Формула шага - Леван Чхаидзе

Николай Александрович занялся изучением Парижа.

«И повсюду, где могу, пускаю «бэбку», чтобы он, чертенок, запоминал побольше, чтобы потом мог все это вам пересказать». Он снимает быт и повседневную жизнь города, улиц, больших и малых, блистательную Плас де ля Конкорд и провинциальную Рю Де Пасси... «Венера Милосская не выигрывает от личного знакомства. Она почтенная, по ассоциациям, да затем и красива очень, но, на мой вкус, и московская копия не хуже. А зато от Леонардо у меня захватило дух, да так, что я потом уже ни на что не мог смотреть. Никак этого не ожидал...»

Но вот наконец вынужденный «антракт» кончился. И как только он прослышал, что ученые мужи заняли свои места в кабинетах и лабораториях, отправился в институт Марея вместе со своей объемистой «визитной карточкой» — атласом.

Атлас произвел настолько большое впечатление на одного из ведущих сотрудников института — Бюлля, что тот заявил:

— Мне очень бы хотелось стать сотрудником вашей лаборатории, если бы это не было так далеко.

Если учесть, что институт Марея был тогда на Западе крупнейшим учреждением, занимающимся изучением движений человека, а сам Бюлль в свое время ассистировал у Марея, занимался проблемами скоростной киносъемки для исследования движений, то даже шутливое желание работать у Николая Александровича выражало чрезвычайно высокую оценку работ лабораторий, которыми тот руководил в Москве.

Встречи следуют одна за другой. Особенно важной и интересной была беседа с Полем Ланжевеном. Основатель оригинальной школы физики и химии, впоследствии герой французского Сопротивления, руководитель общества друзей СССР, он являлся в то время одним из виднейших теоретиков, влияние которого во многих областях физики было весьма значительно не только во Франции, но и во всем мире. Поэтому вполне понятно, что его мнение о методике, принципах расчета, которые применял Н. А. Бернштейн в работе, были очень интересны.

И вот... «утром я поехал к старцу Ланжевену на прием. Живет он при институте на улице Воклен, директором которого состоит. Старец был очень внимателен и мил. Я не стеснялся его и поэтому очень свободно выложил ему по-французски все. что мне нужно было. Показал атлас, в котором он, как физик, быстро сориентировался, а затем рассказал ему о трудностях (принципиальных), которые встречаются у нас на пути математического анализа и интерпретации. Он очень быстро и верно понимает, что ему говоришь... но, как и следовало ожидать, по этой чисто теоретической части он не сделал мне никаких указаний (невозможно с одного раза). Зато, что уж очень важно, и возражений не сделал, все одобрил, все принял... Мы проболтали с Ланжевеном около часа, даже больше: он разрешил прямо ему писать в случае серьезных трудностей, очень одобрил всю нашу деятельность вообще («даже если пока не удается дать теорию и формулы, собирайте и уточняйте, насколько возможно, опытный материал») и дал принципиальное согласие прийти на мой доклад, если сможет».

Н. А. Бернштейна, по всей видимости, беспокоила справедливость и допустимость его чисто физических выкладок, связанных с техникой обработки материалов и особенно с вычислением ускорений и мышечных моментов. Ведь он довольно основательно механизировал весь процесс, применив сложную систему номограмм, графиков и т. п. Все это нуждалось если не в уточнении, то уж непременно в подтверждении. Потому он и обратился к одному из самых авторитетных ученых своего времени.

В организации доклада Н. А. Бернштейна принял участие ряд ученых, в том числе управляющий Институтом прикладной психологии и психиатрической профилактики профессор Тулуз, профессор этого же института А. Ложье (специалист по проблемам утомления и восстановления нервно-мышечной системы человека при длительной работе).

Уже при первом посещении этого института Н. А. Бернштейну не пришлось долго представляться. «Оказалось, что здесь меня и обо мне знают и главная моя математическая слава «мудреного физиолога» сюда дошла. А Ложье повел меня к старому классику Тулузу. В очень изящном и комфортабельном кабинете сего мудреца не оказалось, и Ложье пошел его искать. Вернулся, ведя с собой старого плюгавого Плюшкина в каком-то засаленном шлафроке и шапчонке. Это был не водопроводчик, а сам Тулуз. По-моему, он уже дряхлый, но мы с ним все-таки чуточку поговорили и условились, что я сделаю в их аудитории публичный доклад на тему о биомеханическом методе и его применениях. Доклад будет 31 октября, утром. О докладе будет оповещено в газетах, разосланы приглашения, вывешаны объявления в Сорбонне и Консерватории — одним словом, шик!»

