Земляки - Анджей Мулярчик

— Эй, друг! Все-таки ты скажи, каких ты женщин любишь? Все равно я тебя привезти должен!

Казик молча сует Кекешке ружье, тот целится, стреляет, «варшавянин» исчезает. Кекешко бежит за угол, где был «варшавянин», Казик нетерпеливо кричит ему вслед:

— Ну как?

— Все в порядке! — слышится в ответ.

— Лежит? — спрашивает Казик, когда мельник возвращается.

— Удрал, — с облегчением сообщает Кекешко, довольный благополучным исходом дела, и, глядя вслед исчезнувшим «грабителям», гордо добавляет: — Ну, вот мы и защитились.

— Ох, пан Кекешко, сдается мне, лучше вам в хоре петь, чем быть мельником… — говорит укоризненно Казик,

— Зато я хороший, — миролюбиво уверяет Кекешко. — Я всегда все для людей сделать стараюсь!

Стоя за стодолой, Казик озабоченно смотрит на свое поле. Теперь поздняя весна, и озимые, которые он посеял осенью, поднялись совсем никудышными…

В стодоле возится бабка Леония, которая пытается заткнуть пучком соломы дыру в мешке, которую прогрызли мыши. Из дыры широким ручьем струится зерно.

— Бог нас услышал, — говорит она входящему Казику. — У Каргулей тоже мыши. Еще хуже нашего все погрызли.

— Что они у Каргулей все погрызли, это справедливо, а на меня-то бог зачем эту заразу наслал? Сплоховал, видать, не разглядел межи…

Казик подставляет руки под поток зерна и со злобой смотрит на десятки разбегающихся во все стороны мышей.

— Вот и пришел нам конец в самом начале… — грустно говорит он.

— К как же ты, господь бог, мог эдак ошибиться! — укоризненно вздыхает бабка.

— А может, бог-то нынче на сторону немцев стал? — спрашивает Витя, который входит в стодолу через распахнутые со стороны поля ворота.

— Не богохульствуй, ты еще несовершеннолетний! — одергивает его отец.

— Так ведь мыши не от бога, а от немцев идут! — не сдается Витя. — Войт сказывал, что «вервольф» повзрывал все плотины на реке, вот мыши и пришли сюда со всех залитых земель.

— Не будет нам жизни без кота, — говорит Марыня, входя с маленьким Павликом на руках. — Глянь, что в саду делается: мыши по деревьям не хуже муравьев бегают…

— Завтра в городе большой базар. Езжай-ка, Витя, и чтоб без кота не возвращался! — решает Казик.

— А дадут мне кота без бумаги? — сомневается Витя.

— Какая тебе еще бумага нужна! Вон, возьмешь два мешка зерна и выменяешь кота…

— Так это на барахолке… — разочарованно тянет Витя, — а я думал, в ЮНРРУ надо идти, как Каргуль…

— Что — как Каргуль?! — встрепенулся Казик.

— Так ведь Каргуль заявление подал, и ему лошадь американскую приделили. Завтра выбирать идет…

— Ну, нахал так нахал! Брата моего в Америку загнал, а теперь еще от них лошадь получает! Ни стыда, ни совести…

Казик с ненавистью смотрит на соседа, который как раз вышел во двор и начал возиться со сбруей.

Витя пробирается через толпу на барахолке, ведя за руль велосипед, через раму которого переброшены два мешка с зерном.

Вокруг магистрата, на котором висит бело-красный флаг и вывеска «Уездное управление», сосредоточилась вся торговая жизнь городка и окрестностей. Вереница людей, одетых кто во что горазд, медленно движется мимо «походных магазинов», то есть попросту распахнутых чемоданов, над которыми стоят их владельцы-торгаши, приезжающие на западные земли из центральной Польши, чтобы менять здесь продукты на вещи, которые достались переселенцам вместе с брошенными немцами домами.

В картонных и фанерных чемоданах стоят банки с маслом и медом, поблескивают жиром бруски сала, вьются темными змеями колбасные круги. Там и сям можно увидеть и «катанку» — особую колбасу, приготовленную из каши, жира и крови. Все это продается небольшими порциями, подготовленными для обмена. Известно ведь, что за костюм положено отдать брусок сала, за ковер — банку масла, а вот за часы с кукушкой можно получить только пакетик сахару.

Повсюду здесь царит торговый азарт. Мужчины с туго набитыми мешками, завидев такой же мешок у другого, подходят: «Махнемся не глядя?» Минута колебаний, пробное ощупывание мешка и наконец: «Даешь!» Мешки переходят из рук в руки, и владельцы их лихорадочно бросаются проверять, что они приобрели и что потеряли…

Пока Витя глазеет на плакат, медленно читая: «Возвращенные земли — твоя Родина и Будущее!» — кто-то, потрогав его мешки, предлагает:

— Махнемся?

