Храм - Галина Болтрамун

После небольшой паузы Арри спросил:

– Вы пытались обсудить ваши душевные метания с кем-нибудь в обители?

– Конечно. Для меня было очевидно, что не все мое существо принадлежит Храму, но я ожидал от него шага навстречу, я считал, что он должен помочь мне преодолеть мою косность. Наставлявший меня служитель был любезен. Он убедительно и с тактом, присущим лишь адептам Верховного Бога, старался донести до меня, что их святилище – это только один акт небесной воли, которая бесконечна. «Мы отдельная ступень на пути к неизбежности, – говорил он, – и существует много других манифестаций духа и способов его развития. Все они равнозначны нашему и несовершенны, как наш. Вы грезите о сплочении с Храмом, но боитесь нарушить дистанцию, его притяжение никогда не захватывало вас целиком. А между тем никто не отменял ваш собственный удел, лишь ваша галактика питает вопросы и запросы вашего эго и готовит их решение». Он рассуждал в таком ключе, говорил прекрасно, и, признаться, я был в тот момент безмерно благодарен ему, я принимал его доводы. Но позднее, когда улетучилась дымка магического храмного обаяния, мне стало понятно, что меня просто вежливо вытолкали.

– Вряд ли этот вывод правильный.

Ученый замолк, поддавшись новому приступу удручения. В воздушном массиве тихо переливались оттенки июльской ясности. Теплый ветерок слегка взъерошил курчавую зелень, цветы суматошно раскланялись и вновь застыли в изящных позах. На мгновение у Арри возникло страстное желание онеметь навсегда, не быть вынужденным производить значащие звуки. Но пока он – пленник фатальной динамики, а рядом – друг по несчастью страдает и ждет помощи. Что может дать одинокому нищему другой нищий? Только продемонстрировать свою добрую волю.

– С одной стороны, – заговорил Арри, – вам не дано безусловно принять Храм, а с судьбой можно только смириться. С другой стороны, в его огневых семантиках вы различаете светосилы истины и хаотично к ним порываетесь. Но разве Храм – абсолютное вместилище истины? Уймите свою обиженность, ведь на более высоком уровне вы сознаете, что получили верную рекомендацию. Вам не стоит мучительно одолевать разлад со святилищем, надо скоординировать свои «да» и «нет» и обрести устойчивость, насколько это возможно в нашей построенной на относительности мер Вселенной.

Философ молчал.

– Мне не легче, чем вам, – продолжал принц. – Вы считаете, что у меня есть привилегии, что Храм уже осенил меня своей благосклонностью. Все гораздо сложнее. Для меня этот объект священен и безальтернативен. Но есть ли среди возможных даров Храма хоть один, приносящий подлинное удовлетворение? Я не знаю. Я ничего не знаю, тут мы с вами в одинаковом положении.

– Вы бежите от будничности. Самодовлеющая крепость рисуется вам вожделенным местом, так как почти ничто житейское и тривиальное туда не проникает. Но ведь не только поэтому стремитесь вы к изоляции за крылатыми стенами?

– Не только… Конечно, более чем отрадно обитать там, где тебе не грозит подневольное участие в сумбурных акциях, состязаниях и парадах. Однако это не самоцель. Устранение обыденной маеты не решает ни одной проблемы духа, они неизменны при любых обстоятельствах, и я убежден, что ни истина, ни блаженство, ни развязка болевых узлов не совместимы с подлунной долей в рамках очерченных для нее горизонтов. Храм – это непонятный и немолчный призыв моей родины, моей отверстости в душе, стимулятор моей потаенной и от меня не зависящей тяги к тому, что меня превосходит. Я не могу предположить, какие обретения ждут меня на моей стезе и ждут ли вообще. Мы постоянно что-то снискиваем, чтобы потерять. В детстве и отрочестве для меня эталоном были вы. Потом, как выяснилось, мы поменялись ролями. И теперь, возмужав мыслью, мы можем посмеяться над этими заблуждениями.

Губы пожилого человека шевельнулись, но не издали ни звука, лишь в глазах мелькнуло тревожное замешательство.

– Да, – тихо улыбнулся Арри, – мы разбили наши иллюзии, но не скорбим от этого, напротив, легко и светло прощаемся с пережитым этапом, так как не бывает полных утрат и все является моментом душевного созревания. Мы вынуждены и дальше наращивать упорство и отвагу, у нас нет выбора. Невозможно не откликаться на зов уводящего фатума, несмотря на то, что его траектории лежат между тупиками и бездной. Мы исчерпали нашу дружбу. Она, принеся благотворные плоды, трансформировалась; и было бы детским неразумием культивировать дешевую сентиментальность и с надрывом нагнетать дыхание в отмершее явление. Но с нами остается наша благодарность друг другу, опыт совместной духовной работы сохранится в нас навсегда, пусть и поддавшись диалектическому снятию. Сегодняшняя стадия в наших отношениях не потеря, а новое постижение друг друга, еще один шаг в сторону, пусть пока гипотетического, совершенства…

Философ не отвечал. Лишь слабая пульсация на усталом лице старика позволила Арри заключить, что его слушали. Надвигался вечер. Нежное солнце прошлось обмякшими лучами по головам собеседников, по вершинам холмов, подмалевало причудливыми зигзагами пруды и последним багряным пятном качнулось на краю небосвода. Два утомленных мыслителя тонули в голубой эмульсии сумерек. Мог ли кто-нибудь так интенсивно, всеми фибрами натуры поглощать чарующие выплески лета, как эти иссохшие от абстрагирований, неполнокровные представители своего рода?..

