Свободных мест нет. Рассказы советских времен (сборник) - Елена Лактионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне бы переночевать… У вас есть места? – жалобно спросил Кузяев у пишущей что-то дамы за толстым, с окошечком, стеклом.
Не отрываясь от писанины, дама сказала монотонно, уголком глаза едва взглянув на Кузяева:
– Мест нет и не будет.
Кузяеву стало грустно.
– Хотя бы на одну ночь… – попросил он.
Дама подняла голову, очень внимательно посмотрела на Кузяева, не скажет ли он ей еще что-нибудь. Кузяев сделал собачьи глаза и сказал тише: «Пожалуйста». Но дама, видимо, ожидала совсем не этого, потому что нахмурила брови и отрезала:
– Гражданин! Я же вам русским языком сказала: мест нет и не будет.
Кузяев еще немного потоптался у окошечка: так сразу прощаться с надеждой не хотелось. Он прошелся по вестибюлю, странно пустынному в этот час, присел в кресло у застекленной стены, поставил на колени портфель с дорожными пожитками – больше у Кузяева вещей не было. Вдруг откуда-то из-за фикуса, стоящего у дальней стенки, где вестибюль загибался и коридором уходил в левое крыло, послышался старческий кашель. Кузяев вгляделся в полумрак и разглядел лежащего на составленных стульях человека в сапогах. Тот тяжело повернулся, сел, продолжая сипло кашлять. Это оказался старичок с восточным сморщенным лицом, в тюбетейке и ватнике. А когда старичок за чем-то полез в карман брюк, ватник распахнулся, и Кузяев ахнул: вся грудь старичка была увешана медалями, а чуть выше посверкивала золотом Звезда Героя.
«Ну уж если для него места нет…» – тоскливо подумал Кузяев. Но идти ему всё равно было некуда, и он сидел. Через некоторое время он увидел идущего к нему швейцара, конечно, понял, зачем тот к нему направляется, и тяжело вздохнул.
– Гражданин, вы кого-нибудь ждете? – спросил швейцар.
– Нет, – сказал Кузяев упавшим голосом.
– Посторонним сидеть здесь запрещается.
Кузяев снял с колен портфель и направился к выходу. На крыльце постоял, обдумывая свое положение, снова обернулся к двери, инстинктивно потянувшись к теплу и свету, но натолкнулся взглядом на тяжелую фигуру швейцара, стоящего в стеклянном проеме, широко расставившего ноги, и сердце Кузяева тоскливо сжалось.
Часа три кружил Кузяев вокруг гостиницы. Зажигались новые окна, приходили проживающие, для которых были места. Несколько окон, заметил Кузяев, так и остались темными. Часов в одиннадцать, когда, по подсчетам Кузяева, должны были гореть все окна, где есть проживающие, оставалось двенадцать незажженных окон. Кузяев их хорошо приметил, отсчитал и приметил. Потом окна постепенно стали гаснуть, в начале первого зажглось окно из тех двенадцати. Одиннадцать не зажглось вообще.
Кузяев так увлекся подсчетом и размышлениями, что не замечал ни холода, ни усталости. Кто жил в этих одиннадцати номерах, почему они не пришли? Да и жили ли вообще? Эта мысль не давала Кузяеву покоя. Неужели во всей пятиэтажной гостинице не было одного койко-места для бездомного Кузяева? Не может этого быть. Для кого же тогда были эти места? Кузяев вспомнил дедка в тюбетейке, под ватником у которого висела Золотая Звезда, – и совсем ничего не понял.
Может, взятку нужно было как-нибудь дать? Конечно, нужно было дать. Сейчас спал бы в теплой постели, а не мерз на улице. Но, если честно, не умел Кузяев взятки давать, не давал никогда. А это не так-то просто, это уметь надо. Да и стыдно же. Тем более женщине давать деньги. Если бы цветы там, конфеты…
Кузяев задубел окончательно. Хорошо еще зимы здесь теплые, с их северными не сравнить. Сделав еще круг, Кузяев взошел на гостиничное крыльцо: двери были безнадежно закрыты, в пустом вестибюле царил полумрак. Он постучал нога об ногу, попрыгал и быстрым шагом направился в сторону вокзала.
Может и дошел бы Кузяев в эту ночь до вокзала, если хотя бы все улицы были освещены, или знал он город хорошо. Но ни того, ни другого не было, а может просто судьба такая выдалась Кузяеву. Но заблудился он окончательно, и замерзший и несчастный забрел в первый попавшийся подъезд – ладно, что в подъездах свет горит все ночи напролет, – и прислонился к теплой батарее тут же, в парадной. Но из выбитых окон дуло, расхлябанные двери раздражающе постукивали от сквозняка, и Кузяев перебрался двумя этажами выше. Уселся на свой портфель у батареи и заклевал носом. А чуть свет где-то наверху хлопнула дверь квартиры, и раздались гулкие шаги по ступеням. Кузяев вскочил, подобрал свалившуюся шапку и стал озабоченно смотреть в окно. Жилец откровенно-подозрительно его осмотрел.
