Мы карелы - Антти Тимонен

Васселей сидел на кровати и рассеянно следил за женщиной, разводившей огонь в плите. Сперва плита дымила, дрова не загорались, потом пламя весело затрещало, загудело.

— Вот так! — Женщина опять очаровательно улыбнулась. — Будете пить кофе? — Не дожидаясь ответа, поставила кофейник на плиту, потом стала подметать пол. — А теперь можно и посидеть. Вы, пожалуйста лежите.

Женщина сидела за столом, подпирая ладонями круглые щеки. Выглядела она сравнительно молодо, но возле глаз были заметны глубокие морщины. Светлые, желтоватые волосы были сложены узлом, и на их фоне были почти незаметны сединки на висках.

— Вы напрасно терзаете себя мрачными раздумьями. — Серо-голубые глаза женщины смотрели на Васселея участливо. — Не надо воспринимать все так серьезно. Давайте лучше попробуем вот этого. На душе будет легче. — И она достала из-за шкафа жестяную канистру. Васселей заметил в шкафу бутылку вина. Заметил он и эту канистру, стоявшую возле стены, но он думал, что в ней керосин. — Каянский народный напиток, — улыбнулась женщина, показывая ровные жемчужные зубы. — У нас его приходится пить тайком, но в этой комнате можно пить что угодно. А у вас умеют варить самогон?

Женщина говорила без умолку, не дожидаясь ответов Васселея. Васселей успевал отвечать лишь «да» или «нет». Настроение у него немного улучшилось. Почему бы и не отведать каянского народного напитка? Глядишь, вечер пройдет быстрее…

Женщина налила Васселею чашку самогона, себе она взяла вина. Подав на стол закуску, она подняла чашку с вином и спросила:

— Так за что же мы поднимем первый тост?

— Ах, да! — Васселей усмехнулся. — Если не ошибаюсь, мы делаем одно общее дело. Итак, выпьем за Карелию.

Женщина поморщилась и поставила чашку на стол.

— Не надо… Пусть господа пьют за Карелию. Это они любят — освобождать Карелию за рюмкой вина. А мы можем забыть об этих делах хотя бы на один вечер. Давайте за наше знакомство. Меня зовут Кайса-Мария, короче — Мария…

— Меня — Вилхо…

— Нет, сегодня ты — Васселей, — заметила, женщина. — А завтра можешь быть Вилхо или кем хочешь.

Они выпили свои чашки до дна. И женщина крепко пожала руку Васселея. Теперь они были на «ты». Женщина пошла к плите за кофейником. По пути она остановилась около Васселея, сняла с его плеча волос. И Васселею показалось, что ее рука задержалась на его плече дольше, чем нужно…

Женщина налила кофе и заодно наполнила чашки спиртным.

— Иногда полезно сполоснуть с души заботы. Заботы — это грязь. Пользы от них никакой, только мешают жить. Пей, Васселей, пей, веселее будешь…

И она осушила залпом свою чашку и стукнула ею о стол.

От плиты веяло жаром. Мария открыла форточку и придвинула стол к кровати.

— Здесь нам будет мягче сидеть. Стулья такие жесткие.

Васселей безропотно подчинялся ей, не думая, входит ли это в его роль. Конечно же он должен показать, что он парень не промах. А Мария все подливала ему самогон, себе вино и, поглаживая волосатую руку Васселея, рассказывала о себе. Она — вдова. Детей нет. Мужа убили красные. А брата белые.

— …Я ненавижу их. И белых и красных. Войну и всякую политику, — говорила она.

«Ну, говори, говори!» — думал Васселей, с любопытством слушая женщину. И руку он тоже не отнял…

— …А русские мне нравятся. Они непосредственные, душевные люди. Финны только и думают, чтобы убить кого-то, и о деньгах. Освобождение Карелии… Знаешь, что это такое? Там убивают и грабят народ, а наши господа набивают карманы. Разве не так? Почему ты молчишь, Васселей?

— Послушай, Мария! — Васселей обнял женщину за плечи. — Мы же договорились, что о Карелии сегодня ни слова. И чтобы больше о ней не говорить, давай сделаем так. Слушай меня внимательно. Ты доложишь там кому нужно, что Васселей… или Вилхо… не подослан русскими большевиками. Сделаем так, и тебе не нужно будет больше ничего выведывать. Хорошо?

— Если бы ты и был подослан, я бы все равно им не сказала, — прошептала Мария, прижавшись всем телом к Васселею. — Ты не бойся меня… Кажется, я опьянела.

Ее губы нашли губы Васселея. Увлекая за собой Васселея, Мария медленно опускалась на кровать. Туфли с ее ног со стуком упали на пол. Васселей забыл обо всем на свете… И вдруг….

В дверях стояла Анни. Да, это была она; напуганная, беспомощная, она чуть слышно прошептала:

— Васселей! Васселей!

Хотя Васселей и был пьян, все же он понял, что Анни ему только померещилась. Но она предстала в его воображении так явственно, словно действительно стояла на пороге. Васселей сел.

