В огнях трёх революций - Сергей Надькин

Дома Сашу мать спросила:

– Ты чего, женился, что ли, раз неделю дома не жил?

– Нет, мама, не женился, просто работал на заводе по 12–14 часов в сутки, а вечерами и ночами ходил с рабочими революцию делать.

– Господи боже милуй, никак по стопам отца пошел! – выпучила глаза перепуганная мать. – Мой сын – революционер, – повторила женщина не один раз.

Сашка не сходил с протоптанной дорожки. Высокий красавец-курган, окруженный лесами и высотами. Чудный вид Олонецкой природы распустил свои объятия перед участниками митинга. С высоты виднеются в озерной голубизне Заонежские острова. Северней видна река Шуя, лесные озера, тянущиеся цепью вдоль высоких холмов. Здесь, в глубине этой красы северной природы, слышалась Сашке далекая от этих чудесных чувств речь.

– Товарищи! Мы не рабы, но мы угнетены; за нас никого, а против нас, прежде всего, наше правительство – приказчики капитализма. Объединяйтесь, лишь в объединение сила! Много нас, отсталых, робких, не разорвавших связей со старым суевериями. Товарищи, объединяйтесь сами, зовите с собой других, объясните всем, что наш народ обманут, ограблен только потому, что не все реки и ручейки освободительного движения слились в один могучий поток!

Долго шли на Кургане пламенные речи. Глянул Сашка на небо, сам поначалу не заметил захода солнышка. Ветерок свежий задул, а все еще воспламеняются призывы.

– Объединяйтесь, товарищи, объединяйтесь на борьбу с общим врагом!

В одиннадцать часов ночи маевка завершила свою работу. Толпа сомкнулась, шли, рассеивая тишину летней ночи, пели:

Отречемся от старого мира…

– Бочки железа, рыжики, чугун, лен, рыба, ивовая икра, кряжи, плошки, бревна, доски, дрова пришли с Петербурга в Вознесенье. Чистая прибыль колоссальная, – докладывал управляющий Анисим Прохоров Константину Филину.

– Выйди, внезапно дал команду управляющему Константин Константинович, увидя у себя в кабинете сына Виктора.

– Хорошо, Константин Константинович, – ответил Анисим Прохоров и покинул кабинет.

– Против царя, значит, пошел бунтовать! – ругался, стуча кулаком по столу, на сына отец.

– Я отрекся от старого мира и отрекусь от тебя, если ты будешь оставаться сторонником царизма, – сказал Витя и схватил, срывая со стены справа от иконы, портрет Николая Второго.

– Оставь государя портрет, – взывал с требованием к сыну Константин Константинович.

– Все мои ровесники гимназисты давно отреклись от царизма, и ты отрекаешься, отец, – взволновано выплеснул Витя и бросил царский портрет под ноги на пол.

– Ах ты какой неблагодарный, на отца родного руку поднял, ох, подлец! Против царя идешь!

– Отрекаюсь, отрекаюсь от тебя, отец, – громко сказал Витя, и, сделав пару коротких шагов, вышел из отцовского кабинета.

– Будь проклят, – кричалось вдогонку сыну отцом, по комнатам дома слышались громкие решительные шаги юноши, в комнате за его спиной слышался мужской плач.

Константин Константинович присел на диван, заплакал. Отцовские слезы, сопровождаясь тяжелым мужским рыданием, катились с глаз Константина Константиновича. Они капали на разбитый лежащий на полу царский портрет.

Плач слышался в дверях. Витя не вызвался отцовским страданьем, скоро собрав с родительского дома вещи, съехал на житье в дом-лавку Копейкина, куда устроился подрабатывать продавцом книг. Денег у него и так было как у дурака фантиков, за каждую организованную им протестную акцию молодежи он получал из кассы партии хорошие барыши. Вот такой был поставленный у него бизнес. Гимназию посещал регулярно и за учебу получал круглые пятерки, мечтая стать военным, дослужиться обязательно до чина полковника, если не генерала. По окончании занятий Виктор спускался по мраморной лестнице вниз в толпе остальных гимназистов. Останавливаясь на лестничной клетке и оглядываясь по сторонам, он прочитал гимназистам братьям Рыбакам и Леве Левину стишок «Отрекаемся».

– Очень хорошо, Витя, почитай еще чего-нибудь, – просили гимназисты Рыбаки у Виктора.

– Почитаю, и не только. Скажу радостную новость: я уже отрекся от своих родителей, от отца в частности: он не захотел прощаться с царизмом. А вы отреклись? – спрашивал ребят Филин.

– Пока не до конца, – говорил за всех Лева Левин.

– Отрекаться надо сейчас, приходите ко мне в книжную лавку Копейкина, там и предметно поговорим, а пока пора мне, – позвал и распрощался с гимназистами Витя.

