его раба, призову ее, а ты пока подожди.

— Не так быстро, — остановил я Аламайю, начавшую уже подниматься. — Скажите ему, что я хочу увидеть девочку.

Она застыла, широко раскрыв глаза.

Король нетерпеливо махнул рукой, и она тихо зашептала ему что-то.

Губы его пару раз раздвинулись, оскалив зубы. Однако он коротко кивнул мне и махнул рукой в сторону алтаря, потом сделал шаг в сторону и остановился там, глядя на меня.

Краем глаза я следил за ним, пока подходил к алтарю.

Мэгги в маленьких оковах — наверное, их делали специально для детей — съежилась у стены с противоположной стороны алтаря. С алтаря стекала кровь, и она отодвигалась до тех пор, пока не прижалась спиной к стене, пытаясь уберечь от крови туфельки и платье, и без того перепачканные. Волосы ее сбились, широко раскрытые глаза покраснели. Она дрожала. Ночь стояла не очень холодная, но ребенок в коротком хлопчатобумажном платье не мог не зябнуть.

Я хотел подойти к ней. Сорвать оковы. Закутать ее в свой дурацкий плащ, дать ей чего-нибудь поесть, и выпить горячего шоколада, и искупать, и расчесать, и дать ей плюшевого мишку в кровать, и…

Она увидела меня и со всхлипом отпрянула в угол.

О Господи.

При виде нее, жалкой, перепуганной, одинокой, я испытал боль. Я знаю, как справиться с болью, когда ее испытываю я один. Но боль, пронзившая меня при виде моей дочери, моей крови, страдающей у меня на глазах, зашкалила и перешла уже на какой-то качественно новый уровень, и я понятия не имел, как с ней справляться.

Но мне показалось, для начала можно порвать кое-кого из вампиров в кровавые ошметки.

Я взял эту боль и разжег из нее в себе целый ураган, раскаленный добела огненный вихрь. Я подождал, пока мой гнев раскалится достаточно, чтобы высушить слезы в моих глазах. А потом повернулся к Красному Королю и кивнул.

— Идет, — сказал я. — Ступайте за графиней. Разгребу для вас этот мусор.

Глава сорок четвертая

Аламайя молча вышла из храма. Вернулась она примерно через минуту. Она низко (преклонив колена, если уж на то пошло) поклонилась Красному Королю и что-то негромко ему сообщила.

Красный Король сощурился, пробормотал что-то девице и вышел. Сразу взревели рога, забили барабаны — подданные встречали своего монарха.

Аламайе пришлось повысить голос, чтобы я ее расслышал.

— Мой господин желает, чтобы ты знал: это место под наблюдением и охраной. Если ты попробуешь бежать с ребенком, тебя уничтожат, и ее вместе с тобой.

— Понято, — спокойно ответил я.

Аламайя поклонилась мне — уже не так низко — и поспешила за Красным Королем.

Когда она скрылась за дверью, я сделал два шага к алтарю и лежавшей на нем мертвой женщине.

— Хорошо, — проговорил я. — Скажи мне, что я тут вижу.

— Огромные карикатурные губы, — ответил из мешка-футболки с эмблемой «Роллинг-Стоунз» Боб-Череп самым что ни на есть едким тоном.

Я тихо чертыхнулся и сдвинул край футболки так, что стал виден один светящийся глаз черепа.

— Большого, довольно глупого тупицу-чародея! — сказал Боб.

Я зарычал и нацелил его глаз на алтарь.

— Ох, — сказал Боб. — Ох, черт.

— Что это? — спросил я.

— Ритуальное проклятие, которое они готовят, — ответил Боб. — Большое.

— Как оно действует? У тебя десять секунд или меньше.

— Десять се… тьфу, — спохватился Боб. — Ладно. Представь себе арбалет. Все человеческие жертвоприношения — это усилия, которые тебе требуются, чтобы натянуть тетиву. Теперь она оттянута до предела назад, и арбалет готов к выстрелу. Ему не хватает только стрелы.

— Какой стрелы? О чем ты?

— Вроде маленькой девочки, которая спрятана за алтарем, — объяснил Боб. — Ее кровь выпустит в мир всю накопленную энергию и направит ее в цель. В данном конкретном случае — на ее кровных родственников.

Секунду я, хмурясь, обдумывал это.

— Это обязательно должна быть Мэгги? — спросил я.

— Да нет. Одна стрела мало чем отличается от другой. Ну, скажем, от того, что при заклании ты будешь пользоваться другим похожим ножом, результат не изменится.

Я кивнул.

— Тогда… Что, если мы используем другую стрелу?

— Произойдет то же самое. Единственная разница заключается в том, что направлено это будет уже на других.

— То есть ружье уже заряжено, — тихо произнес я и нахмурился еще сильнее. — Тогда кой черт они оставили меня наедине с ним?

— Кого ты собираешься убить, чтобы нажать на спуск? — поинтересовался Боб. — Свою дочку? Себя? Валяй, босс.

— Можем ли мы разрядить его? Или испортить?

— Еще как. Правда, храм при этом взлетит на воздух, чуть не в космос, но это возможно.

Я стиснул зубы.

— Если все пойдет так, как они задумали, убьет ли это Томаса?

— Девочка — смертная, — задумчиво сказал Боб. — Так что только его человеческую составляющую. Тело, рассудок. Думаю, если ему повезет, его голодный демон может вселиться в какой-нибудь овощ, но дальше этого среди Белой Коллегии оно не распространится.

— Черт, — буркнул я. Я собирался сказать что-то еще, но краем глаза заметил движение. Я сунул Боба обратно в мешок, дав ему знак помалкивать, повернулся и увидел Аламайю, входившую в храм в сопровождении дюжины полностью обращенных воинов-ягуаров.

— Если ты последуешь за мной, господин чародей, — произнесла девушка, — я провожу тебя к той, что причинила тебе вред. Мой господин желает, чтобы ты знал: он дает тебе слово в том, что твоей дочери не причинят никакого вреда до самого завершения дуэли.

— Спасибо, — отозвался я и оглянулся еще раз на дочку. Та жалась к стене; широко раскрытые глаза ее не смотрели ни на что конкретное, словно она пыталась увидеть все сразу.

Я подошел к девочке, и она снова отпрянула. Я опустился перед ней на колени. Я не пытался дотронуться до нее. Не знаю, удалось ли бы мне сохранить самообладание, если бы я увидел, как она съеживается от моего прикосновения.

— Мэгги, — тихо произнес я.

Взгляд ее метнулся ко мне, и я прочел в нем удивление.

— Я заберу тебя от этих плохих людей, — произнес я так мягко, как мог. Я даже не знал, понимает ли она по-английски. — Идет? Я заберу тебя отсюда.

Губы ее дрогнули, и она снова отвернулась.