Последняя битва - Александр Прозоров

— Рад за тебя, волхв, — кивнул Андрей. — Жалко, зелья ты теперь сварить не сможешь, али заговор нашептать.

— Почему не смогу? — засмеялся колдун. — А ты на что? Твоими руками могу смешивать, твоим языком наговаривать. Ну-ка, чадо, вспоминай, каким зельем да с каким наговором дожди вызывать надобно? Говори немедля, пока не разозлился!

— Всю мою здешнюю жизнь ты меня учишь, чародей. Когда же закончится твоя школа?

— Никогда! Мудрость бесконечна. Ты от вопроса не увиливай! Вспоминай давай, вспоминай!

— Чего тут вспоминать? — пожал плечами Зверев. — Три раза пробовал во время засухи прошлогодней. Ни разу не помогло.

— Значит, ошибся в чем-то. Какими обрядами пользовался?

— Ну, реку пахал…

— Великий Сварог, позор моим сединам! — схватился за голову волхв. — И это мой ученик!!! Реку пашут женщины, только женщины! И токмо обнаженными! Для пробуждения спящего женского нутра в небесах сие проводится, мужикам при сем действе делать вовсе нечего!

— А как я их заставлю? — развел руками Зверев. — В наше время про Триглаву с Похвистом токмо помяни — по монастырям с покаяниями затаскают.

— Нечто не мог мужской обычай применить? Могилы людей славы, например, полить?

— Поливал. И наговор поклонный для Похвиста читал.

— Почему для Похвиста? Это ведь на темные силы обряд, на Чернобога, на Стречу, на Мару… Ты еще скажи, что не в полночь могилу поливал, а светлым днем!

— Ты же сам сказывал, волхв, что для самого сильного наговора рано утром натощак в открытое поле выйти надобно, утренней росой умыться, до земли на все четыре стороны света поклониться, встать лицом на восток к восходящему солнцу…

— Тебя послушать, глупец, так и порчу нужно не темной ночью на перекрестье дорог творить, а под приглядом Хорса жизненосного! Чем ты голову свою забил, коли простейших вещей не помнишь?!

— Порохом, пищалями, бердышами и гуляй-городом, — нахмурился Андрей. — Пять лет семьи не видел, из седла не вылезал, от похода до похода выспаться не успевал. Али забыл, как сам меня османами непобедимыми пугал. И где теперь эти османы?

— Ишь, возгордился, чадо, — скривился чародей. — Гордость — это хорошо, право на гордость ты заслужил. Однако же и мудрость, богами данную, забывать не след! Ты землю оборонил, они же ее создали. Дождя надежнее всего у Перуна просить. С наговором на «тринадцать вихрей». «Тринадцать ветров вызываю, тринадцать вихрей закликаю, тринадцать бесов от сна пробуждаю. Поднимите, бесы, тучу из-за гор. Из-за гор поднимите, сюда приведите. Дуйте ветры, вихри крутите, все на своем пути ворошите. Гудите, пылите, веселитесь, играйте, людям спокойно жить не давайте…» Помнишь еще такой?

— «Слюна в землю, дождь на землю. Жабьим языком накликаю, слюной вызываю. Затянись, заволокись, тучей заклубись, дождем изойдись…» — забормотал в ответ Зверев.

— И это тоже ночной заговор, — отмахнулся колдун. — Перун на него не откликнется, токмо Стреча али нежить болотная. Но от нее большого дождя не жди. Разве туман густой натянет, да росой густой землю промочит. Давай, чадо, освежи разум. Вспоминай, отрок, вспоминай!

Поневоле Андрей Зверев вдруг окунулся в первые свои месяцы пребывания в этом мире — дни, когда выдернувший его из будущего чародей методично вбивал основы магии в еще смятенный переменами ум. Телесная смерть словно освежила чародея, и он взялся за ученика с новыми силами. Того же в долгом пути не отвлекали никакие посторонние мысли и хлопоты, и он покорно внимал словам древнего колдуна.

Сон опять оказался долгим и выматывающим, на целый день. Князь поднялся из постели голодным, как волк, и с пересохшим горлом. Не обращая внимания на качающийся пол, он вышел на палубу, повернул к Пахому. Встряхнулся, получив в лицо порцию холодных соленых брызг. Огляделся.

Сегодня ушкуй не летел по волнам и не зарывался в них. Он кувыркался в пенных брызгах, как щепка в водопаде. Мокрый до нитки, но все такой же невозмутимый кормчий стоял на корме, привязанный за пояс к штырю, крепящему рулевое весло, на мачтах вместо парусов дрожали от натуги всего два небольших алых треугольника. Команда ушкуя жалась к бортам и тоже обвязалась веревками.

— Штормит? — задал риторический вопрос князь, подойдя к Пахому. — Ты про солонину в прошлый раз поминал. Осталась еще?

— Прости, Андрей Васильевич, ввечеру еще доели, — прохрипел тот. — Ушкуйникам отдал, дабы не мокла. Волнами несколько раз заливало.

— Чего шепчешь-то? — удивился Зверев. — Никак осип?

— Молюсь… Вестимо, сгинем все ныне. Ни могилы, ни отпевания.

— Ерунда, ничего не случится, — отмахнулся князь. — Проливы-то датские прошли али еще нет?

Дядька только непонимающе тряхнул головой. Андрей перевел взгляд на кормчего, но в последний момент все же решил его не отвлекать и повернул к носовой каюте, под изумленными взглядами ушкуйников ловко ловя ногами палубу — резко качающуюся и прыгающую, заливаемую по-змеиному шипящей и пузырящейся водой. Толкнул дверь, пригнулся, шагнул внутрь.

— Доброго вам дня, торговые люди, — кивнул князь. — Чего-то я заспался последнее время, от реальности оторвался. Мы как, прошли проливы или еще нет?

— Прошли… — слабым голосом ответил бледный младший Житоложин. — И понесла нас нелегкая сюда, в темные воды, теперь сгинем все безвестно заместо прибытка. Ни поминок, ни креста.

— Да не боись ты, купец, — успокоил его князь. — Ничего с вами не случится. Доплывет ушкуй до Сантандера целиком и полностью, даже мачт не поломает. Вы лучше вспомните, что пассажиров кормить надобно, а не только укачивать. У вас тут перекусить ничего не найдется? А то брюхо совсем подвело.

— Как ты о еде в такой час мыслить способен, княже? — Юрий Житоложин выглядел ничуть не лучше брата. — О душе пора беспокоиться. Всяко видно, не прожить нам, грешным, до восхода нового. В пучину уйдем со всем товаром. А у меня жинка на сносях…

— Говорю же, не случится с вами ничего, не бойтесь, — повторил Андрей. Подумал и пояснил: — Икона у меня с собой чудотворная, Николы-угодника. С холопами своими из святого Коневецкого монастыря везем. Пока она на борту, святой Николай нашей погибели не попустит. Так что успокойтесь наконец и придумайте чего-нибудь поесть. Не дрова везете, чтобы в трюме запереть и забыть. Давайте, давайте, шевелитесь. Хватит помирать, в другой раз преставитесь.

Он чуть выждал, махнул рукой, развернулся, вышел под удары волн и ветра, пересек ушкуй, пританцовывая на ненадежной палубе, и занырнул к себе, в конурку хоть и крохотную, но закрытую от ветра и воды. Присел к столу, поводил пальцем по плотно подогнанным лакированным доскам, вздохнул, перешагнул к постели, лег, закинув руки за голову, закрыл глаза. Но сон, естественно, не шел.