Парус и буря - Ханна Мина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не видел.
Тот хмурый полицейский, который спрашивал, нахмурился еще больше. Он, очевидно, хотел еще что-то спросить, но другой, заговорщически подмигнув, толкнул его локтем, и они вышли.
Как только за ними закрылась дверь, из-за стойки в углу послышались стоны Абу Мухаммеда:
— Халиль, дай воды! В груди горит… Жжет огнем… Не могу больше…
Халиль подал ему воды.
— Опять полицейские приходили, — сообщил он. — Что-то неладное. И куда Таруси запропастился?
— Кто его знает… Накрой меня сверху чем-нибудь. Мне холодно. Знобит что-то.
Абу Мухаммед закрылся с головой. Его лихорадило. Он весь дрожал. Лицо покрылось крупными каплями пота. Он стонал, его мучила жажда. Он то обращался с мольбой к аллаху, то звал Халиля. Беднягу, видно, прихватила малярия.
На улице завывал ветер. Кофейню продувало насквозь. Прыгало пламя в лампе, и от этого казалось, все прыгает в самой кофейне, а на стенах пляшут зловещие тени. Стоны Абу Мухаммеда еще больше омрачали и без того мрачную обстановку в кофейне. В углу несколько моряков с хмурым видом сосали мундштуки наргиле — молча, не перекинувшись ни единым словечком. За столом при слабом свете лампы с самодельным абажуром из синей бумаги четверо моряков так же молча играли в карты. Нудно скрипела дверь. Волны с грохотом обрушивались на скалы. Соленые брызги воды, будто крупные капли дождя, били по крыше и с нее ручьями стекали на землю.
Халиль со стаканом чаю в руке подошел к морякам, сидевшим в углу. Он, видно, уже успел «для согрева души» приложиться к бутылочке, поужинал и домой не спешил. Сюда пришел, чтобы весело провести вечер, ни о чем не думая. Пропади все пропадом! Его интересует только море и рыба.
Моряки пододвинулись поближе к Халилю. Его любили здесь. И особенно любили его молодые ребята, для которых порт был домом. Они охотно слушали его рассказы, которые переносили их из этого неуютного и жестокого мира в волшебную, сказочную страну, куда каждый из них так упорно стремится. А Халиль словно приоткрывал дверь им в неведомое, и они благодаря ему могли хотя бы заглянуть туда. И сегодня они, как всегда, пришли сюда с тайной надеждой послушать Халиля. А он, как назло, все молчит.
Халиль, закрыв глаза, медленно отхлебнул несколько глотков чаю. Когда он открыл глаза, они были красными. Видно, он много выпил. От него пахло араком, нижняя губа отвисла. Казалось, он не в состоянии и слова вымолвить. Но моряки знали, что, когда Халиль выпьет, он рассказывает особенно увлекательно и вдохновенно.
Сегодня же Халиль определенно был не в духе. Он только вздыхал и время от времени повторял:
— Бутрос… Бутрос…
Так звали его сына. Это имя не сходило с его языка. Оно вмещало для него весь мир. Бутрос был его помощником, надеждой, гордостью. Хал иль ничего не жалел, чтобы вырастить и выучить сына. Учеба давалась ему легко. Когда Бутрос успешно закончил начальную школу, Халиль, сияющий и счастливый, ходил из дома в дом, похваляясь: «Мой Бутрос получил свидетельство! Запросто получил, без всякого труда. А читает книги, будто глотает их…» Бутрос поступил в среднюю школу, Халиль не мог нарадоваться на своего Бутроса. Сын вытянулся, стал еще красивее — почти мужчина. И вот какой-то пьяный француз на автомашине задавил его. Халиль не находил себе места от горя. Думали, что он сойдет с ума. Все время говорит только о своем сыне. Говорит и плачет навзрыд. Каждый день собирает цветы и несет на могилу сына. С тех пор, о чем бы речь ни заходила, Халиль всегда упоминает имя Бутроса. Призывает его как свидетеля. Клянется даже его именем.
Халиль — высокий, даже статный — с тех пор стал сутулиться все больше и больше, будто стесняясь своего роста. Когда он выпивал, его толстые губы отвисали, лицо и глаза становились красными. Но дара речи никогда не терял. Часами мог он рассказывать всякие рыбацкие истории и небылицы, да так красиво и складно, что порой трудно было понять, где кончалась правда, а где начинался вымысел.
Рядом с Халилем устраивался Ахмад — самый молодой рыбак, почти еще мальчик. Потягивая маленькими глотками чай, он готовил наживку для завтрашней ловли. Чай пил он всегда медленно, умудряясь просидеть с одним стаканом весь вечер. Да и чашки кофе ему хватало надолго — он дожидался, пока кофе не станет совсем холодным.
— Да, рыбной ловлей не прокормишь семью, — пожаловался Абу Фадал, который ловил обычно сетью.
— Я вчера как вкопанный просидел весь день и ничего не поймал, — включился наконец в разговор Халиль.
— А ветер вчера дул с востока? — спросил Ахмад.
— Нет, с запада.
— Почему же не клевало?
— Видно, не повезло.
