Глубокое синее море (др. пер.) - Чарльз Вильямс

— Бредовые измышления параноика, — бросил Годдер. — Но, с другой стороны, тут могло быть и другое. Почему Красиски интересовался его глазом?

Вошел капитан Стин и успокоил дам, сказав, что Красиски помещен под замок и что им не нужно беспокоиться. Увидев стакан, стоящий перед Годдером, он очень огорчился.

— Я удивлен, мистер Годдер, что вы больше не питаете уважения к смерти, — заметил он кислым тоном.

Эти люди, подумал Годдер, никогда не поймут, что ход их мыслей неверен. Такие люди всегда уверяют, что мертвый — это не только застывший кусок плоти, который больше никогда не увидит восхода солнца, никогда не услышит пения птиц, никогда больше не выпьет ни капли вина, но они уверены в том, что он ушел в более прекрасную и более богатую жизнь, в вечный рай. И тем не менее им жаль любого мертвого, потому что ему не повезло и потому что он больше не может наслаждаться теми страданиями, которые уготованы ему здесь на земле.

— Капитан, — сказал Годдер, — все это зависит от того, как смотреть на вещи. А поскольку мы уже никогда не сможем спросить об этом Эгертона, то никогда и не узнаем, кто из нас прав.

Вошел Спаркс, неся в руке телеграфный бланк.

— Наконец удалось получить через Калифорнию, сэр, — сказал он. — Я связался с Аргентиной. Сообщение для полковника Эгертона.

— Для него оно немного запоздало, — заметил капитан.

— Да, сэр. И мне очень жаль, что я не получил его немного раньше: оно было составлено сегодня утром. Было бы лучше, если бы аргентинская станция передала его через американские станции.

Стин открыл конверт.

— Хм, подписано именем Консуэла. Должно быть, это та самая женщина, которой мы сейчас послали сообщение.

— Возможно. Через несколько часов мы должны получить ответ. Я буду в радиорубке. — С этими словами радист ушел.

— Ничего тут важного нет, — хмуро сказал капитан. — Но он бы, конечно, порадовался этому сообщению. — Капитан зачитал его вслух:

«Полковнику Уолтеру Эгертону, пароход „Леандр“. Энрике присоединяется моим пожеланиям и желает удачного путешествия. С любовью, Консуэла».

У Керин и Мадлен Леннокс на глазах выступили слезы. А Годдер подумал, не слишком ли поздно, через шесть дней желать удачного путешествия. Правда, телеграмма могла застрять в пути.

Когда Годдер на следующее утро, в самом начале девятого, появился в столовой, там еще никого не было. Обе дамы, сообщил стюард, попросили принести им кофе в каюты, а капитан уже позавтракал.

— Никого из них упрекнуть в этом не могу, — сказал Годдер. — Кстати, стюард, как вас зовут?

— Карл Бергер.

— Так вот, Карл, я думаю, мне хватит чашки кофе и чашки компота.

Команда уже в основном устранила повреждения. Остатки зеркала были убраны, была повешена новая лампа. Дырочку в перегородке позади зеркала расширили и забили пробкой, которая была приблизительно того же цвета, что и переборка.

Куря сигарету, Годдер внезапно подумал: очень странно, что Красиски имел с собой на борту оружие. Ведь ему нужно было иметь чемодан с тройным дном, чтобы протащить оружие через таможню. Правда, когда у человека не все дома, он может попытаться протащить с собой целый арсенал.

Потом Годдер осмотрел стул, на котором сидел Эгертон. Ни одна из пуль даже не царапнула дерева. Может быть, они прошил через обивку? Он осмотрел стул с обратной стороны, но и тут не нашел никаких следов.

— Все еще исследуете обстоятельства убийства, Шерлок Холмс? раздался голос позади него. Годдер обернулся. Линд с улыбкой смотрел на него, стоя в дверях и почти закрывая собой весь проем. Он подошел ближе и сел рядом с Годдером.

— Просто у меня появились кое-какие мысли, — ответил тот. — Какого калибра было оружие?

— Девятого. Чешский автоматический револьвер. Но калибр сам по себе не очень-то важен. Самое главное — куда попадет пуля. Вы уже позавтракали? — Годдер кивнул. — Я исследовал оба ранения. Одна пуля пробила ребро, другая — позвоночник. Выходных отверстий от пуль я не нашел, этим и объясняется сильное кровотечение из входных отверстий.

— Все понятно, — ответил Годдер, хотя в какой-то степени остался неудовлетворенным. Он, правда, и сам не знал, чем именно вызвано это чувство. Как бы то ни было, а Линд должен знать больше, чем он. — От Консуэлы Сантос пришел ответ? — спросил он.

