Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо

В отличие от нее, при входе в кабинет Семяизвергатель не проявил особого волнения. Он снял пальто, повесил его на вешалку рядом с дверью и лег на кушетку. Обычный ритуал, которому он спокойно подчинялся. Я смог бы поверить, что сеанс был почти обычным, если бы, усаживаясь в кресло, не заметил, что кушетка стоит неустойчиво. В спешке я утратил бдительность. Из-за того, что тело Ольги было недостаточно сдавлено, оно мешало одной из ножек кушетки опуститься на пол. Кроме того, я с ужасом увидел, что ее голова немного высовывалась из-под кушетки. Она была воскового цвета, а глаза пристально смотрели на меня, как если бы она не хотела упустить ничего из сеанса, в то время как ее язык, казалось, облизывал ковер. Чтобы отвлечься от нее, я смотрел на «Двадцать четвертый день». Но ее глаза и язык не давали мне покоя настолько, что я уже приготовился к тому, что они появятся на картине.

Что касается пациента, он, казалось, совершенно не был обеспокоен положением кушетки.

– Если бы вы знали, насколько подозрительно я отношусь к сексу, – вздохнул он. – Никогда мне не удавалось получить удовольствия, которое он обещает. Однако мысли о нем неотступно преследуют меня. Все это из-за женщин! Не то чтобы я сердился на них за это, но нужно признать, что они являются причиной всех бед. Долго верили, что секс является мужским делом. Какое заблуждение! В действительности, это женская прерогатива, ведь они без конца об этом думают. Достаточно посмотреть, как они одеваются. Под пальто вы видите легкие ткани, платья с глубоким вырезом, с разрезами, голые спины, облегающие брюки, сверхкороткие юбки, сетчатые чулки – все, что нужно, чтобы привлекать мужчин. Я стараюсь не думать об этом, но они повсюду. Везде они расточают обещания удовольствия. Как этого избежать? Как только вы встречаете одну из них, какой бы далекой от этих тривиальностей она вам ни казалась, в какое бы изысканное место вы ее ни пригласили поужинать, от этого никуда не денешься. С самого начала она пытается продать вам свою генитальность. Другого слова и не подберешь. Как только вы оказываетесь в близких отношениях, она довольна. Но эта близость стесняет меня, эта влажная интимность, когда разговаривают низким голосом, обмениваются заговорщическими взглядами, когда руки и тела слегка касаются друг друга, а будущие ссоры не за горами. Уже пахнет постелью. Я принимаю этот запах за чистую монету, и все кончено, еще даже не начавшись. В библии написано: «Они видя не видят и слыша не слышат». А я наслаждаюсь, не наслаждаясь. Вот почему я посещаю сеансы психоанализа. По крайней мере, здесь – благородная интимность, место воспаряющего духа, где держат дистанцию и сохраняют осанку. Можно говорить обо всем, и об этом тоже, не теряя достоинства. Мы в приличном обществе…

Ну, раз он так говорил! Глядя в окно, я заметил Май Ли, которая переходила улицу. Она ушла, не предупредив меня. Вероятно, боялась повторения вчерашнего. Она остановилась перед «Ланчей» и долго смотрела на нее, время от времени поднимая глаза на окна моего кабинета. В то же мгновение из темноты появился Герострат. Я этому удивился, так как он должен был изображать Деда Мороза в своем магазине. Мое изумление усилилось, когда я увидел, что он заговорил с ней. Правда, он разговаривал со всеми, но было странно, что Май Ли, не слишком словоохотливая, так любезно ему ответила. Я бы дорого дал, чтобы узнать, что они говорили друг другу. Герострат, казалось, объяснял ей что-то, показывая на окно моего кабинета, в то время как она с одобрительным видом кивала головой. Но холод, вероятно, положил предел их дискуссии, так как они не задержались на улице. Май Ли пошла вверх по скверу д'Анвер к метро, Герострат немного подождал, и, прихватив свою сумку на колесиках, двинул к улице Данкерка.

Тем временем Семяизвергатель продолжал свой гимн аналитической практике.

– Когда я говорил, что мы в приличном обществе, я имел в виду не только вас, но и пациентов, которых встречаю в комнате ожидания. С ними я хорошо себя чувствую, это мои собратья по несчастью. Мы как одна семья. Семья тех, кому неловко в собственной шкуре. Семья, не охочая до чужих тайн, где каждый остается при своем и не лезет к другим. Наши отношения ограничиваются взглядами, которыми мы обмениваемся, чтобы приветствовать друг друга. Но эти взгляды делают нас бесконечно более близкими, чем ночь, проведенная в одной постели.

Мне было интересно, как долго он собирался продолжать развивать эту тему, и тут его слова заставили меня насторожиться.

