Мне хорошо, мне так и надо… - Бронислава Бродская

вылечили, но Мирей уже не хотела участвовать в сексуальных оргиях весёлых коммунаров-хиппи, обретавшихся в районе Версаля. Всё ей внезапно надоело, захотелось что-то серьёзно в своей жизни поменять. Мирей решила уехать. Они с подругой решили ехать в Японию.

Они заработали себе на билеты, работая официантками в недорогом ресторане, просить денег у деда даже и нечего было думать. «Мать в Тибете живёт, а я обоснуюсь в Японии». Мама звонила им очень редко, им и говорить-то стало особо не о чем. Бабушка даже трубку не брала, мама звонила дочери, что-то рассказывала несущественное, но Мирей не хотелось ничем с мамой делиться. Как же мама так с ними поступила? Мирей знала, что сорокалетняя мама была, наверное, на свой лад счастлива, но в этом её новом счастье ей не было места. А может так и надо? Мирей не знала, но про себя решила никогда не иметь детей. Дети в её жизни будут лишними. Да, лишними, они ей вовсе не нужны. Бабушке и дедушке о своём отъезде пришлось сказать. Дедушка только рукой махнул и сразу вышел из комнаты. А бабушке она пообещала, что будет писать и звонить, и сразу, как только устроиться, напишет свой адрес.

В аэропорт Орли их никто не провожал. Мирей, с мальчишеской стрижкой, маленькая, щуплая, с вечной сигаретой во рту, с большим рюкзаком, в тяжелых башмаках и грубых брюках, казалась младше своих 20 лет. Что их ждало в Японии, язык которой был им неведом, Мирей не знала, но мелкие превратности судьбы её не интересовали. Жизнь и должна быть авантюрой. Иначе и жить не стоило. Только у таких буржуазных элементов, как её бабушка с дедушкой, всё было предсказуемо и рутинно. У неё всё будет по-другому. Мать у неё, конечно, сволочь, но что-то в ней есть! «Сволочь» – так Мирей называла мамашу про себя, да и не только про себя. Упоминая в разговоре мать, она так и говорила cette salope. Бабушка бесилась: «Не смей при мне так называть мать!» Мирей невероятно раздражало их буржуазное ханжество. Да ещё еврейство: не нарушай кибуд ав ва-им, т. е. надо родителей почитать! Да за что мамашу почитать-то? За то, что уехала от них? Евреи традиции блюдут, а реальные поступки игнорируют. Нет, это не для неё.

В Токио их взял под опеку давний приятель Жан-Клод, он жил в Токио уже три года и девочки к нему приехали, хотя и понимали, что сделать он для них готов только самый минимум. Но в чужом городе, где они не понимали ни слова, любая помощь была очень кстати. В аэропорт он их встречать не приехал. Пришлось добираться на такси, показав шофёру бумажку с адресом. Парень жил в квартале Кагуразака, считавшимся если не французским, то явно космополитическим, для европейских туристов. Все французские рестораны Токио сосредоточены в этом месте. В одном из них Жан-Клод играл в ансамбле на аккордеоне. Мирей с подругой во все глаза смотрели на мощеные брусчаткой узкие кривые улочки, по которым шли девушки в национальной одежде. Когда они вышли из машины, то оказалось, что в кафе сидят не японцы, вокруг слышалась французская речь. Они по узкой лестнице поднялись на второй этаж, друг оказался обладателем одной небольшой комнаты, где почти не было мебели. Встретил он их так, как будто они расстались только вчера. «Располагайтесь, девчонки, мне уже на работу пора собираться… Нет, с собой я пока взять вас не могу… Девки по улицам ходят? Понравились? Ну да, это гейши. Настоящие, настоящие… Нет, не проститутки, гейши. Тут существенная разница. Гейши, девочки, артистки. Они развлекают, могут развлечь по-всякому, но платят им не за это, за секс они денег не берут. Им не клиент платит, а "чайный дом". Ладно, разберетесь. Мы можете пойти погулять, только не потеряйтесь, если на улицу пойдете. Посмотрите на гейш: у них узел пояса на кимоно сзади завязан, его так просто не развяжешь и не завяжешь, тут целая наука. Солдаты американские нюансов не поняли, да что с них возьмешь…» – Жан-Клод ушел, оставив девчонок наедине с совершенно новой и пугающей жизнью.

Через неделю они от Жана-Клода съехали в свою маленькую комнатушку в том же квартале Кагуразака. Подруга не работала, жила на деньги, которые ей дали родители. Мирей сразу пошла работать официанткой в кафе дю Каналь. Деньги она зарабатывала совсем небольшие, их хватало только на плату за комнату и самую скромную еду и сигареты. Пока Мирей это устраивало, проблема была в другом: живя во французском квартале, работая во французском кафе для туристов, она не чувствовала себя в Японии, замкнутый круг фальшивого и странного общества экспатов начинал её затягивать: те же самые лица каждый день, туристы со всего света, загадочные молчаливые гейши, ни с кем из них не заговаривавшие. Мирей казалось, что она быстро научится японскому, но ей удалось выучить всего несколько фраз. Японцы в их кафе почти не заходили. Мирей ни с кем из местных жителей знакома не была. Для того, чтобы работать официанткой в маленьком кафе и подавать блинчики туристам, не стоило уезжать из Парижа. По выходным они с подругой ездили иногда в город, познакомились с развлекательными кварталами Гиндза, Роппонги, Сибуя, даже доезжали до Синдзюку. Девочки столбенели от удивления, видя мерцающие рекламные щиты, но ничего купить не могли, совсем не было лишних денег. Мирей, которая в последнее время только и делала, что порицала буржуазное общество потребления, сейчас почему-то ловила себя на желании что-нибудь себе купить. Весь этот яркий мир странным образом не был похож на Елисейские поля. На центральной улице Гиндза находился знаменитый театр Кабуки, где они однажды побывали. Ничего не поняли: удивительное зрелище то движущихся, то внезапно замирающих в причудливых позах фигур. Резкая, скорее неприятная музыка, что-то совершенно чужое и притягивающее своей непонятностью. Зашли в храмовый комплекс Мэйдзи. Мирей стояла в тишине под его сводами, пытаясь ощутить истинно буддийскую атмосферу спокойствия, но у неё ничего не получалось.

Подруга внезапно решила возвращаться во Францию. Она соскучилась по семье, работать официанткой не хотела, часто плакала и тратила деньги на разговоры с матерью. Когда она улетела, Мирей особо не расстроилась, даже почувствовала себя свободнее, ей казалось, что с отъездом подруги в её собственной жизни тоже что-то должно перемениться. Прожив в Токио уже 8 месяцев, она начала привыкать к городу, хотя с японцами по-прежнему не общалась. Работа в кафе ей невероятно надоела, но выхода у неё не было: японского она не