Четыре подковы белого мерина - Наталья Труш

– Помню. Красные такие, их еще всегда к памятникам войны возлагают.

– Точно. Гвоздики. Димка, это что, а?

– Не знаю. Мам, я вообще его постоянно рядом с собой чувствую. Будто ангел-хранитель, который все видит и знает, а потому предупреждает. Будто слышу голос его…

Димка уже ходил, правда, криво, боком, как краб черноморский. Об учебе или работе пока что и речь не могла идти. Тут бы вывести его из затянувшейся депрессии да избавить от изнурительных болей в голове, позвоночнике и шее.

Осенью Димке пришла повестка из военкомата, куда Лада отправилась вместе с ним. Выглядела она плохо, как старушка, в очках и черном траурном шарфике. Казалось бы, на лице у нее все было написано – плохо тетке, очень плохо. И документы, которые она привезла военкомовскому врачу, красноречиво рассказывали о Димкиной травме. А этот дундук – военком! – или кто там у них за главного, разорался так, будто без одного призывника, да еще вот такого полуинвалида, Российская армия накроется медным тазом! Он швырял бумажки, как артист, читал диагноз и комментировал его, издеваясь над Димкой и Ладой. Главным образом – над ней. Димке вся эта военкомовская галиматья была по барабану. Он давно для себя вывод сделал: в армию его не загонят!

А вот Лада не привыкла к такому обращению. Этот баран в погонах хорошо знал, что она только что мужа потеряла, и при этом хамовато выговаривал ей, какого упыря она воспитала.

– Может быть, я, как вы выражаетесь, и «воспитала упыря», но при этом разговариваю с вами по-человечески, а почему вы себе позволяете такое хамство по отношению ко мне?

Лада всегда старалась понять, почему один человек позволяет по отношению к другому неприкрытое хамство. Сама она не умела хамить, и даже на откровенную грубость отвечала аргументированно и спокойно. Вот и тут, выслушав майора Чернобрива, который разносил по кочкам всех матерей, защищающих своих детей призывного возраста, и Комитет солдатских матерей во главе с его руководительницей Ангелиной Щербаковой, Лада сказала спокойно:

– Не дай вам бог пережить такое…

А в ответ услышала:

– И катитесь отсюда, вместе с вашими справками! Вам всем вместе с вашими правозащитниками место в МОССАДе!

Лада хорошо его поняла. Чернобрив, видимо, намекал на национальность. Потемневшая от горя Лада и в самом деле была похожа на еврейскую маму – и внешне, и по поведению. Она внимательно посмотрела на наглого барана в погонах и ответила ему:

– Это вы о национальности? Не попали, сударь! Если бы она у меня была такая, как вы думаете, то я бы, наверное, давно жила не рядом с вами. И больше скажу: там я совсем не возражала бы против службы моего ребенка в армии. Там дети действительно родину охраняют, а не ваши интересы! И не дачи строят генералам, а военное дело изучают. И солдата там уважают, а не унижают!

Военком едва не задохнулся от такой вежливой наглости и заорал во все горло, но уже в закрытую дверь: Лада вышла из кабинета, оставив за собой последнее слово.

– Ма, ну и на фига ты ему что-то доказывала? – спросил Димка, поджидавший мать в длинном коридоре.

– Я не доказывала. Доказать ему ничего невозможно. Да и желания такого нет. Надо было появиться с этими справками – мы появились. Теперь до следующего призыва. А там…

– А там уж я как-нибудь и сам все решу! – Димка, в отличие от Лады, совсем не боялся ни повесток из военкомата, ни приводов в милицию по этому поводу. Для него этот вопрос давно был решен.

Лада проморгала момент, когда из мальчика ее сын превратился во взрослого мужчину. Это было странное взросление. Там, где ему было выгодно, Димка был взрослым, а где не выгодно – оставался ребенком. Причем таким инфантильным, что Лада снова, как когда-то в детстве, без конца напоминала ему об элементарных мелочах. Она как будто бы не видела, что сын буквально пользуется ее материнской близорукостью.

Оставшись одна, Лада обрушила на Димку всю свою любовь, забыв о себе, о друзьях и даже о родителях, которые хоть и помогали ей, но старались не нянчиться по мелочам, чтобы дочка сама проявляла активность и не теряла интерес к жизни.

А Димку бабушка с дедом очень любили и огорчались, видя, как он взрослеет и отдаляется от них. Они только вздыхали, когда Димка быстро заканчивал разговор по телефону или убегал из-за общего стола от пирога с яблоками, когда Комары приезжали к ним в гости.

– Димочка, ну посиди с нами, чайку попей! – уговаривала его бабушка Иза, а дед Толя легонько пихал ее в бок локтем и глазами показывал: мол, отстань, видишь же, что ему с нами некомфортно. – Ну что мы такого ему сделали? – шепотом спрашивала бабушка своего мужа и дочку.