Дом просыпался. Кузяеву ничего не оставалось, как, зябко ежась, выйти в утреннюю промозглость. Он долго искал открытую закусочную, нашел, пил теплый приторно-сладкий кофе в граненых стаканах с черствыми пирожками.
Дела свои сегодня Кузяев закончил несколько пораньше. Но уезжал он только завтра. Он зашел в магазин и купил за четыре рубля коробку духов «Международный женский день», хотя до праздника было еще далеко: это была взятка. Положил коробочку в портфель и поплелся в гостиницу: может быть сегодня… Если сунуть незаметно в окошечко, сразу из портфеля…
Дама за стеклом была другая – полная брюнетка с тяжелыми от туши ресницами. Наманикюренными пальчиками она брала из лежащей рядом салфетки тонко нарезанные кружки сервелата и томно отправляла их в рот.
– Здравствуйте, – заискивающе поздоровался Кузяев. – Мне бы переночевать…
– Свободных мест нет, – процедила администраторша, зажав зубами недожеванную сервелатину.
– Мне одно место, одно, понимаете? Неужели у вас не найдется одной-единственной кровати на всю гостиницу? – отчаянно зашептал Кузяев.
– Гражданин, вы что, не понимаете: мест нет и не будет, – официально сказала брюнетка и потянулась за следующей колбасой.
«Эх, нужно было сразу сунуть, – досадливо подумал Кузяев. – Или сейчас самый раз…»
Он незаметно оглянулся по сторонам – не помешали бы – прижал коленкой портфель к стойке, раскрыл, – там на грязном полотенце лежала яркая коробочка «Международный женский день» – других подходящих в магазине не было. Как бы это…
Кузяев стал исподтишка, постепенно, снизу вверх рассматривать администраторшу. Обвел глазами ее необъятный бюст, обтянутый тонким свитером с широким воротником, – в вырезе свитера лежали золотой православный крестик и медальон со знаком зодиака (Кузяев не понял, каким), пухлые пальцы с толстым обручальным кольцом и перстень с массивным камнем, мягкий подбородок, яркие губы, – втягивая одновременно тонкий дурманящий аромат («наверняка не четырехрублевый», – подсознательно отметил Кузяев), смешанный с запахом сервелата. Взгляд несколько задержался на жующем рте – Кузяев даже сглотнул, а когда поднял глаза еще выше, то оказалось, что администраторша тоже смотрела на него, но так, что тот быстро захлопнул портфель со взяткой и поспешно отошел от стойки.
Сегодня вечер выдался холоднее – ветер с мокрым снегом лепил в лицо. Кузяев поднял воротник, втиснул голову в плечи и зашагал по своему вчерашнему маршруту. Такое зло разбирало Кузяева, что он даже мимо гостиничных дверей проходить не мог, – так и ходил подковкой, топча свежевыпавший снег. Добрая половина окон чернела своим незажженным светом.
«Ведь есть места, есть! И что ей жалко, если я ночь переночую? Ведь не бесплатно. И не у нее в квартире – в гостинице, по закону», – размышлял Кузяев.
Он задрал вверх голову на горящие окна, представил счастливчиков за этими окнами, в теплых светлых комнатах, в чистых постелях. Можно найти кипятильник и вскипятить чай. Горячий. Кузяев снова сделал горлом крупный глоток. Еще ветер обнаглел совсем и дул под пальто и за воротник, и даже под брючины поддувал, под которыми не было теплого белья.
Кузяев вдруг ясно представил толстую администраторшу, ее пухлые, в перстнях пальцы, культурно выбирающие из салфетки ломтики сервелата, жующий рот, и засипел:
– С-с-с… – Он хотел сказать «сволочь», но вспомнил взгляд, от которого не захочешь, да почувствуешь себя клопом, и выдохнул зло: – С-сука.
Кузяев подошел к входу и стал поглядывать на дверь. Входили и выходили люди, с сумками и безо всего, зажигались темные окна, гасли зажженные.
«Для них есть места, – раздраженно думал Кузяев. – Для всех есть места, для меня – нет места».
Кузяев так решительно вошел в холл, что швейцар не успел и глазом моргнуть. Подошел к стойке. Толстая администраторша пила чай, выбирая ложечкой из баночки от детского питания клубничное варенье.
– Послушайте! – нагнулся он к окошечку. – Ну у вас же есть места! У вас прошлую ночь одиннадцать окон так и не зажглось. И сейчас – есть ведь! Есть!
Ложечка с вареньем застыла на мгновенье в воздухе, вскинулись тяжелые ресницы, и на Кузяева глянули строгие удивленные глаза:
– Гражданин! Вы тут не хулиганье, а то сейчас быстро милицию позову!
– Ну послушайте! – взмолился-закричал Кузяев. – Неужели у вас не найдется одного места, одной-единственной кровати?! Я могу на раскладушке. Я не хочу больше на улицу! Я замерз!