– До свиданья, Витя, – попрощались юноши с Филиным. Витя спустился по широкой лестнице вниз. Пройдя колонную, похожую на зал дворца, прихожую, юноша покинул здание гимназии и оказался на улице. На его глазах видалась как на ладони Соборная площадь. У бронзового памятника царю освободителю Александру Второму Виктор увидал прогуливавшуюся по площади одинокую девушку. Он направился прямо к ней. Проделав десятка два шагов, поздоровался.

– У Вас есть родители? – почему-то вдруг спросила она приблизившегося к ней Виктора.

– Я от них отрекся, – гордо сказал девушке юноша.

– Почему? Как твое имя? – спрашивала Виктора девушка.

– Виктор. Не разделяю их взглядов, – ответил темноволосый мальчуган девушке.

– Да как это – вы не разделяете? Очень сочувствую, – выговорила девушка. – Вы, голубчик, в церковь, к батюшке сходите, за советом, раз вы остались круглым сиротой.

– Нет, в попов я тоже не верю. Я же помню вас: вы же Лиза, Лиза Пименова, а я Виктор Филин, давайте, пойдемте к нам в социал-демократы, – провозгласил разулыбавшийся юноша.

– Побойтесь бога, голубчик, я же в церковь хожу, в хоре церковном петь, батюшка меня слушает.

– Хорошо, тогда к нам заходите в книжную лавку, будете прочитывать умные книги, Максима Горького, «Мать», например.

– Я книги люблю, но такие книги не читаю, – объяснилась с Виктором Елизавета, – А вот проводить меня вы, пожалуй, сможете, ведь вы такой юный, – предложила Виктору Лиза, оба повернулись спиной к бронзовому царю, брели по пустой площади в сторону Святодуховского собора.

Потом они долго гуляли по городскому саду, стояли на горке у реки Лососинки; цвели тогда деревья сиренью. Первый раз в жизни девушка Виктора расцеловала, радость губ на душе, первый поцелуй, первая любовь.

В субботу самым утречком петрозаводские купцы Константин Филин и Сергей Пименов в компании владельца пароходства Конецкого отправились на летнюю рыбалку на Ивановские острова. Все трое любили летнюю рыбалку и часто, как состоявшиеся жители города, имевшие во владенье суда, отравлялись в плаванье на Ивановские острова. Высокая горка на острове, зелень елок, тропинка, ведущая на подъем каменного берега, голубой горизонт озера, белые облака на небе. Поснимав в открытое озеро сети, рыбаки вернулись на лодках на берег и, разведя кострище на косогоре, дружно устроили крепкую пьяную рыбалку.

Заедая выпитое вино свежей ушицей, Константин Филин высказывал наружу свои отцовские страданья:

– Сын мой, Витька, от меня, родного отца, отрекся, с бунтовщиками связался, в революцию решил пойти. И я его тоже проклял.

– В революцию, говоришь? Пусть побоится бога, против царя, престола бунтовать.

– А где же бродит твой сын? – поинтересовался у Филина Иван Иванович Костюнин.

– Когда как: то в книжной лавке Копейкина обитает, то у голытьбы на Голиковке дружбу оттискивает, то у моей дочери живет в доме.

– Я тебе вот что скажу, Константин Константинович, женить твоего Витьку надо на дочери мой Лизе. Тогда все дурные мысли о революции сами по себе лебедем белым из головы Витькиной вылетят, – советовал старинному другу Сергей Пименов, Лизкин отец.

– А я так не думаю. Если уж начал бунтовать, так пойдет до конца, пока пуля годового или петля висельницы не остановит, – вполне реально разговаривал о судьбе Константинова сына Виктора владелец судоходной компании Конецкий.

– Да, как карта ляжет, Иван Иванович. Женишок подрастет, задумается, детишки пойдут! – возразил Сергей Пименов приятелю.

– А у меня чего, внук, говорят, родился, дочь-то за солдата замуж выскочила, без родительского благословенья! Игорем назвали. Радости никакой. В душе пустота: я дедом стал, а внука видал один раз.

– Ну, раз Христос дал на свет внука, дак на все воля божья. Хочу выпить за то, чтоб внук твой, Константин Константинович, не встал на путь бунтарства, – предложил Иван Конецкий.

– Господи помилуй, господи помилуй, спаси и благослови, – звучал у берега озера молебен.

Выпили стоя, покурили, поговорили, поев на радость озерной ушицы, поотмахивались от комаров. Поменяли разговор на коммерческий:

– Как у тебя навигация, Иван Иванович, в семь лет поднялась? – спрашивал Конецкого Филин.

– Ходим и на Неве, и на Шексне, и на Свири, в содержании в Рыбинске плавучие доки и торговля хлебными товарами. Видишь, как растем, у нас навигация открывается 9-го мая, закрывается 4-го ноября, мои суда через Вознесенье в Петербург 15913365 пудов грузов, только за 1901 год.