— Надо было бы мне прийти на твое место! — сказал кто-то из рыбаков, явно подтрунивая над Халилем.
— Ты что хочешь этим сказать? — сразу насторожился Халиль.
— То, что сказал. Ты просто не умеешь ловить.
— Это я-то?
— Да, ты. А кто же еще?
— Нет, ты слышишь, Абу Фадал? Ну разве это справедливо?
— Да бросьте вы! Как дети. Моря вам мало, что ли? В ловле, как ты говоришь, бывает — везет, а бывает — и нет. На все воля аллаха. Я вчера тоже растянул сети от входа в порт до Хадары, а вытянул всего три окунька. Отнес их домой. А хлеба пришлось в долг взять у пекаря Ибн Баира. Ничего не поделаешь — не повезло. А вот сегодня зато аллах, видно, сжалился. Поставил сети около форта. На какой-нибудь час — не больше. Вытаскиваю — полные рыбы. Как тут не скажешь: хвала аллаху! — При этих словах он простер вверх руки. — Уж такая наша жизнь — сегодня сыт, а завтра бит, — заключил он.
— Да, — подтвердил Халиль, — такая наша жизнь.
— Жизнь? — отозвался другой моряк. — Разве это жизнь? Чаще бит, чем сыт. Одни только беды и страдания. Будь она проклята, такая жизнь. Да простит меня аллах за эти слова. А может, это ремесло наше такое проклятое. Вместо счастья аллах нас терпением наделил. Другие, особенно те, что побогаче, не выдержали бы такой жизни, руки бы на себя наложили.
— Да, они и так с жиру бесятся и жизнь самоубийством кончают. Слышали небось о дочке Милу?
— Это которая утопилась? — уточнил Ахмад. — Так она, говорят, от несчастной любви…
— Я своими глазами видел, клянусь Бутросом! — опять вмешался в разговор Халиль. — Даже искупаться из-за нее в море пришлось. Я как раз на осьминогов охотился около той скалы. Уже было темно. В одной руке фонарь, в другой — острога железная, а за спиной — посудина пустая. Увидел осьминога, навел фонарь, острогой его хлоп, и только я было собрался его схватить, а передо мной в море что-то как плюхнется. Потом вынырнула чья-то голова и исчезла. Опять вынырнула и снова исчезла…
— Ну, ты, конечно, испугался, пятки в руки и бежать…
— Я? Бежать? Клянуть Бутросом — я точно прирос. Не к лицу моряку от моря бежать. Я весь берег наш знаю, исходил его вдоль и поперек. На своем веку чего только не повидал! Однажды такого осьминога видел — зверь! Целая тонна!
— Прямо-таки тонна?
— Ну, может быть, полтонны.
— Хватил!
— Пускай четверть тонны.
— Все равно много!
— Ну, пятьдесят килограммов вас устраивает?
— И это много!
— Да ну вас к чертям! — взорвался Халиль. — Не буду больше никогда вам ничего рассказывать! Зубоскалы!
— А может быть, все-таки, дядя Халиль, кило или полкило?
Все дружно захохотали. Ахмад даже со стула свалился, пролив свой недопитый чай.
— Вот заливает! Вот заливает! Осьминог, говорит, весом в тонну, — никак не могли успокоиться моряки.
— Ей-богу, рта больше не открою в этой кофейне! — продолжал клясться Халиль.
— А все-таки, правда, сколько он весил?
— Да что вы пристали? — взмолился Халиль. — Не вешал я его! Что я, весы с собой ношу, что ли?!
— Вот это другой разговор.
— Пусть будет по-вашему, — окончательно сдался Халиль. — Пусть полкило. Но осьминог, какой бы он ни был, это тебе не пескарь и не лягушка. Короче говоря, увидел я однажды большого осьминога, подкрадываюсь к нему с острогой. В момент, когда я замахнулся, волна как хлестнет — и сбила меня с ног. Острогу я метнул, но промахнулся. Задел ему только щупальце. Он, проклятый, весь скрутился, сжался и вдруг — хвать меня за ногу. Присосался и давай меня сжимать — аж в глазах потемнело. Сжимает, а сам, гад, своими щупальцами к другой ноге уже тянется. Ну, думаю, прощайся с жизнью, Халиль. Конец твой настал! Но с жизнью-то никому не хочется расставаться. Хоть и клянем ее, а она ведь, ребята, хороша! Я уцепился за камень и подтягиваюсь к берегу. Одна нога на берегу, а за другую осьминог меня тянет в море. Собрался я с силами и как завоплю. А на берегу ни души. Зима — никого нет. Один я одинешенек. Рассчитывать не на кого. Отбросил я острогу, вытаскиваю из-за пояса нож и давай полосовать им по щупальцам осьминога. Режу, пока он совсем не ослаб. Тут я его вытащил на берег и совсем добил. Отнес на рынок, да еще деньги хорошие получил. Вот как, братцы, бывает. А испугался бы я или растерялся, он бы всю кровь у меня высосал и в море утащил, как Ибн Кувейдира. Поминай потом, как звали! С морем шутки плохи! Это тебе пострашнее джунглей в Африке. Поэтому я, когда увидел голову…