— А есть у вас кот? — интересуется Витя.

— Десять дамских платьев и лакировки! — хрипит бородатый оборванец и, видя, что Витя отрицательно машет головой, уходит.

Наконец Витя находит кота: он сидит возле одного из чемоданов в старинной позолоченной клетке для канарейки, злой, взъерошенный, словно униженный этим «птичьим положением». Витя ставит свой велосипед возле кошачьего хозяина,

— От немцев остался?

— Да ты что, пан! Я его с самой центральной Польши вез!

— А ловит он?

— По пятьдесят мышей жрет! Где твой дом, далеко?

— У меня велосипед с собой, довезу.

— Что велосипед! Без денег нечего кота торговать, кот денег стоит!

— Так ведь я два мешка пшеницы отдаю! Каждый по пятьсот злотых стоит!

— Это дело другое. Давай оба мешка и велосипед впридачу. Ну, ну, — хлопает он по плечу Витю, видя его колебания, — велосипед тебе от немцев остался, а я-то кота с самой центральной Польши вез!

Витя видит в толпе Ядьку, за которой плетется Кекешко. Клетка с котом мешает Вите догнать их — не так-то легко продираться вперед, когда заняты руки. Все же он следует за соседями, стараясь не потерять их из виду. Добравшись до конца рынка, он оказывается перед большим огороженным плацем, вокруг которого кольцом стоят люди. Они с увлечением разглядывают что-то.

Подойдя ближе, Витя видит «корраль», в котором стоят несколько лошадей. Прямо перед ним, за столом, покрытым красным сукном, спинами к нему восседает оценочная комиссия. Каждый хозяин, выбрав лошадь, ведет ее к столу комиссии — там устанавливают цену лошади и хозяин подписывает бумаги.

Витя рассматривает лошадей. Среди них есть всякие: тяжелые першероны, исхудалые и измученные жизнью мерины, маленькие подвижные кобылки. Большая часть лошадей стоит уже в стороне — они оценены и оплачены.

Войт, бывший военный, оставшийся после демобилизации на западных землях, ведет на длинном поводу выбранного им коня бельгийской породы. Публика обменивается замечаниями, пытается угадать цену, какую комиссия назначит коню. Витя, однако, следит только за одной лошадью. Это — огненной масти жеребец с роскошной гривой, который никак не дает поймать себя: едва кто-нибудь приближается к нему, жеребец с громким ржаньем встает на дыбы и отскакивает в сторону… Остальные лошади покорно позволяют надеть на себя узду, хотя и стоят свободно.

Один из гоняющихся за жеребцом мужчин оборачивается. Витя узнает в нем Каргуля. И в ту же минуту жеребец, загнанный в самый угол «корраля», толкает Каргуля грудью, опрокидывает его и скачет прочь. Свободный и прекрасный, он несется вдоль плаца. Толпа в ужасе расступается перед ним. Кекешко и Ядя тоже бегут в сторону.

— Эта ЮНРРА ихняя знает, что у нас дикий запад, вот и шлет нам диких лошадей… — говорит кто-то позади Вити.

— Такого работать не загонишь…

— Ничего, ему только разок шею согнуть, а после — хоть лед на речке паши на нем!

Витя напряженно следит за Каргулем. Тот снова ухватился за уздечку; секунда — и над ним сверкнули лошадиные зубы, мелькнули в воздухе копыта — конь помчался по плацу, волоча за собой по пыли Каргуля, вцепившегося в уздечку… Слышен вопль Ядьки, крики перепуганной толпы. При виде мчащегося прямо на нее бешеного мустанга комиссия разбегается во все стороны. У самого стола конь останавливается, налегает на него грудью и, подумав с минуту опрокидывает в грязь: летят в воздух бумаги, чернильный прибор падает на землю… Конь с удивлением взирает на судей из комиссии: спасаясь бегством, они дружно, как по команде, перелезают через ограду, выпятив в его сторону зады. Слышен громкий смех толпы.

Витя не спускает с лошади восхищенного взгляда: прекрасная голова гордо поднята, грива развевается по ветру, ноздри нервно вздрагивают, словно животное предчувствует конец своей свободе.

На противоположном конце плаца тяжело поднимается с земли Каргуль. Кекешко заботливо стряхивает с него пыль и грязь. Каргуль, однако, раздраженно отталкивает его.

— И на что вам эта бешеная коняга? Взяли бы вон того… — указывает Кекешко на стоящего неподалеку спокойного и печального мерина.

— Лучше поди его уговори, чем ко мне с советами лезть! — Каргуль тычет в сторону ржущего жеребца, который снова совершает победный круг, волоча за собой уздечку.

Кекешко растерянно смотрит на жеребца, потом на мерина и, наконец, переводит взгляд на Ядьку, словно ожидая, что она скажет.