— Ты еще хочешь выпить?

— Нет, не хочу.

Васселей осторожно высвободился из объятий женщины.

— Слушай, Мария. Ты сейчас встанешь и наденешь туфли.

— Что с тобой? Почему ты такой?

— Я прошу тебя, встань… — Васселей ласково погладил Марию по щеке, ему не хотелось обидеть ее. — Вот так, Мария. Ты не сердись на меня. Сейчас ты пойдешь домой.

Не глядя Васселею в глаза, женщина надела туфли.

— Может, ты разрешишь вымыть посуду? — подавленно спросила она.

— Я сам помою. Иди, пожалуйста. Да, скажи этим, что… Ну, как мы с тобой договорились… Могут положиться на меня. Ну а если не поверят, черт с ними. Мне все равно. А теперь — иди.

Мария остановилась в дверях и посмотрела на Васселея. При тусклом электрическом свете было видно, что на глазах у нее слезы. Васселей подошел к ней, пожал руку. Она прижалась лицом к груди Васселея и зашептала сбивчиво сквозь слезы:

— Не думай, что я такая, что все… Верь мне… Я не потому… Я просто хотела… Знаешь, как… Послушай, — она вдруг подняла голову и взглянула прямо в глаза Васселею. — Скажи, зачем ты пришел сюда? Зачем? Здесь бывают только грубые, жестокие, бессердечные мужчины. А я слабая женщина, я больше не могу…

— Мария, ты слишком много выпила.

— А я выпью еще. Пусть…

Она взяла дрожащей рукой бутылку, налила чашку до краев, выпила и пошла к двери.

— Спокойной ночи.

Из прихожей донеслись торопливые удаляющиеся шаги.

Васселей лег. Ему хотелось вновь увидеть Анни. Но Анни больше в дверях не появлялась.

Васселею не пришлось долго быть в Каяни: человек он был военный, господа остались им довольны, и вскоре он собрался в путь. Маршрут Васселея лежал через оккупированные белофиннами Реболы, где он должен был получить более точные сведения о положении в Тунгуде и дальнейшие инструкции. Впрочем, из Каяни можно было попасть в Ухту и более легким путем: граница была открыта и в Ухтинском правительстве были свои люди. На восточной границе Ребольского уезда стояли советские пограничники. Но поздно было что-либо менять. Оставалось лишь втайне надеяться, что из Тунгуды он как-нибудь доберется и до дому.

В Реболах Васселея ждали. Его встретил молодой солдат и, услышав пароль, отдал ему честь и повел дальше. Васселея привели в дом, стоявший на окраине села. Дом был похож на финскую крестьянскую избу, но на дворе Васселей не заметил никаких орудий крестьянского труда, обычных на подворье таких домов. По всему было видно, что в этом доме занимаются не крестьянским хозяйством. Над крышей дома висел белый флаг с синим крестом. Над дверью не было никакой вывески.

— Подождите, — попросил солдат, оставив Васселея в пустой комнате.

Васселей присел на стул и огляделся. На стене, оклеенной обоями, висела карта уезда. В комнате стоял шкаф, видимо привезенный из Финляндии, письменный стол и несколько стульев. Вот и все, на чем мог задержаться взгляд Васселея. Судя по обстановке, так мог выглядеть в мирное время штаб батальона. Но Васселей знал, что учреждение, помещающееся в этой избе, занимается более важными делами, чем штаб батальона.

В комнату вошел стройный молодой человек в офицерской форме без знаков различия. Васселей вытянулся по стойке «смирно» и назвался.

— Таккинен, — представился офицер и пожал руку. Заметив, что Васселей смотрит на него с явным подозрением, офицер улыбнулся.

Васселей действительно сомневался. «Неужели это тот самый Таккинен?» Слишком уж молодым показался ему офицер, от которого он должен получить инструкции и в чьем подчинении он должен действовать. Да и вид у него был вовсе не мужественный: стройная юношеская фигура, тонкий, чуть вздернутый нос на мальчишеском лице. Лишь подбородок, тяжелый и высокий, придавал ему какую-то солидность.

— Прежде чем пойдете отдыхать, мы имеем возможность встретиться с Боби Сивеном, — сказал Таккинен. — Господин Сивен может принять вас только сейчас.

Бобби Сивен… Таккинен произносил это имя подчеркнуто. Это имя должно было значить больше, чем официальный пост, который занимал этот человек. Он был ленсманом Ребольского уезда.

Господин Сивен принял их в горнице просторной карельской избы. Пол был покрыт деревенскими, с карельским узором, половиками, устланными на полу так, что между ними был виден белый некрашеный пол. Хотя в избе жил лютеранин, иконы по-прежнему оставались в красном углу. На стене в раме под стеклом стоял в полный рост Маннергейм с рукой на эфесе сабли. Посередине просторной избы сиротливо и одиноко стояло изящное кресло-качалка, в котором сидел одетый по-домашнему — в мягких тапочках из оленьей шкуры — хозяин дома.