Леди, любившая чистые туалеты - Джеймс Донливи

— А тебе пора бы уже допить то, что я налила.

— Ладно, хотя, может, тебе лучше на йогу походить или обратиться в хорошее агентство знакомств.

— Уже обращалась.

— Правда.

— Да, правда. И познакомилась с сокровищем, а не мужчиной.

— То есть небось с каким-нибудь треклятым богачом.

— Ну, денег у него определенно было больше ста тридцати пяти долларов, однако, что гораздо важнее, он оказался человеком добрым и участливым. При этом еще и вдовцом, потерявшим жену и четырех детей в авиакатастрофе, а поскольку и мои дети знать меня не хотят, отношения у нас с ним сложились почти похоронные. Собственно, и не почти. Мы расстались в слезах. Впрочем, к сегодняшнему дню я уже привыкла к любым экзистенциальным ситуациям, которые возникают, когда имеешь дело с мужиками.

— Господи Исусе, Джой, после такого замечательного замужества да еще при твоем хорошо мне известном происхождении ты превратилась, прости за такое слово, в женщину легкого поведения.

— По-моему, ты имел в виду слово “потаскуха”. Которую тебе приспичило отодрать. Но только, должна тебе с искренним сожалением сообщить, что твое “приспичило” меня нисколько не заводит. Я просто вежливо назвала тебе цену, по которой готова тебя обслужить.

— И ничего не приспичило. Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу такие слова от женщины вроде тебя. Я мог бы получить все что хочу, ничего, кроме времени, не потратив, от любой из десятка девушек, сидевших в баре, из которого я недавно ушел, им только мигни.

— Ну так и возвращайся к ним с твоими ста тридцатью пятью зелеными. Потому что здесь тебе, козлик, недостает трехсот шестидесяти четырех долларов и четырнадцати центов. Так что я тебе мою старушку и понюхать-то не дам. Даже оттуда, где ты стоишь. И кстати, где стоишь, там и стой.

— Господи, Джоселин, раз уж у нас разговор пошел начистоту, так знай, тебе нужна помощь или еще чего. Ты же понимаешь, при нынешних-то венерических болезнях без осторожности не обойтись. А ты, мать честная, решила делать это за деньги. Черт, просто голова кругом идет, без шуток, ты совсем не та Джоселин, которую все мы знали, когда ты была замужем за Стивом.

— Ты чертовски прав, совсем не та. И меня с души воротит от всякого мужика, полагающего, что, раз я живу одна и без видимых средств защиты в этой квартирке, до которой с улицы рукой подать, значит, мне точно хочется, чтобы он меня отодрал. И кстати, болезни заботят меня не меньше твоего. Да и вообще, с чего ты взял, что я уже не подцепила венерический собачий гранулёматоз и все остальное, что значится в справочниках.

— Господи боже, Джой.

— Ладно, успокойся, не подцепила, это всего только термин, попавшийся мне в медицинской книге.

— Черт, Джой, не надо так шутить.

— А я и не шучу. Мне сорок три года, меня только вчера прогнали с работы. Из официанток. Вот именно. Официанток. Жена Стива и кем я там еще была в Брин-Море, живущая в Скарсдейле… ну, на самой его границе. Нет, я не против, официантка так официантка. Однако, работая официанткой, я получала малоприятные предложения. А алиментов мне никто не платит. К тому же климакс на носу.

— Ой, сладкая ты моя, поглядеть на тебя — какой на фиг климакс. Просто ты малость чудишь из-за развода, ну и, может, оттого, что долго живешь одна. Но ведь с арифметикой-то ты в ладах. Я хочу сказать, мать честная, что произошло, ты же должна была пару лет назад получить за дом около миллиона, да и обстановка тоже пошла с аукциона, наверное, за приличные деньги. Не могла же ты все угрохать на твои провальные инвестиции.

— А вот это уже не твое собачье дело.

— Ладно. Ладно. Хотя я мог бы, как старый друг, предостеречь тебя от деятелей, которые строят кафедральные соборы финансов. Нет, кое-какие из них и вправду стоят себе и стоят. Но куда большее число обваливается и обращается в груду хлама. Черт, как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной подружелюбнее.

— Это было бы очень мило с моей стороны, не правда ли. Да только я теперь проживаю в самых низах общества и не понимаю, с какой стати должна питать дружеские чувства к любому из жителей этого городишки, если в прошлом году один из них, приглашенный мной на званый обед, оказался настолько недружелюбным, что стырил у меня очень ценную серебряную чайницу. Вкупе с еще более ценной майсенской табакеркой.

— Ну нет, не верю. Никто из наших знакомых такого не сделал бы. Я конечно лишен предрассудков, но, наверное, ты пригласила кого-то из Бронкса или еще откуда. Черт, сладкая моя, тебе не кажется, что ты маленько спятила. Без шуток. Ты, по-моему, заговариваешься или еще чего. Хотя говори, пожалуйста. Мне нравится тебя слушать.

— Заговариваюсь, как же. Вон недавно наш новый посол в Лондоне зазвал в гости, чтобы отметить свое назначение, самые сливки лондонского общества, так у него из гостиной все произведения искусства попятили. До последнего.

