Тайна Ольги Чеховой - Воронель Нина Абрамовна

Но и времени разобраться в себе не стало — ее захлестнул поток жизни. Сначала в комфортабельной квартире на Пречистенском бульваре появилась дурно пахнущая троица — представители пролетарского жилищного комитета города Москвы. Они осмотрели Ольгины хорошо обжитые покои и вынесли вердикт: «Уплотнить гражданку Ольгу Чехову, единолично занимающую сто сорок метров жилой площади». Напрасно Ольга уверяла их, что с нею в этой квартире проживают поломойка, кухарка и горничная, напрасно не поленилась сбежать вниз по лестнице, чтобы дать им убедиться воочию, кто жил в этой квартире с 1900-го до 1904 года — они были неумолимы. Так что Ольге ничего другого не осталось, как, набросив на плечи старенькое кухаркино пальтишко, чтобы не дразнить товарищей, схватить извозчика и помчаться к Станиславскому.

К уплотнению Ольги Книппер-Чеховой он отнесся со странным равнодушием, чем несказанно ее обидел, и напрасно! Его самого на прошлой неделе уплотнили, да еще как! Просто выставили на улицу из его фамильного дома, но он ей ни слова об этом не сказал — он не хотел афишировать решение жилищного комитета, оно его унижало. К счастью, об этом узнал сам товарищ Ленин, который восхищался Станиславским, Художественным театром и пьесой Чехова «Вишневый сад». И товарищ Ленин восстановил справедливость: фамильный дом Станиславскому, конечно, не вернули, но дали ему приличную квартирку в центре Москвы, а актеров его театра сделали госслужащими. Им назначали государственную зарплату и продуктовый паек, дававший возможность разве что не умереть с голоду. Но все-таки не умереть.

Ольгину квартиру разгородили на две — благо, в ней было два входа, парадный и черный. И как по заказу свыше квартира начала быстро наполняться родственниками, словно для того, чтобы доказать, что свято место пусто не бывает. Первой появилась Ада Книппер, старшая дочка Кости и Лулу. Поздним вечером она постаралась незаметно пройти по бульвару, который со времен революции не подметали днем и не освещали по ночам, осторожно пробралась в некогда роскошный подъезд дома номер 23, крадучись поднялась по лестнице и несмело поскреблась в дверь квартиры своей знаменитой тетки левой рукой, потому что правой прижимала к груди маленький, громко вопящий сверток — свою недавно рожденную дочь, которой даже имени еще не успела дать. Детский рев услыхала Ольга и послала кухарку выяснить, кто скребется в дверь. Кухарка — единственная из прислуги, которую Ольга оставила после уплотнения и которая согласилась три раза в неделю убирать ее квартиру — приотворила дверь и обнаружила за ней молоденькую нищенку с новорожденным младенцем в руках. Она хотела было захлопнуть дверь перед носом попрошайки, но та успела крикнуть:

— Тетя Оля, это я — Ада!

Ольга выскочила из спальни как была, босиком и в ночной рубашке:

— Ада! Наконец-то! Ты где пропадала все это время?

Испуганная кухарка отступила, и в прихожую ввалилась Ада — в прямом смысле слова «ввалилась», потому что не удержалась на ногах и упала, к счастью, на ковер, который сохраняли в прихожей для защиты квартиры от уличной грязи. Ольга склонилась над вопящим свертком, который Ада, падая, исхитрилась отбросить в сторону:

— Боже мой! А это кто? — И, не дожидаясь ответа, приказала кухарке: — Аду в ванную, а все ее вещи немедленно сжечь в печи!

Оказалось, что Ада не только не дала имени дочери, но умудрилась скрыть от истории имя ее отца. Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, что она рассказала любимой тетке о полутора годах, которые провела неизвестно где и неизвестно с кем, после чего появилась на ее пороге нищая, вшивая, голодная, с крошечной новорожденной дочерью. Девочку Ада назвала Мариной, а фамилию дала Рид, ту, что в девичестве носила ее собственная мать, красавица Лулу. В немногословных справочных ссылках на семейство Книппе-ров Ада упоминается как Книппер-Ржевская, но больше о Ржевском нигде не слова. Мнения исследователей разделились — одни считают, что отцом Марины был расстрелянный чекистами еврей-большевик Самуил Ржевский, другие — что это романтический герой белогвардейских романсов поручик Ржевский, погибший от рук чекистов вместе с корнетом Оболенским.

