Забулдыжная жизнь - Казимиров Александр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он повернулся к Авдию.
– Дядя, объясни этому олуху, что Ильич был «голубым»!
Авдий понял, что отвертеться не удастся, покопался в памяти и сильнее заплел интригу.
– Насколько мне известно из школьной программы, Ленин жил не только с Крупской, но и с Инессой Арманд. То есть с женщинами. А если он жил с женщинами и не имел детей, выходит – он лесбиянка! То есть не «голубой», а «розовый»!
Весомые аргументы заставили эрудита выпучить глаза, сделав его похожим на Надежду Константиновну Крупскую. Авдий испугался, как бы они не лопнули.
– Я же тебе говорил, что он не «голубой»! – подытожил Вася.
Приятели поднялись и побрели по аллее. До Гробова донеслось, как удаляющаяся парочка стала выяснять, много ли человек зацеловал до смерти Брежнев.
Гробов свернул газету. Настроение окончательно испортилось. Казалось, будто это он уверял дружка в бредовой, абсолютно не претендующей на достоверность истории. Эмоциональные страдания требовали принять спасительную дозу.
«Сегодня последний раз – и все – завяжу! Прав Крестовик, надо в церковь сходить! Бог должен помочь! На то он и Бог!»
II
Длинная, похожая на корабельную цепь вереница людей тянулась к белокаменному храму. Накануне привезли засохший палец с Афона, а может, и не палец, а другой орган почившего в начале эры святого. Подобные хвосты из граждан и раньше ползали по улицам, но исключительно в направлении универмагов.
Религиозное наваждение кружило над существами с погасшим взором и молитвенным шорохом на устах, толкало их коснуться губами сомнительного сухарика и просить у него милости. Неважно, что милость не снизойдет – так надо, чтобы не отличаться от остальных братьев и сестер, показать свою набожность и не терять зыбкую надежду на жизнь после жизни.
Бородатый демон в рясе от известного кутюрье бродил вдоль очереди и орошал ее святой водой. Капли божьей благодати пахли хлоркой, оставляли на одежде белые пятна. Опрысканные старухи исступленно крестились, пытались поймать ввалившимися губами брызги. Кто-то пустил слух, что в такой знаменательный день от воздействия святой воды могут вырасти фарфоровые зубы. На худой конец – полиуретановые протезы на присосках.
Через перекресток смуглолицые мусульмане резали баранов – отмечали Курбан-байрам. Приумножая торжественное настроение, те весело блеяли, барабанили по асфальту копытами и красили его жертвенной кровью. Древние липы вдоль мостовой аплодировали накалу ритуального безумия ладошками сморщенной листвы.
Костя Коврижкин ежился и думал о том, какая религия лучше. В его голове пылились библейские заветы, обрывки аятов из Корана, а в груди, под кашемировом пальто, бился маятник, похожий на червовый туз. Запах шашлыков пробуждал зверский аппетит и усиливал слюноотделение. Костя сглатывал, но легче не становилось. «Плюнь на святыню, иди, пожри!» – урчал кишечник. В то же время хотелось коснуться подозрительных мощей – чем черт не шутит, а вдруг помогут?! Решению каких насущных проблем способны посодействовать сгнившие останки, Коврижкин не догадывался. «А что если сбегать, перекусить и вернуться? В очереди скажу, что отлучился по нужде».
Костя повернулся к мужчине в допотопном плаще и с синюшным лицом покойника.
– Я отлучусь на минутку, что-то живот скрутило, – Коврижкин приподнял воротник, стараясь спрятать глаза.
Мужчина кивнул коротко стриженным черепом, глянул номер на Костиной руке и перекрестил единоверца. Казалось, он уловил запах наивной хитрости, но виду не подал.
– Бог в помощь! – дернулся горбатый подбородок.
Коврижкин переметнулся к магометанам.
Площадь Культурной Революции оккупировали жители востока. Всюду курились ароматные дымы, мутная вода пузырилась в огромных казанах; всплывали и тонули потерявшие цвет куски мяса. Недалеко от чугунной урны с формами лафитника коренастый басурманин махал веером из газеты. На угли мангала капал и с шипением вспыхивал жир.
– Аллах акбар! – отсалютовал Костя, рассчитывая на дармовое угощение, и не ошибся!
