Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

Митя не понимал Наташиного волнения, а та говорила все оживленнее. Князь отошел в темный угол террасы и, скрестив руки на груди, стоял высокий, какой-то неуклюжий в своем смокинге.

Однако Катя не оставила Митю в покое и опять потащила танцевать.

Князь сейчас же подошел к Наташе.

— Почему, — спросил он, — почему, Наталья Андреевна, вы второй день так враждебно встречаете меня. Я так радовался сегодня весь день тому, что увижу вас, а вы…

— Полноте, — перебила его Наташа со смехом, — вам так показалось. Что я могу иметь против вас, моего спасителя? Не правда ли, вы чувствуете себя немного моим спасителем? И удивляетесь неблагодарности моей?

— Нет, — возразил князь, — благодарной вам мне не за что быть. Но мне показалось после нашего разговора тогда на балконе у нас, что мы с вами друзья. Это было очень радостно мне, но, вероятно, я ошибся, и мне это просто так показалось.

— У меня нет друзей, и я не люблю и не понимаю этого слова, — сказала Наташа.

Несколько минут они молчали.

— Помните, — заговорил князь каким-то глухим голосом, — я говорил вам, что умею только мечтать о жизни. Теперь я понял, что это был лишь детский романтизм. Вдруг как-то случилось, что я начал жить — я узнал настоящую тревогу, настоящую радость, смертельную тоску, и все это случилось потому, что я…

— Мама, мамочка, мама! — закричала Наташа Александре Львовне, появившейся в зале, — мамочка, поди сюда!

В голосе Наташи был почти ужас, будто она звала мать спасти ее от страшной опасности.

Она даже поднялась с кресла и бросилась к матери на шею.

— Что с тобой случилось, Наточка, птичка моя золотая? — тревожно спрашивала Александра Львовна, чувствуя, как дрожит Наташа.

Катю Маровскую отпустили погостить к Тулузовым на неделю. Александра Львовна думала, что она, болтливая хохотушка, развлечет Наташу.

Действительно, Катю и просить об этом не надо было. Целый день звенел ее голос по всему дому. Она кокетничала и с таявшим от восторга Колей, и с Митей, мало поддающимся ее чарам; придумывала прогулки и игры и даже Андрея Федоровича нисколько не боялась, который, впрочем, по своей привычке держался при ней очень галантно.

Наташа не очень любила Катю; сейчас же ее раздражала эта несколько преувеличенная постоянная аффектация; но на второй вечер после водворения Кати в Наташиной комнате они разговорились и проговорили до четырех часов ночи, как могут говорить только девушки лет в восемнадцать, для которых много еще нерешенного и неразгаданного.

С тех пор Катя каждый вечер забиралась к Наташе в постель, и, потушив свечу, они разговаривали шепотом, пока не засыпали, обнявшись.

Говорили, конечно, главным образом о любви.

— Вот говорят и пишут в романах: «любовь, любовь», — говорила Катя. — Конечно, когда за тобой ухаживают, если сама влюбишься, это очень приятно. Без романа скука смертная, но чтобы «с милым рай и в шалаше», этого я не понимаю. Во-первых, как же это на всю жизнь сказать, что я люблю одного, и от всех, всех отказаться навсегда? Во-вторых, шалаш это хорошо раз, два, а потом и надоест. Да я больше двух месяцев и влюблена быть не умею. Сначала, когда только начинает ухаживать, как игра интересная, потом объяснение, неделю будто в чаду счастливом живешь. Нацелуешься всласть, и уже скучновато делается, а там кто-нибудь новый и интересный встретится. А выйти замуж по любви за чиновника какого-нибудь и с первого дня копейки считать — это уж просто мещанство.

— Как же без любви, по-твоему, можно выйти замуж? — спрашивала Наташа будто у старшей, хотя прежде всегда слегка презрительно относилась к Кате.

— Очень просто, — продолжала та, — немножко-то влюбиться всегда можно в мужчину, который за тобой ухаживает, месяца на два или даже на год хватит, а потом всегда от женщины зависит, чтобы себя поставить так, чтобы и мужу, и себе свободу полную оставить. Конечно, не старика какого-нибудь или уж очень противного выбрать нужно. Нет, я дешево себя не продам, — ведь это на всю жизнь.

— Нехорошо как-то это ты говоришь, — задумчиво промолвила Наташа.

— Ничего нехорошего тут нет; многие так думают, только не говорят, — возразила Катя. — Да я бы никому, кроме тебя, не сказала. А ты, Наташенька, влюблена в кого-нибудь? Ну, скажи, милая?

— В кого мне влюбиться, вот глупости вздумала, я никого и не вижу, — сконфуженно говорила Наташа.

