Умом Россию не поДнять! - Михаил Задорнов

Второй «пятизвездочный» отель – в основном для тех, кто, путешествуя в одиночку, больше любит помолчать, поразмышлять... Для зажиточных туристов, которым надоела их зажиточность в мегаполисах и теперь хочется попробовать зажиточной жизни на природе. Для тех, кому надоели люди и мобильные телефоны. В отеле всего несколько палаток. Каждая палатка, естественно, считается пятизвездочной. Вместо ресепшна и фойе-лобби – крыша на сваях. Под этой же крышей и завтраки с видом на отражающую рассвет Килиманджаро. От лагеря для экстремалов этот отель еще отличает один ночной охранник, сторож с берданкой у въездных ворот, женщина-уборщица (она же и носильщик) и, конечно, то, что в каждой пятизвездочной палатке есть свой биотуалет, умывальник и душ с напором капельницы.

У охотников до экзотических путешествий этот отель считается самым-самым! Точнее, как говорят сегодня в России, – «the best». Еще в нем останавливаются, помимо зажиточных путешественников-одиночек, семейные пары, которым требуется освежить свои отношения, и плейбои со своими моделеобразными половинками, которых они затащили в Африку лишь потому, что обещали им пятизвездочный уикэнд. Последних особенно жалко. О животном мире они знают только по виденным в затянувшемся детстве мультяшкам: волк всегда гоняется за зайцем, львы с утра до вечера нападают и едят людей, змеи только ищут, кого бы укусить, носороги бодаются с разбега, слоны убивают хоботом, удавы душат и заглатывают целиком, не разжевывая... Особенно страшно для удава заглотить кролика и крольчиху вместе. Тогда его начинает трясти.

Большинство из тех, кто воспитан этими мультяшками, на ночь очень тщательно застегивают все молнии на своих палатках, а то вдруг и впрямь заберется какой-нибудь лев или буффало, а молнию звери расстегнуть все-таки не сумеют. Некоторые еще приставляют к этим занавесочным дверям свои чемоданы. Для утяжеления кладут на них журналы с газетами. Потому что если лев сумеет вдруг расстегнуть молнию, то чемоданом подавится даже удав. Тем более с лежащими на нем газетами, в которых сегодняшние новости.

Впрочем, лично я не имею права ни над кем смеяться. Поскольку сам в первую ночь подумывал о том, как застегнуть молнию на кодовый чемоданный замочек. Какой на нем код, уж точно никто не догадается: ни лев, ни удав, ни зебра, которая, между прочим, судя по мультяшкам, очень больно лягается. Представив себе, как я смешон со стороны со своим кодовым замочком – хотя со стороны наблюдать за мной могли только вампиры-комары сквозь антикомариную сетку на окнах палатки, – я переборол себя и отважно лег спать без замочка, оставив палатку практически нараспашку, даже не приставив к выходу чемодан.

ОТСТУЛЕНИЕ ВТОРОЕ

О грызунах и соковыжималках

Еще в школе один юный, но очень многообещающий жулик с не менее обещающей фамилией Розенгауз разворовал мою коллекцию марок. Это было мое первое очевидное в жизни горе. Я любил марки. По ним учил историю, географию... Глядя на них, мечтал стать путешественником. Благодаря им мир вокруг меня расширялся от Южной Америки до Австралии, от бабочек до пингвинов, от Леонардо да Винчи до Кибальчича... Конечно, я гордился тем, что ни у кого из моих друзей не было такой коллекции! Они же не болели так часто, как я, поэтому их родители не знали, что новыми марками можно поправлять пошатнувшееся здоровье юного коллекционера. В каком-то смысле я даже любил болеть: мало того, что папа покупал мне тогда новые марки, еще не надо было ходить в школу, а дома все жалели, ублажали... Мама готовила по вечерам гоголь-моголь – главный десерт советского ребенка. Яйца, взбитые с сахаром! Ранний атеросклероз в обнимку с диабетом. Правда, тогда таких мудреных слов мы не знали. Знали только, что гоголь-моголь – это вкусно. Правда, непонятно было, почему такая вкуснятина названа в честь русского писателя с самым длинным среди всех писателей носом. Вот она, убедительная разница в образовании поколений! С пяти лет мы тогда знали Гоголя и как он выглядит в профиль, но не знали, кто такой Атеросклероз. Теперь все наоборот.

