Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1 - Григорий Джаншиев

Ведь такие обвинения тянутся чуть не со дня открытия новых судов. Если ни крепостнические, ни «внушенные» вопли «Вести», ни реакционные сатурналии «Московских Ведомостей», ни невежественно-кликушеская абракадабра «Гражданина» не в состоянии были, в общем[37], расшатать устои правосудия, то, без сомнения, тут значительную роль играла благодетельная ст. 243 Учр. Суд. Уст., дававшая судьям уверенность, что их не лишат судебного звания и места раньше, чем обвинения не будут проверены в гласном суде. Припомним, как рвал и метал против несменяемости судей после первого же литературного процесса А. Н.Пыпина и Ю. Г.Жуковского, после дела Протопопова мин. внутр. дел П. А. Валуев[38], сама судебная администрация после дела Свиридова, Мельницких. Что бы было с независимостью судей, если бы их не прикрывала своим довольно благонадежным щитом ст. 243? Конечно, и при несменяемости судей в руках судебной администрации, всецело располагающей судебной карьерой, остаются неисчислимые и могущественные средства проявлять свой гнев и милость против судей, карать и миловать их соответственно большей или меньшей их послушности временным видам ее, что в значительной степени умаляет значение несменяемости, но с такими неудобствами могли еще мириться лучшие члены магистратуры. Это не были воплощенные ангелы, не были герои добродетели и самопожертвования a outrance, это были просто средние порядочные, честные люди, в большинстве служившие в старых судах, и настолько порядочные, чтобы воздержаться от искательства в приемной на Екатерининской улице. Но только в старом суде они были безвредны и бессильны, в новом же суде, благодаря данной им гарантии несменяемости, благодаря его воспитательному влиянию[39], этим простым людям при содействии суда присяжных удалось совершить дело великой государственной важности, водворить возможные при наших порядках законность, правду и равенство на суде, восстановить доверие народа к суду и, в общем, неизмеримо высоко поднять уровень правосудия сравнительно с непосредственно ему предшествовавшим состоянием, которое, по словам М. Н. Каткова, «прилично было разве Хиве и Бухаре» и при воспоминании о котором, как писал И. С. Аксаков, «волос становится дыбом, мороз дерет по коже», – словом, с сравнительно недавним временем, когда Русь была

В судах черна неправдой черной

и когда никто на Руси не имел понятия о независимом суде, честно и смело применяющем закон.

«Как ни бедны мы, – писал в 1862 г. проф. Б. И. Утин, – гражданскими доблестями, однако нет сферы, в которой не сохранилась бы память о людях, честно и энергически, с знанием и умом послуживших общему делу. Не сохранилась только память о лицах, бесстрастно державших весы правосудия; тип судьи, праведно судящего и пользующегося общим доверием, чужд не только древней, но и новой России»[40]. И такой-то тип создал новый суд!

Вот что сделали Судебные Уставы, составленные согласно последовательной, рациональной программе с беззаветною верою в добрые инстинкты русского народа, в силу добра и прогресса, с теплою верою в науку и указанные ею гуманно-либеральные принципы 29 сентября 1862 г.; Уставы эти впервые за все время тысячелетнего существования России создали суд независимый, создали тип честного судьи, бесстрашно применяющего, благодаря своей несменяемости, закон, равный для всех.

Имея в руках это благородное знамя науки и правды, на котором написано было «hoc vinces», и прикрытые щитом несменяемости, смело вступили доблестные деятели нового суда в неравный бой с многочисленным сонмищем сильных противников.

Победили ли эти пионеры законности, равенства и милости?.. Не вина их, если этого нельзя утверждать, если этого, к несчастью, нельзя утверждать вполне. Но кто же дерзнет сказать, что они потерпели поражение или посрамили свое знамя, что они не подняли русское правосудие высоко, так высоко, что, по выражению одной газеты, можно было подумать, будто Россия очутилась на другой планете»[41].

Итак, вот один путь, вот один метод законодательного творчества, простой и смелый, не хитрый, но целесообразный, разумный, прогрессивный, благословенный лучшими представителями знания и человечности[42], вот какие законодательные плоды он приносит, каких деятелей, какую школу создает он.

Есть и другой метод – это метод паллиативных «кунстштюков», доведенный до совершенства половинчатою, разношерстною, двусмысленною программою всепримирявшего, гибкого, неискреннего[43] П. А. Валуева: плоды этого творчества тоже хорошо известны!..

Стало быть, и опыт жизни, и наука учат: либо рациональное творчество и непреклонность логики, «которой одной дана, по выражению Салтыкова, роковая сила совершать чудеса», либо паллиативные кунстштюки, безыдейное топтанье на месте при кажущемся движении вперед.

Одно из двух – tertium non datur:

Две легли дороги перед вами,А какая лучше, выбирайте сами!..

Петровские выс.

