Миры Роберта Хайнлайна. Книга 2 - Роберт Хайнлайн

— Да, Кип.

Она изготовилась к бою и замерла.

Открылась внутренняя дверь, и в проеме появилась фигура. Я увидел, что Крошка целится, и завопил по радио:

— Не стреляй!

Но не успел я крикнуть, как она бросила оружие и рванулась вперед.

Это были «соплеменники» Мэмми.

Двое из них унесли Мэмми, но потребовалось шестеро, чтобы нести меня. Они все время тихо напевали, пока мастерили носилки. Прежде чем меня подняли, я принял еще одну таблетку кодеина, так как даже при их аккуратности каждое движение причиняло мне боль. Долго нести меня им не пришлось, потому что их корабль приземлился прямо у входа в туннель на дорогу, по которой я полз. Во всяком случае, мне хотелось так думать.

Когда наконец мы оказались в полной безопасности, Крошка раскрыла мне шлем и расстегнула молнии на груди скафандра.

— Они просто чудо из чудес, правда, Кип?

— Ага, — в голове стоял туман, но чувствовал я себя лучше. — Когда стартуем?

— Уже стартовали.

— Они везут нас домой? Не забыть бы сказать мистеру Чартону, что его кодеин мне здорово помог.

— Боже, что ты! Мы летим на Вегу. Я потерял сознание.

9

Мне снилось, что я дома, и я мгновенно проснулся от знакомой мелодии.

— Мэмми!

— Доброе утро, сынок. Очень рада, что тебе лучше.

— Я себя чувствую просто чудесно. Прекрасно выспался, — выпалил я, уставившись на нее во все глаза. — Но ведь вы же умерли! — непроизвольно вырвалось у меня.

Ответ ее звучал ласково, но с оттенком укоризны, как обычно поправляют детей, проявивших бессознательную бестактность.

— Нет, милый, я просто замерзла. Я не такая хрупкая, как тебе, судя по всему, кажется.

Моргнув от удивления, я снова впился в нее глазами.

— Так это был не сон?

— Нет, не сон.

— Я думал, я вернулся домой, и… — попытался сесть, но сумел лишь поднять голову. — Но ведь я дома!

Мы были в моей комнате! Стенной шкаф для одежды, за спиной Мэмми — дверь в холл, справа мой письменный стол, заставленный книжками, а над ним вымпел нашей школы; окно, в которое стучит ветками старый вяз, и листья его, пронизанные солнечным светом, шевелит ветерок. А моя любимая логарифмическая линейка лежала там, где я ее оставил.

Голова шла кругом, но я во всем разобрался. Все произошло наяву, а глупый конец — «полет на Вегу», померещился во сне от кодеина.

— Вы привезли меня домой?

— Мы привезли тебя домой, в твой второй дом. Ко мне.

Кровать подо мной заходила ходуном. Я хотел вцепиться в нее, но руки не двигались. Мэмми продолжала:

— Ты нуждался в своем гнезде, и мы тебе его приготовили.

— Я ничего не могу понять, Мэмми.

— Мы знаем, что в родном гнезде птица легче выздоравливает. И постарались воссоздать твое.

В том, что она пропела, не было, конечно, ни «птицы», ни «гнезда», но даже в полном издании словаря Уэбстера вы вряд ли найдете более подходящие эквиваленты для ее «слов».

Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вдох. Я все понял, ведь что-что, а объяснять она умела. Я был не в своей комнате, все это просто очень похоже сымитировано. Но я еще не пришел в себя.

Присмотревшись повнимательней, я удивился, что мог так ошибиться.

Косой свет падал в окно не так, как обычно. На потолке не было заплат, которые появились с тех пор, как я мастерил себе на чердаке тайное убежище и пробил молотком штукатурку. Книги стояли слишком ровно и казались чистенькими, как конфетные коробки.

Общий эффект был потрясающе удачен, но детали не удались.

— Мне нравится эта комната, — пропела Мэмми, — она похожа на тебя, Кип.

— Мэмми, как вам это удалось? — спросил я слабым голосом.

— Мы расспросили тебя. И Крошка помогла.

«Но ведь Крошка никогда не видела моей комнаты», — подумал я и только потом сообразил, что она достаточно насмотрелась американских домов, чтобы выступать в роли консультанта по интерьеру.

— Крошка здесь?

— Она скоро придет.

Если Мэмми и Крошка были со мной, дела обстояли явно неплохо. Вот только…

— Мэмми, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Положив мне на лоб свою маленькую теплую лапку, Мэмми склонилась надо мной, и я ничего не видел, кроме ее огромных глаз.

— Ты очень сильно пострадал, но сейчас выздоравливаешь. Не волнуйся.

Если Мэмми говорит «не волнуйся», то волноваться и не о чем. Тем более что делать стойку на руках у меня настроения не было. Мне вполне хватало, что я мог смотреть в ее глаза. В этих глазах можно было утонуть, можно было погрузиться в них и плавать, как в воде.

— Хорошо, Мэмми. — Тут я вспомнил кое-что еще. — Скажите, вы ведь замерзли?

— Да.

— Но ведь вода, замерзая, разрывает живые клетки. Во всяком случае, так принято считать.

— Мое тело никогда не поддается этому, — ответила она, поджав губу.

— Вот как… — задумался я. — Только не погружайте меня в жидкий воздух! Я не создан для этого.

Опять в ее песне послышался снисходительный юморок.

— Мы постараемся тебе не повредить. — Она выпрямилась и пропела: — Крошка идет.

Раздался стук и послышался голос Крошки:

— Можно войти?

Ждать ответа она не стала; сомневаюсь, чтобы это вообще входило в ее привычки, а вошла без всяких церемоний.

Помещение, которое я увидел сквозь открывшуюся дверь, напоминало верхний холл нашего дома. Здорово они поработали!

— Входи, милая!

— Конечно, можно, Крошка! Ты ведь уже вошла!

— Не ехидничай.

— Чья бы корова мычала. Привет, малыш!

— И тебе привет.

Мэмми скользнула в сторону.

— Долго не задерживайся, Крошка. Его нельзя утомлять.

— Не буду, Мэмми.

— До свидания, дорогие мои.

— Когда в моей палате приемные часы? — спросил я.

— Когда она разрешит.

Крошка стояла, уперев руки в бока, и разглядывала меня. Впервые за все время нашего знакомства она была отмыта дочиста: розовые щеки, пышные волосы — может, она и впрямь будет хорошенькой лет через десять. Одета она была как обычно, но одежда была выстирана, все пуговицы на месте и дыры искусно были заделаны.

— Так-так, — вздохнула она. — Похоже, что тебя можно не выбрасывать на свалку.

— Я в полном порядке. А ты как? Крошка сморщила носик.

— Дед Мороз поцеловал. Ерунда. А вот ты разваливался на части.

— Ну да?

— Не могу подробно описать твое состояние, потому что пришлось бы употреблять слова, которые мама сочла бы «неженственными».

— К этим словам мы с тобой непривычные.