Как бы то ни было, не успела Ольга приютить у себя Аду с Мариной, как на голову ей свалились петербургские Книп-перы — Константин и Лулу, которых по решению жилищного комитета Царского Села бесцеремонно выселили из их комфортабельного дома как зажиревших буржуев. Они не решились жаловаться и были рады, что ноги унесли. В квартире у Ольги стало тесно. «Жаль, что представители жилищного комитет не явились сейчас, — сетовала она. — Может быть, теперь они бы нас не уплотнили!»

Следующим в квартире Ольги объявился Миша Чехов. Слава Богу, он не намеревался там селиться, он пришел за помощью. Ольга не видела Мишу несколько месяцев — ему в театре дали полгода отпуска из-за нервного расстройства, а Оленька при редких встречах жаловалась, что он все время пьет и не владеет собой. Но на этот раз он был трезв и смертельно напуган: его мать, Наталья Голден-Чехова, ушла из дому четыре дня назад и не вернулась. Вот уже третьи сутки он бегает из одного отделения полиции в другое в безрезультатных поисках. А сегодня кто-то сжалился над ним и посоветовал посетить предстоящее массовое захоронение бедняг, скончавшихся вчера от тифа, но он боится идти туда один — а вдруг среди трупов окажется мать?

Ольга и Ада переглянулись и потупились — Миша глянул и понял: они с ним не пойдут. Нежные души, массовое захоронение — зрелище не для них. А вот Константин, настоящий мужик, поднялся с дивана и храбро сказал: «Пошли». И чтобы не было сомнений, что он настоящий мужик, его жена, бывшая красавица, молча встала и последовала за ними.

— Ты куда, Лулу? — ошарашенно спросила Ольга.

— Как всегда — куда Костя, туда и я.

— Но там массовое захоронение. Тифозное! Тебе не страшно?

— Не страшней, чем бунт в дагестанском ауле! — крикнула Лулу уже с лестничной площадки.

— Ну да, — вздохнула Ада, — так всю жизнь! Она нас бросала с кем попало и мчалась за папой. Хоть в рай, хоть в ад!

Лулу

Место для захоронения выбрали со вкусом — на опушке Серебряного бора, там, где в 190-м была Ходынка. Трамвайная линия туда, конечно, не доходила, пару километров пришлось идти пешком. К тому времени, как мы подошли, землекопы уже вырыли глубокую яму, и тут же начали подъезжать телеги с трупами. Я заметила, что Миша дрожит все больше и больше. Тела, беспорядочно наваленные одно на другое, были кое-как накрыты брезентом. Нас не впустили за оцепление, и мы следили издалека, как санитары в брезентовых фартуках и в грубых перчатках сбрасывают полуголые трупы в яму. Подъехала очередная телега. И вдруг раздался громкий собачий лай, и из-за деревьев выскочили две гончие, которые с воем бросались на нее.

— Мамины псы! Мама, мама! — закричал Миша и попытался прорваться за оцепление, но полицейские его не пропустили. Собаки все неистовствовали. Когда тела из телеги сбросили в яму, собаки прыгнули за ними. Они разгребали лапами трупы, словно пытались что-то откопать. Один из полицейских не выдержал и пристрелил их двумя меткими выстрелами. Миша зарыдал, схватился за голову и умчался в лес.

Оленька

Первый удар настиг Оленьку, когда исчез Федор Шаляпин. Каждый день за последний год Дашка отправлялась к нему с бидончиком для молока. Но в этот раз дверь в его квартиру была распахнута, комнаты пусты, и никто из соседей понятия не имел, куда девался он и его корова. Одни предположили, что большевики арестовали знаменитого певца, другие, что он убежал за границу, но никто ничего не видел и не слышал. Вчера еще был здесь, а сегодня он исчез и все его имущество вместе с ним.

Без шаляпинского молока Оленька не могла прокормить маленькую Адочку, не говоря уже о себе самой и верной Дашке. И она решила поехать в глубинку, чтобы выменять немногие свои ценности на муку и картошку.

Как видно, с платформы давно не сгребали снег, и когда слегка потеплело, он растаял. А теперь ударил мороз и снег превратился в лед. Это ужасно — вся платформа стала сплошным катком, но на Оленьке были не коньки, а замшевые ботиночки на тонкой подошве, совершенно непригодные для хождения по льду. А еще на Оленьке было потрепанное Дашкино пальтецо и облезлый пуховый платок, оставшийся от Натальи. Та обматывалась этим платком, когда радикулит ломал ей спину, а теперь он как раз сгодился Оленьке, чтобы голову обмотать и в толпе мешочниц сойти за свою.