Подступавшая отовсюду прохлада постепенно отрезвила обоих.

– Уже стемнело, – заметил ученый. Новые нотки явно сквозили в его голосе.

Молодой человек вдохнул всей грудью и вымолвил со смущением:

– Кажется, я слишком много говорил.

Преподаватель мудрости впервые улыбнулся, морщины на его лбу перестали сбиваться в пучки, взгляд заполнился пустотой, которая разбавила горечь.

– Как бы там ни было, беседа наша уже прервана, и я боюсь, что навсегда. Хотя это уже не столь важно. Максимы самостояния, до сих пор лишь смутно витавшие, активируются в моем мозгу с негаданной четкостью. Вы правы, тот прозорливый служитель не отверг меня, он анализировал мое положение со своей высоты. Я был слишком горд и обижен, ведь я ожидал простого объяснения, немедленной помощи, а мне дали понять, что помощь может прийти только изнутри моей самости, преобразуя навеянные обстановкой желания, обесценивая их и упраздняя… Все мои бедствия и неудачи – уже в прошлом, лишь последняя утрата еще буравит краешек сердца, хотя уже приглушенно. Это вы, дорогой принц. Очень скоро внедряющийся в меня холод нейтрализует боль и растворится в покое. В покое уже не будет холода…

Учитель коснулся плеча любимого ученика.

– Пойдемте, все уже высказано.

– И мне представляется, что не зря.

– Вам правильно кажется, Арри.

Они побрели домой, старость и юность, отстранявшиеся друг от друга и чем-то вовеки связанные, сообщники-противники, разошедшиеся друзья, принявшие разлуку как новую ступень понимания.

Вскоре после незабвенного свидания Арри узнал, почему ему никто не докучает и он почти полностью предоставлен себе. События развивались так, что весь двор был поглощен ошеломляющей новостью. Из отдаленной провинции пришло уведомление о том, что она намеревается отделиться и стать независимым княжеством. Содержание депеши сводилось к следующему: обитатели провинции Прадос не желают поклоняться главному Богу империи, Богу без имени и облика, который не отвечает никаким канонам богословия. Надменные жрецы ослепляющего Храма притязают на верховенство, тщательно скрывая обряды своей религии. Их манеры и язык – ненормальные, и неведомо, чем они занимаются, отгородившись от общества и державных инстанций. Правящие круги Прадоса по требованию всего народа должны возвратить прежнее величие местным древним богам и защитить родные края от пагубного влияния возгордившейся твердыни. Благочестивые жители области ратуют за суверенность, чтобы чужой идол не маячил над священным наследием предков. Владыка Прадоса просит его величество короля назначить день обсуждения назревших проблем и надеется на благоприятный исход дела в пользу всего населения провинции.

Королевские чиновники с полным на то основанием ответили, что никакого повода для волнения у Прадоса нет. Храм Верховного Бога – непревзойденное достижение архитектуры, объект номер один в мире. Он служит благосостоянию всех граждан империи, в том числе и обитателей провинции, принося огромные доходы, а также является символом государства, его непреходящей славой. Иноземные зодчие, воздвигшие Храм, были первыми его служителями, и именно они раз и навсегда определили способ существования обители. Мастера, сотворившие невозможное, имели на это право. Однако учрежденные ими порядки и законы дальше святилища никуда не распространялись, никому не приходило в голову принимать всерьез теоретического и невнятного Верховного Бога. Не только в многочисленных землях монархии, но и в самой столице люди поклоняются древним, испытанным богам, отправляя, как положено, вековые ритуалы. Нескончаемые толпы любопытствующих стекаются в город, чтобы в первый или очередной раз восхититься чудным сооружением и при случае вкусить неудобоваримой риторики служителей. Однако речи адептов туманной религии ни в ком не поколебали веру в старых почитаемых богов, жертвенники в капищах курятся, как прежде. Все знаменитое обрастает легендами и вымыслами, не избежал этого и Храм, и зачастую разносимые о нем небылицы носят смехотворный характер. Трезвые же политики должны руководствоваться очевидными фактами. А факты таковы, что со дня основания обители ни один слуга Верховного Бога не был замечен в чем-либо предосудительном, никогда в их среде не разразился скандал, никто из них не посягал ни на мирскую власть, ни на мирской престиж. Даже выступая перед публикой, они говорят как бы сами с собой. По всей видимости, сакральному объекту такого рода требуются именно такие адепты. И если судить честно, то это они постоянно подвергаются нападкам жрецов, ученых и всех неугомонных, которые пытаются разоблачить их и их божество. Сами же служители никогда не выказывали враждебности к народным верованиям и никого не чернили, они не претендуют ни на что, кроме служения своей идее. Ни один гражданин империи не имеет никаких обязательств по отношению к Верховному Богу или его Храму. Жителям провинции Прадос предоставлена полная свобода, и они могут беспрепятственно молиться своим богам и приносить им дары, как повелевают местные обычаи.