Современники - Борис Полевой

А потом Иван Смоляков вдруг и вовсе исчез из станицы. Вместе с ним ушли неизвестно куда еще несколько молодых ребят. Вот тогда-то и поняли казаки, зачем остался секретарь комсомольского райкома на оккупированной земле.

Все чаще горели вражеские склады с хлебом, все опаснее становилось врагам двигаться по степным дорогам, и хотя оккупантов было много и были они богато вооружены, станичной комендатуре пришлось издать приказ о запрещении ночного движения по степи. Страх врага был лучшей оценкой деятельности молодых партизан, выполнявших задание партийного подполья.

Молодежный отряд Ивана Смолякова действовал точно, расчетливо и очень хитро. Но в степях трудно скрываться, особенно зимой. Выдают следы на снегу, а спрятаться негде. И однажды, когда Смоляков с шестью товарищами отдыхал после боевой операции на хуторе у знакомого казака, следы на снегу привели карателей к месту ночлега. Молодые партизаны были схвачены во сне.

Это было в дни, когда принужденные Советской Армией к отступлению фашисты особенно лютовали. Смолякова и его товарищей подвергли жестоким пыткам. У них требовали назвать имена коммунистов-подпольщиков, направлявших отряд, и тех колхозников, кто им помогал и оказывал гостеприимство.

Молодые партизаны не выдали никого.

Тогда их вывели раздетыми, разутыми на берег Дона и по одному, так, чтобы остальные видели, начали живыми сталкивать в прорубь. Ивана Смолякова подвели к проруби последним. Он стоял уже на краю ледяной кромки, когда ему еще раз предложили назвать имена руководителей и помощников. Маленький болезненный человек, истерзанный на допросах и еле державшийся на своих больных ногах, вдруг выпрямился, орлиным взглядом окинул, палачей, плюнул в лицо ближайшему и сам прыгнул в воду.

А через несколько дней Советская Армия освободила эти края. Трупы молодых партизан были найдены с помощью рыбачьих сетей. Их торжественно предали земле на площади станицы Романовской.

— Они как раз вот тут, где проходит створ плотины, — закончил рассказ работник райкома и повторил слова старейшего гостя праздника: — Да, истинная слава — она и в огне не горит и в воде не гаснет!

Тогда вступил в разговор один из товарищей внука старого казака, инженер соседнего строительного района. Он вспомнил о том, как комсомольцы здешних мест, свидетели подвига Ивана Смолякова, погибшего за советскую Родину, продолжали тут, на стройке, славу своих погибших товарищей.

Вот здесь рядом, на так называемом проране, где с бешеной скоростью, бурля и крутясь, неслись воды стиснутого плотиной Дона, понадобилось возвести временный, по выражению строителей, банкет, чтобы окончательно запереть реку.

Дно на добрую сотню метров выстлали, как здесь говорили, «фартуком» из щебенки и гравия, покрытых сверху толстым слоем крупного камня, чтобы в решающий день остановки воды стиснутая река не сбросила преграждающие ее сооружения, подмыв их снизу.

На этот «фартук» требовалось установить ряжи — огромные деревянные клетки из могучих бревен. Эти ряжи, заполненные потом камнем, должны были сыграть роль опор эстакады, с которой самосвалам предстояло валить в реку камень.

Установка ряжей — дело весьма трудное. Понадобилось провести сложные и опасные водолазные работы. И вот три молодых водолаза — Сергей Веселовский, Александр Назаренко и Михаил Лесин — вызвались выполнить эти работы.

Это были три комсомольца из той же станицы Романовской. Все они еще мальчиками были свидетелями геройской гибели Ивана Смолякова и его товарищей. Все они потом служили на флоте, получили там специальность военных водолазов и, демобилизовавшись, продолжали работать по этой профессии. И так уж случилось, что все трое, работая в разных концах страны, узнав о строительстве Волго-Донского канала, захотели участвовать в нем и, не списываясь между собой, встретились уже тут, в поселке Ново-Соленовском, в конторе гидромеханизации.

Теперь они все трое явились к начальнику работ и попросили именно им поручить установку ряжей. Инженер с сомнением посмотрел на водолазов, лица которых густой медный загар сделал похожими. Молодые, крепкие, обдутые степными ветрами, они стояли плечом к плечу, как три богатыря: двое — высокие, стройные, третий — малорослый, как кряжистый молодой дубок, выросший на открытом речном берегу. И глаза у них у всех были цвета донской воды, но разных оттенков, какие она принимает в зависимости от погоды: у одного — голубые, у другого — серые, у третьего — зеленоватые.

