Историки Французской революции - Варужан Арамаздович Погосян

критике воззрения Р Кобба, он сильно порицал его за отказ от изучения деятельности левых сил в годы Французской революции. Эту позитивную, с нашей точки зрения, перемену научных интересов английского историка, сосредоточившего внимание в последних своих книгах на изучении, в частности, состояния простого люда Парижа, В.М. Далин объяснял его «крайним анархо-индивидуализмом»[173]. На деле, по всей вероятности, под влиянием «Анналов», Р Кобб в 1970-х гг. проявлял намного более охватывающий подход к истории революционной эпохи, чем историки-марксисты, в последних своих книгах выходил за рамки теории классовой борьбы и исследовал историю французского общества под более широким углом зрения.

В связи с переменой тематики Р Кобба Ж. Годшо полагал, что речь идет «о новом представлении Революции, несомненно, с точки зрения ее изучения «снизу», однако, через призму реакции того или иного человека, не являющегося обязательно типичным представителем какой-то группы и еще меньше – класса. Таким образом, Кобб четко отходит от марксистской интерпретации Французской революции, которой придерживались Жорес, Матьез и Жорж Лефевр»[174]. Именно это обстоятельство вызвало у В.М. Далина вполне объяснимую обостренную реакцию[175]. Ведь исследования советских историков, и В.М. Далина в том числе, как метко заметил А.В. Гордон, «были проникнуты отождествлением “народной истории’à революции с революционной историей народа» [курсивы автора][176].

В этом вся суть марксистской методологии, сводившейся в советской науке к концентрации внимания, главным образом, если не исключительно, на истории классовой борьбы, способствовавшей поступательному движению истории и в конечном итоге – к смене общественно-экономических формаций. В то же время она не предоставляла ни малейшей возможности для комплексного изучения истории человеческого общества во всем его разнообразии и многогранности, начиная от обыденной жизни различных слоев общества, в том числе попрошаек и уголовных элементов, и кончая деятельностью правых сил – аристократии, буржузной верхушки, деятелей контрреволюции.

В.М. Далин был самым ярким, по крайней мере из известных мне, представителем своего поколения. Как отмечал А.В. Гордон, «мало сказать, что историки 1920-х годов были носителями наследия революции, они по преимуществу были ее участниками. Свою судьбу они связывали с судьбой революции, благодаря которой многие из них стали профессиональными учеными, с утверждением и сохранением Советской власти»[177]. Поэтому не нуждается в комментариях вопрос о том, что человек, посвятивший всю свою молодость утверждению советской власти и установлению марксистской методологии в советской исторической науке, не мог бы, естественно, и тем более уже в преклонном возрасте, равнодушно воспринимать отклонения от марксистской интерпретации истории Французской революции. Ведь хорошо знавшим В.М. Далина было ведомо: «печальные страницы» биографии Виктора Моисеевича, по сути, не повлияли на его мировосприятие до самой кончины. Это касается в равной мере как той скрытой надежды, которую он связывал с возможным приходом к власти в западных странах, и в особенности во Франции, левых политических сил, так и изучения исторического прошлого исключительно на основе марксистско-ленинской методологии. По мнению А.В. Гордона, «позиции третьего поколения “школы Анналов”, “ревизионизм’à Франсуа Фюре. Далин воспринимал как покушение на высшие жизненные ценности, которые были выстраданы им, узником Гулага»[178]. А С.В. Оболенская пошла еще дальше, верно заметив предполагаемое его весьма негативное отношение к переменам, произошедшим в СССР во второй половине 1980-х гг. По ее словам, «отказ от социалистическо-коммунистических идеалов был бы для него немыслим. Это перечеркнуло бы всю его жизнь и более всего – молодость. В нем странным образом сочетался упрямый оптимизм человека, не сдавшегося, несмотря на все испытания, и внезапно прорывавшийся глубокий пессимизм»[179].

Я полностью разделяю такую оценку мировосприятия В.М. Далина, поскольку это отмеченное ею обстоятельство проявлялось так или иначе почти при каждом его выступлении на заседаниях сектора Новой истории и группы по изучению истории Франции, а также зачастую при личном общении[180]. Неслучайно в 1978 г. он заявил: «У всех нас, коммунистов и комсомольцев, есть одна привилегия – сполна отдавать свои силы и умение борьбе за торжество великих идей»[181]. Поведение В.М. Далина в последний период его жизни без всякого преувеличения полностью соответствовало требованиям Н.И. Кареева, написавшего 25 декабря 1925 г. Д.М. Петрушевскому в связи с 35-летием его научной деятельности: «В людях я особенно ценю верность человека самому себе, своим убеждениям, неспособность к какому бы то ни было шатанию»[182]. Подтверждением тому является выступление Виктора Моисеевича на состоявшемся в январе 1972 г. в Институте всеобщей истории АН СССР торжественном и расширенном заседании ученого совета, организованном в связи с его семидесятилетием. С докладом «Путь В.М. Далина ученого-историка» выступил А.З. Манфред, а с приветствиями – не только представители самых авторитетных советских научных организаций – Отделения истории АН СССР (И.И. Минц), Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, МГУ (И.С, Галкин), издательства «Наука», исторических журналов – «Вопросы истории», «Новая и новейшая история», но и бывший генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ А.И. Мильчаков[183].

По свидетельству А.М. Некрича, «Виктора Моисеевича в Институте все любили, и зал, в котором происходило торжественное заседание, был полон. Говорили много приятных слов юбиляру, которые он безусловно заслужил. Но вот слово предоставили Далину. Он довольно остроумно рассказывал о своей жизни, однако почти полностью обошел молчанием время своего пребывания в лагере, а ведь это без малого составляло треть его сознательной жизни. Под конец он разволновался и вдруг срывающимся голосом воскликнул, “Товарищи, давайте споем наш партийный гимн «Интернационал»?”. И все встали и запели»[184].

Это выступление В.М. Далина в самом конце торжественного мероприятия, вызвавшего удивление присутствовавших, констатировал и А.В. Гордон: «Виктор Моисеевич взволнован, расчувствовался. Выступает, благодарит и вдруг заявляет: “Мне хотелось бы, чтобы, как и во времена моей молодости, наше собрание закончилось пением «Интернационала»”. То ли возглас, то ли просто выдох пронесся по рядам. “Интернационал’à давно уже не пели даже на партийных собраниях. Председательствующий [академик Е.М. Жуков. – В. П.] от изумления исторг какой-то непонятный звук и просто вдавился в свое кресло. Инициатива пришла снизу… Е>перед вышла Софья Моисеевна, жена и подлинно боевая подруга: “Вставай, проклятьем заклейменный.”. Зал нестройно, но дружно подхватил»[185].

Прав, несомненно, А.В. Гордон, написавший о В.М. Далине: «Его оптимизм и его жертвенность, вера в идеалы и верность избранному делу – это уроки большой и трудной жизни. Уроки добрые и мудрые, которые по-хорошему воодушевляют и по-существу научают»[186].

Со дня кончины В.М. Далина, последовавшей 5 октября 1985 г., прошло почти три с половиной десятилетия. За минувшие годы многое изменилось в российской исторической науке. Благодаря переменам, и в особенности исчезновению диктата господствовавшей коммунистической идеологии,