Несмотря на столь бодрый и храбрый тон писем, Николай Александрович все-таки волновался. За три дня до лекции повез в институт чемоданы с аппаратурой, чтобы заранее все подготовить. И вот уж в письме, отправленном за два дня до доклада, с удивлением и радостью пишет:

«Можете меня поздравить: заражение произошло. Здесь устраивается циклографический кабинет». И он просит Т. С. Попову срочно выслать по одному экземпляру еще находившихся в рукописи глав «Руководства».

«Возможно, мне придется из-за этого застрять лишний день-два в Париже, но вы понимаете — раз здешние «сотоварищи» хотят работать даже в праздник «Всех святых» (все равно, как бы мы на Пасху), то уж грех мне было бы не пойти им навстречу.

Ношусь с горделивыми мыслями и думаю, что если немцы примут меня так же, как приняли парижане, то, значит, моя поездка не пропадет даром. Тогда наша «экспансия» научная за границу будет обеспечена. И о нас будут хорошо знать».

Да, конечно, волновался Николай Александрович перед докладом. «Завтра мой доклад... что касается предмета, то вы сами понимаете, что меня не только что разбудить среди ночи, но, кажется, вытащить из воды или из землетрясения, и я начну, как ни в чем не бывало, докладывать о циклографии, но я не совсем был спокоен насчет языка...»

Однако же он выкроил время для беготни по институтам и лабораториям, для обучения сестер милосердия «шить шлейки» и кроить обтюраторы, для того, чтобы отправиться в музей Истории техники, подробнее познакомиться с фотоотделом и с международной выставкой коллекции первых аэропланов.

Но вот наступило 31 октября. Предоставим же самому Н. А. Бернштейну подробно рассказать о событиях этого дня.

«Разбудили меня сегодня ранехонько, в половине восьмого. Я не спеша встал (а выспался хорошо и снов никаких не видел) и оделся в свою визитку. Воображаете: черная, обшитая шелковой тесьмой, черный жилет, белая сорочка, стоячий воротник и серые полосатые брюки — как на картинке. Франт франтом.

Приехал в институт, конечно, загодя. Аппаратуру разложил, рисунки подобрал, на доске оглавление доклада написал. Понемногу стала собираться публика. Ну, публика у меня была отличная! Были из знакомых вам Тулуз, Пьерон, Лейи, Ложье, их сотрудники. Всего — человек 60, как на наших больших советах в Институте охраны труда; по преимуществу врачи-невропатологи, физиологи и психодоги. Из молодежи Фессар, Швейцер и т. д...

Старый Тулуз очень мило открыл заседание, сообщив, что такой-то, московский приват-доцент и прочее, делает нам большую любезность сообщением о своих крайне интересных работах, которые он и его сотрудники ведут в Москве; что сей приват-доцент есть сын выдающегося ученого-психиатра и в качестве такового изучал и психиатрию с неврологией, а потому все это в особенности интересно. Тут похлопали немного, ему и мне.

Я начал после «месье и мадам» с извинения за возможные ошибки в чужом для меня языке, а дальше поехал очень уверенно и свободно. Рассказывал больше часу без перерыва.

По существу же я спланировал доклад так:

1. Биомеханический метод: а) принципиально существенное, б) технически существенное.

2. Основные законы движения: а) сложный маятник, б) вынужденные колебания, в) дифференциальные уравнения движения (динамическое уравнение, невромеханическое уравнение).

3. Приложение к клинике: а) изменение тонуса, б) треморы, в) атаксии, г) патологические походки, д) разное (рефлексы, симуляции и т. д.), е) комбинации с электродинамическими методами.

Я боялся, что будет скучно, но публика утверждает обратное.

А результаты такие. Тулуз очень доволен. Зовет приезжать еще, очень занят приложением нашего метода к психопрофилактике и хочет устроить циклокабинет.

Пьерон вообще впервые удостоил прийти на конференцию в этот институт.

Ложье решил обязательно делать биомеханический кабинет и не так, чтобы только снимать, а чтобы обязательно анализировать, и уверен, что получит для этого штатную единицу.

Лейи очень доволен шикарными словами вроде «дифференциальные уравнения» или «моменты», которых он не понимает, и эффектностью кривых.

Ложье и Лейи — два заведующих лабораториями в одном институте, и каждый хочет, чтобы «цикло» было у него и не было у другого».