– Мам, да ничего плохого вы ему не сделали, просто он очень изменился после смерти Глеба. Я стараюсь не лезть ему в душу.

– Ладочка, а с кем Дима сейчас дружит? – допытывалась бабушка.

– Да я не в курсе, мам! Ребята, с которыми в школе дружил, наши соседи – Макс и Ваня – заходят иногда. И он у них бывает. Ну и звонят частенько какие-то незнакомые, про которых он мне говорит: «Ты все равно их не знаешь!» Не знакомит он меня со своими друзьями.

– А девочки? Девочки есть в его окружении?

– Девочки? Ну, есть одноклассница – Анжелка. Она тоже бывает у Макса и Вани. Но с ней они просто дружат. А вот так, чтобы девушка любимая… Нет, если бы была, то я бы знала!

Потом Лада много думала о том, что она сделала не так, где упустила Димку? До аварии он был ребенком, подростком. Как любой подросток, совершал порой проступки, за которые ему самому было стыдно. Если их случалось скрыть от Лады, то и стыдно не было.

От Глеба что-либо скрыть было очень сложно. Он Димку видел насквозь, и ему порой было страшновато от этого. Отвечать за свои делишки перед Глебом было очень сложно. Вроде извинения принесет пацан искренне, а взрослый мужик не спешит сказать «прощаю», а как раз наоборот: еще и еще раз подчеркнет, что гнусно поступил Димка. Как в тот последний раз, в машине, за десять минут до последнего шага…

Лада и раньше-то в самые дебри Димкиной души не лезла, а уж после аварии и вовсе перестала замечать в нем негатив. Все списывала на нервы и травму. Готова была промолчать даже тогда, когда замечала за Димкой то, что надо было пресекать. Взять хотя бы это курение демонстративное.

…Если бы это было самым страшным в их жизни без Глеба, которая никак не налаживалась. Будто выключили электричество, и все остановилось. То, что могло двигаться механически, еще двигалось, а вот там, где нужна была энергия, все замерло, как на заброшенном заводе. Вот и станки стоят, и фуры под погрузку поданы, и цех готовой продукции забит под завязку, но кругом – мертвая тишина, потому что для жизни нужна энергия, а ее нет!

Лада носилась с Димкой как с писаной торбой: то к одному врачу, то к другому, то к знахарке, то к травнику. А чтобы он чаи из целебных травок пил и позволил у себя над головой какие-то манипуляции с куриным яйцом проводить – так знахарка выгоняла из него порчу! – Лада готова была его прихоти исполнять. Прихоть номер один – водительское удостоверение. Чтобы его получить, надо было в автошколе учиться, а Димке этого страшно не хотелось. Водить машину он умел, правила дорожного движения и так знал. Страх, который поселился в нем после аварии, постепенно прошел.

– Мам, давай купим права, да и дело с концом! – уговаривал Димка мать.

И уговорил: нашли через знакомых ход к одному всемогущему гаишнику, который пообещал права за триста долларов. Лада повздыхала, но денег дала. А бабушка с дедом, немного подумав, отдали любимому внучку свой жигуленок.

И у Лады закончилась спокойная жизнь.

Димка и раньше нет-нет да и приходил домой навеселе. Когда Лада начинала его чихвостить, он отшучивался и даже обижался:

– Мам, ну что такого-то? Пива попили с ребятами!

– Ага! И после этого за руль, так?

– Ну я же аккуратно – огородами! Да и если попадусь – ничего не будет! Я же больше бутылочки не пью!

Лиха беда начало. Дедов жигуль пал смертью храбрых через два месяца. Не зря же говорят, что доставшееся легко – не ценится. Димка влетел в овраг где-то за городом, и старенькая машинка не выдержала такой встряски. Дед Толя лично съездил к месту последнего взлета своей бежевой «пятерки», осмотрел покореженную машину и махнул рукой: восстанавливать дороже, чем новую купить. Игра не стоила свеч.

Деду жалко было погибший жигуленок, тем более что внучок не просто так влетел в овраг, а по причине принятого на грудь «Жигулевского».

После этого Димка какое-то время сидел тише воды ниже травы. Устроился на работу в такси и не позволял себе ничего лишнего. Ему стыдно было перед дедом, да и перед матерью неудобно. Она не говорила ничего, не клевала ему печень, но могла так посмотреть, что у него сердце сжималось.

И Лада видела, что Димке стыдно перед ней, перед ее родителями, и это немного грело ей душу: как детский психолог, она понимала, что еще не все потеряно. А когда сын устроился на работу и пиво отошло на второй план, Лада не могла нарадоваться, глядя на него.