— А знаешь, я думала, ты в Митю влюблена. Он-то в тебя по уши, а я думала, и ты. Конечно, он хорошенький, как херувим вербный, но ведь глупые они с Колей мальчишки, ничего толком не понимают. Я таких не люблю, желторотых. А ведь князь-то за тобой ухаживает. Ей-богу, я сразу тогда на вечере заметила. Прямо к тебе подошел, а потом, когда вы уехали, так скис. Вот с ним романчик затеять да жениться заставить — это я понимаю.

У Кати в темноте даже глаза заблестели, а Наташа, отвернувшись к стене, ничего не ответила.

Катя еще поболтала немного и наконец заснула. Наташа же пролежала с открытыми глазами, не шевелясь, до света. Будто тяжелый дурман навеяли на нее слова Кати.

Оставалась всего одна неделя до отъезда. Катя придумала устроить пикник на остров. Маровские должны были тоже приехать туда же. Андрей Федорович уехал по делам, молодежь с Александрой Львовной, забрав провизии на целый день, доехали до Заозерья на лошадях.

Озеро тянулось верст на тридцать; далеко синели в осенней прозрачности леса. Со смехом разместились в большой лодке.

Босоногий, без шапки, веселый парень Кузьма, плюнув на ладони, греб сильно и ловко.

Ветер нес приятную прохладу и слегка морщил синий штиль озера.

— Пожалуй, бурно будет на середине, — опасливо сказала Александра Львовна.

— Что вы, сударыня, на этой лодке хоть в море-океан! — блеснув крепкими зубами, весело ответил Кузьма.

Наташа опустила руку в воду и, улыбаясь под широкой своей соломенной шляпой, щурясь от солнца, осматривала знакомые места, березовую рощицу и зеленый лужок, далекую на холме церковь, желтые сжатые поля и совсем на горизонте железнодорожный мост и насыпь, которые возбуждали всегда беспокойные и сладкие мечты о далекой дороге, путешествии, неведомых городах и людях.

Ей было весело почему-то сегодня и свободно, как давно уже не бывало.

— Какая ты хорошенькая сегодня, Ната! — воскликнул вдруг совсем неожиданно Коля, бывший тоже сегодня в каком-то особо восторженном настроении.

Все засмеялись над этим неожиданным комплиментом. Впрочем, смех не прекращался почти всю дорогу. Смеялись и над испугом Александры Львовны при каждом колебании лодки, и над прибаутками Кузьмы, и над рассказами неугомонной Кати, смеялись и так себе, без всякого предлога.

Все были возбуждены и веселы.

— А вот и Чугуново, — сказала Александра Львовна. — Чудесно расположено.

Действительно, расположенное на пригорке имение, с широкой прямой аллеей прямо к белому в зелени балкону, с острыми башенками на всех углах дома, с белевшей купальней, окруженное большим парком, Чугуново имело вид замка.

— Вспомни-ка наш разговор, — вдруг как-то нехорошо, будто завистливо, засмеялась Катя.

Александра Львовна, как бы поняв намек, с удивлением посмотрела на девочек.

Наташа не разглядывала усадьбы. Нагнувшись к воде, она была очень занята лилиями.

На острове уже ходила целая компания Маровских.

Пылал огромный костер с невидимым на солнце пламенем. Зина, Маруся и Петя наливали в самовар воду. Володя, загнув выше колен брюки, ходил по отмели. Константин Леонидович Маровский суетился у корзин, а Анна Павловна Маровская под кружевным зонтиком, в лиловом платье сидела на пне и любовалась пейзажем.

Кузьма разогнал лодку на отмель, и она ударилась о берег с такой силой, что Александра Львовна упала со скамейки прямо на корзины с провизией.

— Я говорила, говорила, — повторяла она, пока со смехом все вытаскивали ее, а Кузьма, сложив весла, чесал затылок.

— В аккурат доставил.

Высадившись и поздоровавшись, все принялись за дело, которого было немало. Надо было составить запас хвороста, набрать малины к чаю, сплести из веток шатер. Какая-то детская радость охватила всех; даже сумрачный Митя развеселился и полез на высокое, тонкое, гнувшееся от его движений дерево, чтобы достать гнездо. Барышни от страха визжали:

— Митя, Дмитрий Владимирович, упадете, не нужно!

— Вот он какой ловкий, — сказала Наташа, улыбаясь, когда Митя с оборванным рукавом и царапиной во всю щеку подавал ей, как трофей, гнездо.

Мальчики собирали хворост, волоча за собой целые деревья, и соперничали друг с другом. Барышни наполняли шляпы и платки спелой малиной.

Между деревьями блестело озеро, было во всем что-то праздничное, веселое, напоминающее детство.