— Да ладно тебе шутить-то. Я всегда считал англичан честными людьми. Напускаешь на себя бог знает что. Хотя, если по правде, весь наш чертов мир летит псу под хвост. Нравственность, честность, ну всё.

— И потому тебе самое время отправляться домой.

— Черт, Джой, ну хоть ради прошлых времен налей мне еще стопочку и дай пару крендельков, что ли, или другую какую закуску.

— Перестань называть меня Джой. Меня зовут Джоселин. А крендельков у меня нет. Отправляйся домой. Ты переходишь границы приличия.

— Господи, границы приличия. Мать честная. Черт, это самое большое потрясение в моей жизни. Ты — и превратилась в девицу по вызову.

— А у тебя, козлик, так в ней нуждающегося, не хватило денег, чтобы ей заплатить, отчего я в нее пока что не превратилась.

— Хватит называть меня козликом, меня зовут Клиффорд. Черт, дьявольски длинный у нас разговор получился и, если честно, дьявольски честный. Ну ладно, нет у меня сейчас пяти сотен. Ну и что такого. Ты как, цену сбросить не хочешь.

— Нет, сбросить цену я не хочу. И, как я уже сказала, покажи мне пять сотен, тогда и подумаю, что делать дальше.

— Ну так одолжи мне все остальное. Я эти деньги завтра прямо с утра и добуду. И привезу сюда.

— Ни хрена ты не привезешь. Ты здесь больше вообще не появишься. А вот этого делать не надо.

— Да брось. Ты только посмотри. Вот он. Все время тебя дожидался. Твердый, как камень. Полных шесть с половиной дюймов. Давай порадуй малыша. Слушай, какого хрена, ты над чем так смеешься.

— Над тобой. Над самыми оригинальными словами, какие я от тебя когда-либо слышала. Будь добр. Засунь это обратно в штаны, отправляйся к жене и попроси ее порадовать малыша. И мне не придется орать благим и неблагим матом спасите-помогите, а моя вдовая знакомая, живущая за этой тонкой, как бумага, стеной, плюс еще около двадцати любознательных соседей не заинтересуются, кто это меня тут донимает и почему около дома стоит твоя машина, и не вызовут полицию.

— А, ладно тебе, у меня в полиции друзей навалом. Давай. Пойдем. В спальню. Вот увидишь, тебе понравится.

— Стой где СТОИШЬ.

— Господи Исусе, да у тебя же этот растреклятый револьвер, самый настоящий.

— Вот тут ты чертовски прав.

— Эй, Джоселин, давай без шуток, отведи его в сторону. Эти штуки иногда стреляют.

— Спрячь хрен в штаны и убирайся отсюда, потому что, можешь мне поверить, если ты этого не сделаешь, он точно выстрелит. Пошевеливайся. Пока я не завопила не только “насилуют”, но и “горим”. Надеюсь, в пожарной команде у тебя тоже друзья найдутся.

— Ну хорошо, хорошо. Твоя взяла, ухожу, по-быстрому. Уже ушел. Но ты точно не та старушка Джоселин, какую я знал. Господи Исусе, чего я тебе предложил-то, это ж так по-людски.

— А я всего-навсего по-людски попросила тебя катиться отсюда на хер и предложить то же самое кому-нибудь другому.

Клиффорд, выбираясь из гостиной на лестницу, согнулся, застегивая ширинку, и запнулся о коврик. И уж что на нее нашло, она нипочем не сказала бы, но только ей показалось, что нет ничего естественнее, чем нажать на курок — просто взять и сдвинуть пальцем этот кривой кусочек металла. Неуклюжее отступление Клиффорда едва не заставило ее расхохотаться, а пуля, просвистевшая у него над ухом, явно прибавила ему скорости. Да и грохот выстрела и едкий, ударивший в нос запах почему-то показались ей на редкость приятными.

Включив в прихожей свет, она увидела дырку в стене, ровно там, где пронеслась тень от головы Клиффорда, когда он, с головокружительной быстротой сбегая по лестнице, слишком уж налег на перила, выломал одну из балясин и полетел с третьего этажа кувырком, пересчитав, прежде чем остановиться, восемнадцать ступенек. Он нашарил в темноте дверь, распахнул ее и захлопнул так, что содрогнулся весь дом. Без единого вскрика и слова: ну, там, я на тебя в суд подам за моральный ущерб и неисправные перила.

Машина его взревела, завизжала покрышками по гравию. Хрясь. О господи, пьяный урод врезался в замечательный клен, растущий за поворотом подъездной дорожки. О господи боже, он погиб. Или еще того хуже, дерево погубил. И друзьям из пожарной команды придется вырезать его автогеном из кучи покореженного металла. О боже милостивый, спасибо тебе за то, что я в это не поверила. Двигатель заурчал снова. А мне самое время сварить себе шоколад и улечься в постель, из которой крохотная моя комнатушка кажется всякий раз еще более крохотной, напоминая о просторности дома на Виннапупу-роуд.