Инженер невольно залюбовался ими. Но оттого, что все они были молоды, а дело предстояло сложное и, главное, опасное, начальник спросил, есть ли у них опыт подводной работы на таком быстром течении. Только одному из троих, Михаилу Лесину, доводилось работать на Дунае. Но течение там было один метр в секунду. Разве это могло сравниться с бешеным током воды в узком проране, где, злясь, свирепствовал стиснутый с двух сторон Дон!

Молодые водолазы настаивали так горячо и так искренне, что начальник согласился дать им попробовать — именно попробовать, и только…

Катер притащил к прорану дощатую будку, стоявшую на большой лодке и громко именуемую водолазной станцией, и оставил ее на приколе, под защитой земляной дамбы. Это было совсем недалеко от места, где были сброшены в прорубь комсомольцы-партизаны. Молодые водолазы, свидетели славы и гибели своих земляков, помнили об этом. Больше того: хотя они об этом друг с другом и не говорили, их настойчивое желание принять участие в закрытии прорана тем и объяснялось, что, с детских лет бережно храня память о погибшем герое, они стремились чем-нибудь более выдающимся, чем обычные водолазные дела, отметить свое участие в стройке.

Они взялись за опасное дело, веря, что настойчивость заменит им недостаток опыта. Для начала предстояло выложить под водой так называемые «постели», то-есть, попросту говоря, уложить на дне бешено несущегося потока большие валуны — и уложить таким образом, чтобы те образовали площадку, на которой прочно встанут потом ряжи.

Первым пошел под воду старшина станции Сергей Веселовский, маленький, кряжистый человек, у которого на бронзовом от загара лице весело сверкали глаза того непередаваемого цвета, какой приобретает донская вода в погожие, ясные дни.

Это была разведка.

Едва успев опуститься под воду, Веселовский сразу же выяснил, что противник силен и свиреп и что сражение с ним будет самым трудным случаем в водолазной практике его и его друзей. Вода, взбулгаченная бурным течением, была непроницаемо мутна. Стало быть, предстояло работать на ощупь.

Коснувшись дна и улегшись головой против течения, водолаз с удивлением ощутил, что даже и тут поток не становится смирным. Стоило Веселовскому на миг оторвать свою руку от камней, как течение сразу же заломило ее назад, а подняв по неосторожности голову, он точно получил удар и едва удержался за камни, чтобы не быть опрокинутым.

Работать можно было только лежа. Двигать огромные камни приходилось одной рукой, так как другой нужно было за что-нибудь держаться.

На поверхность Сергей Веселовский поднялся с готовым планом. Он решил опустить на дно железнодорожный рельс, положить его навстречу течению и, цепляясь за него одной рукой, другой работать, используя рельс и как опору и как линейку для выравнивания камней.

Так и сделали. Рельс был опущен, и три молодых водолаза, приобретая на ходу опыт работы на сверхбыстром течении, принялись выкладывать каменные постели для опор ряжей.

Тяжелая, опасная работа! Опустившись на дно, водолаз левой рукой нащупывал металл, цепляясь за него приникал к земле, а правой проворно двигал камни. Именно двигал — потому что как только он отрывал камень от дна, течение било в него и вместе с рукой бросало назад. Так и работали невидимые человеческому глазу подводные труженики: в кромешной тьме, сравнивая бугры, заваливая ямы.

И так час, два, три…

По существующим правилам, у водолаза под водой только два рабочих часа. Шесть часов на всю группу. Но время не ждало. Осень наступала строителям на пятки. Дон должен был быть перекрыт и проран замыт песком плотины до осенних дождей, до подъема воды, который значительно удорожил, усложнил бы работы и, что особенно опасно, оттянул бы смыкание правобережной и левобережной плотин.

И молодые водолазы, которые, как и все люди стройки, болели не только за свое дело, но и за весь ход работ, трудились на проране, нарушая все нормы. В этой неравной борьбе с разъяренной рекой они порой уставали до того, что, поднявшись на поверхность и сбросив водолазный костюм, подолгу неподвижно лежали на досках, не будучи в силах ни сесть, ни встать.

Но разве можно было в эти дни думать о себе? Даже сама установка ряжей — дело, требующее смелости, подвижности и быстроты, — казалась им отдыхом, после того как они работали на дне, ворочая камни, один на один с разъяренной стихией.