Освобождение - Евгений Анташкевич

– Вторая?

Асакуса дошёл до сейфа и вытащил оттуда ещё несколько папок.

– Вторая! – задумчиво произнёс он. – Вторую получите позже, а пока будете работать с ним каждый день с утра до вечера. Лучше, если вы будете и ночевать там. Вы женаты?

– Нет!

– Ну тогда ночевать можете… – Асакуса продолжал ходить по кабинету, – можете где хотите, раз вы не женаты. Мужчина должен быть женат, хотя бы временно. Начнёте завтра, сегодня можете быть свободны!

О встрече Енисея с каким-то японцем было доложено капитану Соловьёву, при этом было упомянуто, что после высадки Енисея из такси около его конторы машина повезла японского пассажира дальше; японец вышел на углу Китайской и Биржевой и вошёл в неприметную гостиницу недалеко от набережной Сунгари. Отследить этого человека, знакомого Енисея, Степан отправился сам: через полтора часа за японцем приехала машина, отвезла его из гостиницы в Новый город и въехала в ворота японской военной миссии на Больничной улице.

– Выходит! – выдавил Ванятка и сменил свою шпанскую позу: плечом к стене дома, нога за ногу и руки на груди.

– Давай за ним! Стой! – Степан схватил Ванятку за руку. – Он, кажись, движется в нашу сторону! Растворяемся!

Ванятка отошёл метров на пять, снова прислонился к стене и достал пачку папирос «Лапото».

«Когда я тебя отучу дымить? И стоит опять как шпана!»

Степан дождался, когда японец от ворот миссии дошёл до Николаевского переулка и повернул на него. Короткий, всего несколько десятков метров Николаевский переулок соединял Больничную улицу и Соборную площадь. Японец шёл к Соборной. Степан тронулся с места и, проходя мимо Ванятки, сказал:

– Быстро сгоняй к нашим и узнай, Енисей на работе или нет? Наблюдение за ним не снимать до вечера, до самого его дома, встретимся на базе. Если что, я здесь поставлю метку.

Ванятка кивнул, и его шляпа, к которой он так и не привык, клюнула ему на нос.

«Ну, Саньгэ, конечно, тебе спасибо, но, если человек никогда не носил шляпы, нашёл бы ему хотя бы кэпку!» – подумал Степан, глядя на Ванятку, который всего лишь несколько месяцев назад сменил солдатский бушлат и пилотку на пиджак и шляпу, которых за свою короткую жизнь никогда не носил.

Японец медленно прошёл переулок, вышел на тротуар Соборной площади и остановился.

«Проверяется!» – подумал Степан.

Ему шляпа тоже мешала. До этого он носил шляпу в сорок втором году в Германии, когда выходил на визуальный контроль и контрнаблюдение в городе Эберсвальдэ.

Он смотрел. Японец стоял. Степан пошёл по параллельному тротуару и тоже вышел на Соборную. Японец стоял и смотрел на площадь. Степан тоже остановился, и, пока японец не двигался, он мог несколько минут оглядеться. Он уже знал эту площадь как свои пять пальцев, она ему очень нравилась, в центре её был красивый деревянный, как игрушечный, собор, где он провёл опознавательную явку с Енисеем. Город вообще показался ему совсем русским, как и говорил Саньгэ; в нём не было ничего китайского, многие дома были похожи на хабаровские, даже ленинградские, такие же красивые. За годы с сорок первого Харбин был его вторым городом, кроме Москвы, конечно. В сорок втором был немецкий город Эберсвальдэ, но там было не до обозрений. Как-то он проходил мимо одного красивого особняка, потом у старшего группы спросил, а что это, и неожиданно тот сказал, что это особняк Геринга.

– Вот это – да! – сказал тогда Степан. – А почему же я хожу мимо и без гранаты?

А старший наорал на него, что ходить по городу с гранатами – не их задача.

Кенигсберг можно было в расчёт не брать, он был разрушен, и Степана отозвали на Дальний Восток, когда его развалины ещё обороняли фашисты.

Японец постоял и пошёл вокруг площади направо.

«К Московским торговым рядам, – подумал Степан, – там сейчас находится какой-то музей с животными!»

Японец прошёл полукруг Соборной и уже подходил к пересечению с Большим проспектом. Он шёл спокойной походкой, не оглядывался… Нет, он оглядывался, но не для того, чтобы проверяться, он оглядывался, как показалось Степану, как турист на экскурсии; иногда по несколько секунд стоял и смотрел – то на собор, то на Московские торговые ряды, то через площадь на гостиницу «Нью Харбин», потом снова шел.