– То же самое с пациенткой, которую я иногда встречаю в комнате ожидания. Элегантная женщина, которая носит пальто из оцелота. В первый раз, когда наши взгляды встретились, мне вспомнились строки: «Тебя любил бы я – и это знала ты!»[9] Не более того, и тем лучше. Теперь, когда я ее вижу, нахожу в ее глазах то немое согласие, ту общность, которая и составляет все богатство отношений между индивидуумами, так что нет нужды в плотском выражении, чтобы объясниться друг с другом. Со временем я приметил ее автомобиль, «Ланча», серый металлик, всегда припаркован перед лицеем, как если бы это место по праву принадлежало ей. Когда я вижу эту машину, то знаю, что она у вас, тогда я жду внизу, чтобы не беспокоить ее. Она каждый раз улыбкой благодарит меня за это. Улыбкой, в которой нет ни капли похоти. Однажды из-за нее, вы, может быть, помните, я пропустил сеанс «Ланча» была перед вашим домом, я больше получаса прождал ее под дождем. А когда решился подняться, мое время уже прошло. Это случилось, должно быть, один единственный раз. Спускаясь вниз, я подошел поближе рассмотреть машину, она оказалась не ее. Она никогда не узнает, что из-за нее я пропустил сеанс. Это мой тайный подарок ей. Еще более ценный оттого, что она о нем не знает.

Он размышлял мгновение:

– Только я не могу делать такие подарки постоянно. Сегодня вечером я решил, что видел ее машину на привычном месте. Сначала хотел подождать, чтобы не беспокоить ее, но не был уверен, что она у вас, – она никогда не приходит по вторникам, тогда я поспешил подняться. И вот теперь, это странно, у меня такое впечатление, что в этом кабинете есть что-то от нее…

Мой взгляд встретился с помутневшим взглядом Ольги в нескольких сантиметрах под ним, и мне показалось, что необходимо срочно закончить сеанс.

– Хорошо, месье, – произнес я, вставая.

– В глубине души я уверен, что это ее машина, – добавил он удивленно, усаживаясь на край кушетки.

Поднялся, положил на стол пятьсот франков и, пожав мне руку, ушел.

Из окна я видел, как он направился к «Ланче». Как и Май Ли, он какое-то время рассматривал ее. Не хватало только Герострата, чтобы сообщить ему о своих познаниях в этом вопросе. Но он не появился. Работа Деда Мороза, должно быть, обязывала. Семяизвергатель поднял глаза на окна моего кабинета, поколебался, потом смиренно направился к своему «Роверу», припаркованному перед дверью моего дома во втором ряду, завел мотор и тронулся с места.

Я не стал перекладывать Ольгу на кушетку. На или под, какая разница? Закрыв дверь кабинета на ключ и открыв окно, чтобы помешать разложению – меня беспокоило чередование тепла и холода, и я уже не помнил, что по этому поводу говорила судебная медицина, – я спустился в приемную и еще раз позвонил Шапиро.

Как я и ожидал, секретарь предложил мне перезвонить или оставить сообщение. На этот раз я решился:

– Попросите комиссара, как только он вернется, позвонить Мишелю Дюрану, – сказал я. – Это срочно.

Потом снова попытался дозвониться до Ребекки, но безрезультатно. Вне себя я повесил трубку. Прощание, скорее всего, не удалось, я не представлял себя, отправляющим ей телеграмму или оставляющим сообщение на автоответчике: «Пациентка задушена, пока я спал, – возможно, я виновен – сдаюсь полиции – всегда твой – Мишель».

Я вытянулся на канапе. Ожидание могло оказаться долгим, но мне не нужно больше было звонить в комиссариат. Некоторым образом мое сообщение официально уведомляло о смерти Ольги. Оставалось только позволить событиям идти своим чередом. Может быть, все окажется не так уж и ужасно? Может быть, Шапиро отнесется с пониманием и не будет усердствовать, чтобы повесить это убийство на меня? Может быть…

В действительности, я ни в чем не был уверен. Чтобы склонить Шапиро к версии о своей невиновности, нужно было бы верить в нее самому. Я не сдвинулся с кресла – двигались мои мысли, – но как поклясться в этом? Не сама же Ольга себя задушила. Кто это сделал? Сколько раз я уже задавал себе этот вопрос? Ольга была невыносима, ну и что? Чтобы убить ее, требовались более веские причины. Какое безрассудство или какая непонятная связь, существовавшая между мной и этой женщиной, толкнула меня на то, чтобы защитить ее перед Шапиро? Странное поведение для психоаналитика Ольга не ошиблась, поблагодарив меня за этот жест. Кто знает, может, эта связь и послужила причиной драмы? После всего я мечтал своими руками ее прикончить. Когда я работал в психиатрической больнице, один пациент упоминал о какой-то черной дыре в своей жизни. Затмение, которое продлилось не более получаса, но этого хватило, чтобы задушить жену и двоих детей. Он ничего не помнил, но этот эпизод возвращался к нему в форме мучительных галлюцинаций. Я тоже говорил Злибовику о затмении, но у меня не было никаких видений, я всего лишь оставался на полпути между креслом и кушеткой.