Басурманин перестал махать газетой.
– Воистину воскрес! – неожиданно ответил он и протянул Коврижкину аппетитный шампур.
Молодые зубы вонзились в мякоть, рвали ее, роняя на пальто капли жирного сока. Костя взглядом поблагодарил доброго мусульманина. Тот вздрогнул, плотнее закутался в полосатый халат и стал бормотать под нос суры. Коврижкин смаковал запеченную мертвечину и внезапно заметил соседа по очереди к православным святыням. Тот оглядывался, торопливо пихая в рот, похожий на сфинктер, угощения иноверцев. Его горбатый подбородок блестел как церковный купол.
На полный желудок верить ни в Аллаха, ни в Иисуса не хотелось; подчистую испарилось желание целовать нетленные мощи. Более того, мысль о лобызании мертвой плоти вызывала тошноту. Вера в душе Коврижкина догорела и погасла. Подняв воротник, он потащился домой.
Вечернее небо роняло снежные струпья. В позолоченном свете фонарей они казались мотыльками. Покружив вокруг плафонов, мертвые бабочки исчезали в сгущающейся темноте. Над головой миролюбиво висел магометанский серп, за спиной чернели распятые на небосводе православные кресты. Сонными воронами на них жались несбывшиеся надежды.
– Молодой человек, подождите! – нарушил тишину незнакомый голос.
Коврижкин замедлил шаг и повернул голову. Задыхаясь от переедания, его догнал синелицый гражданин.
– Постойте, – дыхнул он запахом шашлыка, – мне, кажется, нам есть о чем поговорить!
«О чем можно говорить с ренегатом?» – Костя хотел послать незнакомца крылатым выражением, но вспомнил, что сам не лучше. Стало стыдно. Камень вероотступничества давил на душу.
– Мне кажется, мы единомышленники – адепты зарождающейся религии, соединившей в себе мусульманство, христианство и мать их – иудаизм.
Оправдательный приговор заставил Коврижкина встрепенулся. «Действительно, как же я сам до этого не додумался?!» – Костя с признательностью пожал руку новому товарищу.
Лучезарная улыбка Коврижкина затмила свет фонарей.
– Гробов Авдий! – не скрывая радости, ответил незнакомец.
Мысль о том, чтобы загнать все учения под одну крышу и кончить с религиозной антипатией, потрясла Костю грандиозностью. Он ясно представил глобус в лучах восходящего солнца. С двух сторон его обрамляли перепоясанные широкой лентой снопы пшеницы. Над глобусом сияли скрещенные символы христианства и магометанства, внизу, на волнообразной ленте красовался лозунг: «Верующие всех стран, соединяйтесь!» Костя потер виски: «Дежавю! Где-то я это уже встречал, но где? Быть может, генетическая память воскрешает в сознании элементы канувшей эпохи?» Воспоминания оборвал человек с синюшным лицом, в темноте оно расплывалось черной кляксой.
– Как вы относитесь к кришнаитам? Неплохо бы, чтобы новая вера демонстрировала не христианское уныние или мусульманский экстремизм, а веселие и беззаботность. Хочется, чтобы люди, входя в лоно молодой церкви, радовались достатку, а не вымаливали его у Бога. Попрошайничество – действие унизительное по сути своей, но отказ от него церковь именует гордыней.
И снова Коврижкин поразился мудрости собеседника. И снова его огорчило то, что это не его мысли.
– Веселые люди не агрессивны, в мире будут царить радость и человеколюбие. О войнах забудут, – сказал синелицый, воздел руки к небу и стал извиваться. – Харе Кришна, Харе Рама!
Мантра вальсировала в промозглом воздухе среди снежинок и таяла, касаясь асфальта. «Как же все элементарно!» – поражался услышанным умозаключениям Коврижкин, и уже не признательность светилась в его глазах, а зависть и ненависть. Он вытащил из-за пазухи нож и пырнул Авдия. «Я! Я принес жертву на алтарь светлого будущего!» – торжествующая улыбка озарила лицо Коврижкина. Совесть его вновь стала прозрачна и чиста, как роса июльским утром. Он обыскал убиенного. Кроме серебряной табакерки у того ничего не было. «Не густо!» – сокрушенно подумал Коврижкин, открывая находку.