«Нет, не проверяется! Не похоже! – Степан уже был в этом уверен. – Только бы за ним не было контрнаблюдения. А то меня засекут!»

Эта мысль заставила его провериться самому.

«Вроде – чисто!»

Японец перешёл через Большой проспект, долго стоял на углу Большого и Разъезжей улицы и смотрел вниз, в сторону Садовой. Прошло несколько минут, Степан не знал, что ему делать, он не мог просто так стоять без видимой причины, он был один, без подмены, в нарушение всех и всяческих правил, и своей неотвязностью от японца мог привлечь внимание.

«Мало ли?»

В раздумье японец постоял несколько секунд и пошёл по Разъезжей вниз. Разъезжая была пустая. Японец спускался, он шёл по правому тротуару и смотрел на левую сторону. Степан тут хорошо все знал: в ста пятидесяти шагах от начала Разъезжей на левой стороне стоял дом Адельбергов. Ещё в Хабаровске он выучил это место по карте, схемам и фотографиям и, когда с группой после приземления появился в городе, несколько раз проходил мимо их дома и осмотрелся хорошо.

Вдруг Степану бросилось в глаза, что походка японца изменилась, она перестала быть расслабленной походкой глазеющего туриста, японец шел мягким, скользящим шагом, он весь как будто бы подобрался, будто к чему-то готовился. Степан его хорошо видел, ему не было нужды идти за ним, только возник вопрос, а что делать, если японец дойдёт по ней до конца, до самой Садовой, не бежать же вдогонку. Однако японец остановился напротив дома Адельбергов, закурил, постоял минут пять, глядя на дом, потом затоптал окурок и пошёл обратно.

От дома Адельбергов он уже обычным шагом двинулся в обратную сторону. Степан боялся, что он возьмёт такси и поедет, тогда ему тоже надо будет брать такси и что-то объяснять водителю. Это было бы нездорово, потому что город был уже наполнен тревогой, и просить таксиста «следовать за вон этой машиной…» было опасно, и ещё неизвестно, не нарвётся ли он на агента жандармерии или полиции. Остановить рикшу Степан не мог, Саньгэ говорил ему, что это нормально, когда русские ездят на рикшах, что за один пробег по городу он накормит всю его семью – день сытости, но Степан не мог… Однако японец шёл пешком в сторону Пристани, на Диагональной его маршрут стал ясен, он шёл в гостиницу, только в одном месте он не повернул к Сунгари, как было нужно, а остановился на углу Диагональной и Биржевой около ограды дома с садом и двумя флигелями: кирпичным и саманным. Японец подошёл к ограде в том месте, где она близко подходила к саманному флигелю, судя по окнам и крыльцу, уже нежилому, и некоторое время стоял там. Он выкурил две сигареты подряд и только после этого пошёл в гостиницу. Около гостиницы Степан оставил его и поехал на базу.

Понедельник заканчивался, и Александр Петрович стал собираться домой. Несколько минут назад позвонил Асакуса и спросил, слушал ли он радиостанцию «Отчизна» и что нового услышал. Он лично поставил Адельбергу эту задачу и сформулировал её так: «попытаться выяснить источники информации».

Александр Петрович в обычное время включил приёмник, но сегодня передавали об обстановке в СССР: о восстановительных работах в городах и на заводах, разрушенных немцами, а ещё о том, что на реке Амур началась путина лососевых рыб.

А час назад у него был Михаил Капитонович Сорокин, выполнявший ту же задачу. Он сказал, что с завтрашнего дня он, по словам Номуры, переподчиняется Асакусе и ему – Адельбергу. Ещё он рассказал, что то же поручено атаману Лычёву, который рассадит сотню самых преданных своих казаков по тем «злачным местам», которые упоминались в передачах, мол, они там будут «мало-мало выпивать и внимательно слушать».

– А зачем сотню?

– Они будут сидеть посменно, а то ведь сопьются! – с улыбкой ответил Сорокин.

– Какая ерунда. Те, кто собирает эту информацию, сами сидят и слушают!

Александр Петрович встал, опёрся на палку и оглядел стол. На столе было почти пусто, стояла лампа, чернильный прибор, фотография семьи в бронзовой рамке и лакированная коробочка. Он открыл её, там лежала пуля от русской трехлинейки, он достал её и поставил стоймя на стол.

«А ведь я не успел… я тогда не успел!» Он взял пепельницу и пошёл к окну.

Из окна была видна улица.

Господи! Господи! Как же он тогда торопился, в двадцать девятом, в середине лета, когда на дачу в Маоэршань прибыл нарочный с запиской от Мишки. Вон она, записка, сложенная, до сих пор лежит на дне коробочки под пулей и медвежьим когтем.