— Да. — Линд закурил сигарету. — Сегодня рано утром. У Эгертона нет ни одного родственника, кроме двоюродного брата, с которым он потерял связь уже несколько лет назад. Она считает, что он живет в Австралии, но точно не знает, где. А может, он вообще умер…

— Значит, погребение состоится прямо в открытом море?

Линд кивнул.

— Больше мы ничего не можем сделать. А его багаж сдадим британскому консулу в Маниле. Погребение назначено на четыре. Вы присутствовали хотя бы на одном?

— Нет, — ответил Годдер.

— Ничего особенного это зрелище не представляет. — В сардонических голубых глазах можно было заметить довольный огонек. — Можете появиться в любой одежде. Поскольку вы располагаете обширным гардеробом, я бы надел на вашем месте черный фрак с цилиндром и галстуком-бабочкой… Да, но надо пойти проведать Красиски. Может быть, сейчас мне удастся от него чего-нибудь добиться. Хотите пойти со мной?

— Пойдемте. А что вы, собственно, знаете о нем? Зачем он поплыл в Манилу?

— Когда я его лечил, мне часто доводилось с ним разговаривать. Я не знаю, остались ли у него родственники после войны. Сам он служил в польской армии и попал в 1939 году в плен. Он, как вы сами понимаете, еврей, так что ему пришлось испить всю чашу до дна. Где-то в этот период его, вероятно, к тому же кастрировали. Временами я заставал его в слезах, руками он держался за это место. Ужасно!

После войны он, как и многие другие военнопленные, скитался по разным странам и, наконец, осел в Бразилии. Там принял бразильское гражданство. По профессии он ботаник и перед войной был ассистентом у профессора в Краковском университете. Он специалист по древесине тропических растений и поэтому работал в экспертной конторе по продаже леса. С таким же поручением он ездил в Перу и, видимо, в Минданао и Лузон отправился с теми же функциями. Он любит джунгли. А людей он боится.

— Ничего удивительного в этом нет, — заметил Годдер.

Они спустились на нижнюю палубу. Утро выдалось очень жаркое, но вдалеке, со стороны бак-грота, виднелась темная стена грозовых туч, сквозь которую порой пробивались разряды молнии. Темная, пурпурная пелена дождя висела, словно покрывало.

— Сегодня нам придется пережить еще и грозу, — заметил Линд.

Из-за двери, на которой был навешен замок, не доносилось ни звука. Линд отпер замок и вошел внутрь. Красиски уже не был связан, на нем были только помятые полотняные брюки. Он лежал на одной из нижних полок. Глаза у него были открыты, но ничего не выражали. Линд заговорил с ним сначала по-английски, потом — по-немецки, но ответа не получил. Лишь худая безволосая его грудь ритмично поднималась при вдохе, а рука его один раз смахнула с лица несуществующую муху. Сперва — преподаватель университета, а теперь — живой труп, «развалина» — так, кажется, назвал его Эгертон, после чего был убит этой «развалиной».

— Не хочет говорить, — сказал Годдер.

Линд кивнул.

— Будем надеяться, что это состояние у него пройдет. Но сделать сейчас ничего не можем. Можем только ждать.

Филиппинец принес пластиковую миску с фруктами, на картонной тарелочке несколько бутербродов и воду. С Красиски предусмотрительно сняли ремень и галстук, чтобы он не смог покончить с собой.

Они вышли, и Линд запер за собой дверь.

— Странно, что он такой бледный, — заметил Годдер. — Ведь он так долго находился на свежем воздухе.

— Гелиофобия, — объяснил Линд. — Он не выносит солнечных лучей. Его кожа на солнце буквально вся бы сморщилась. Поэтому он всегда должен был защищаться от света. К тому же в джунглях практически нет солнечного света. На этот счет у него была довольно примитивная шутка. Он говорит о себе, что не тянулся бы к солнцу, а наоборот, убегал бы от него. Хотите пройти со мной! Вы сможете посмотреть, как это делается.

— Вы имеете в виду Эгертона?

— Да. Его как раз готовят для погребения.

Они спустились еще ниже. Вдоль машинного отделения тянулся темный коридор, на противоположной стороне которого находились складские помещения, холодильник стюардов и холодильные установки. Одна из дверей была не закрыта. Линд сунул туда голову.

— Ну, как у вас тут дела?

Они вошли вместе с Годдером. Это была стальная камера, свет в которую проникал только через потолок.

На двух деревянных подставках лежала дверь, а на ней — труп Эгертона. Его как раз зашивали в парусину. Боцману помогал молодой широкоплечий матрос со светлой бородкой. Годдер вспомнил, что кто-то называл его Отто. Оба подняли глаза, но ничего не сказали. Труп был почти уже весь зашит в парусину, оставалась одна голова. Седые волосы теперь находились в полном порядке, и худое лицо в свете яркой электрической лампочки казалось мраморным.