Звениг. у.

I июля 1894 г.

Новый фазис работ судебной комиссии

(предисловие к 6-му изданию)

Что имеет основанием правду, того нельзя не повторять, рискуя даже надоесть.

Там, где нет ответственности должностных лиц пред судом, бессмысленно говорить о мнимом равенстве.

Первоначальная мысль о составлении настоящей книги внушена была голодом 1891 г. Желание оказать посильное содействие к облегчению народного бедствия, требовавшего немедленной помощи, дало автору смелость собрать воедино появлявшиеся в разное время случайные газетные и журнальные статьи о деяниях и деятелях эпохи великих реформ Александра II.

Внимание публики к книге, пережившее намного первоначальный повод к ее появлению и свидетельствовавшее о глубоком интересе к пережитой недавно знаменательной, незабвенной, – но, увы! так скоро забытой, – эпохе, побуждало автора пополнять в последующих изданиях первоначальный состав книги, выпущенной, как сказано, второпях ввиду неотложных потребностей минуты, а также вводить новые отделы, отсутствовавшие в первых изданиях[44]. С внесением в настоящее издание «Справки о городском самоуправлении» замыкается цикл важнейших преобразований 60-х гг., и потому автор счел себя вправе слегка изменить заглавие и вместо прежнего «Из эпохи» назвать «Эпохою великих реформ».

Сознавая лучше, чем кто-нибудь, недостатки своего издания, автор ищет себе оправдания в том, что пока не имеется еще другого, полнее и лучше излагающего ход великих реформ, а потому и настоящая книга, даже в своем несовершенном виде может быть небесполезной, по крайней мере, для тех, кто интересуется духом и сущностью этих реформ.

Напоминать неустанно о великой культурной миссии, об основном смысле и гуманно-просветительном назначении великих начинаний Царя-Освободителя тем более своевременно ныне, что как будто начинает несколько рассеиваться тот чад и сумятица в понятиях, которую так долго и настойчиво старались распространять не бескорыстные апологеты не совсем еще отжившего крепостного строя, формальная отмена коего провела такую резкую черту до и после «19 февраля»[45]. Считая, и не без основания, новый суд и земство продуктом и развитием начал освободительного акта, враги его правильно объединяли в своей ненависти это наследие освободительной эпохи, ни перед чем не останавливаясь, чтобы дискредитировать его. Этим открытым врагам преобразовательной эпохи еще очень недавно довольно сочувственно вторили их бессознательные или полусознательные союзники из лагеря «складных душ», по выражению Щедрина, привыкшие плыть по течению и внимательно приглядываться к кончику общественного флюгера.

Правда, строго говоря, не имеем покамест никаких не только громких, но и вообще осязательных фактов, свидетельствующих об укреплении принципов преобразовательной эпохи; но нельзя не обратить внимания на то, что вызывающий чересчур самоуверенный тон откровенно-крепостнической публицистики как будто несколько понизился, и заметно увядающий enfant terrible ее еще весною нынешнего года без всякой видимой причины злился на то, что «того (курс. «Гражд.») лагеря прибывает»[46].

Под влиянием этих пока неясных, неуловимых, но косвенно воздействующих течений общественная атмосфера начинает как будто понемногу очищаться. Быть может, этому неосязательному влиянию следует приписать тот важный и отрадный факт, что в нынешнем 1895 г., благодаря некоторому прояснению общественного сознания, кредит суда присяжных возрос в степени, какой не замечалось давно, по крайней мере за последние 10–15 лет. Вопрос этот простой, как 2x2 = 4, ясный, как божий день, был, – со времен Каткова, ставшего в 80-х гг. из убежденного защитника суда присяжных его страстным и злостным гонителем, – так запутан, так искажен и извращен обозленными принципиальными врагами его из реакционной прессы, что не так давно грозила серьезная опасность существованию этого благодетельного творения Царя-Освободителя, водворившего правду в искони бессудной русской земле. Но стоило подвергнуть спокойному обсуждению вопрос о деятельности суда присяжных, как это было сделано в самом начале нынешнего года в известном совещании коронных юристов, созванных комиссией, пересматривающей Судебные Уставы, чтобы рассеялись туман и копоть, напущенные систематическими врагами суда совести, и чтобы светлый и благородный образ этого великого института, обгораживающего[47], по прекрасному замечанию одного члена этого совещания, народную нравственность и служащего проводником народного правосознания, предстал во всем своем величии и красе[48]. Правда, при этой внушительной реабилитации не обошлось без попытки влить ложку дегтя в кадку меда, но это обстоятельство[49] нисколько не повредило делу; напротив, сделанные в совещании против суда присяжных легковесные возражения сыграли, быть может, незавидную, но неизбежную по природе вещей роль – advocatus diaboli, без которой, как известно, не могла состояться процедура канонизации в Средние века.