После гоголя-моголя я, как бы сказал современный продвинутый ребенок, «для пролонгации кайфа» любил пересчитывать свои марки в альбоме с не меньшим азартом, чем скупой рыцарь свои сундуки в подвале. Наверно, я слишком возгордился коллекцией. И был за это наказан! Во исполнение наказания небом был выбран мой лучший в то время друг – Розенгауз. Я дружил с ним по всем правилам пионерского детства. Если родители пытались предупредить меня, чтобы я был с ним осторожен, я взрывался, как партизанская граната: «Как вы смеете! Он же мой друг!» Мне всегда хотелось защитить Розенгауза от родителей и от школьных пацанов, то и дело цеплявшихся к нему. Он был похож на обиженного суслика или хомячка, которого родители не хотели мне покупать. Из-за скошенного книзу подбородка вся грызущая часть лица его выдвинулась на первый план, губы подергивались, как будто ему всегда хотелось есть. Даже сейчас, вспоминая Розенгауза в детстве, мне хочется сделать что-то хорошее какому-нибудь сиротскому дому. Я наивно сдружился с ним еще и потому, что из всех моих знакомых он особенно хвалил мою коллекцию. Всегда подробно расспрашивал, чем отличается Леонардо да Винчи от Кибальчича. Естественно, с точки зрения стоимости. Теперь-то я понимаю, что так он проводил то, что в будущем назовут маркетингом. Однажды Розенгауз предложил мне обмен: я ему марки, он мне очень редкие фантики от заграничных конфет. Фантики, по его словам, были ценнее. В отличие от марок, фантиками можно было выиграть другие фантики. Я отказался. Хотя подвоха не заподозрил. В то время слово «развести» относилось только к компоту или гоголю-моголю.

После моего отказа в обмене Розенгауз стал навещать меня еще чаще.

Однажды, во время моего очередного отита, после его очередного посещения, в очередной раз пересчитывая свою коллекцию, я не увидел в ней ни Кибальчича, ни Леонардо да Винчи, ни пингвинов, ни многого другого. Остались одни дешевые бабочки и три африканские марки, поскольку они были почтовые, отпаренные с конвертов и продаже не подлежали!

Уличить виновника я не смог. Единственное, что смог, – прекратить нашу дружбу и забыть о нем, как мне казалось, навсегда. Вспомнил лишь много лет спустя, услышав песню Высоцкого «Если друг оказался вдруг».

Папе о пропаже я не рассказал. Стыдно было. Не хотел, чтобы родители видели меня униженным. Правда, что-то они все-таки заподозрили. Слишком долго я не выздоравливал. Не помогал даже гоголь-моголь. Конечно, мне было жалко украденных марок. Но гораздо больше мучило новое, непознанное ранним детством унижение, которое чувствует обворованный человек. Как будто все надежды на светлое будущее попали в соковыжималку. Ощущение безысходности, никчемности. А главное, незащищенности. До этого я был уверен, что живу в стране, где самая сильная армия в мире, которая всегда защитит. Оказалось, не всегда! Над будущей жизнью неопознанным летающим объектом впервые повисла безнадежность.

Зато благодаря Розенгаузу я научился впредь быть настороже. Даже в студенческой юности проявлял не свойственную годам бдительность. Например, с подозрением смотрел на каждого, кто начинал слишком нахваливать что-либо из моих вещей: «Какая у тебя чумовая шапка! Ондатровая? Сколько стоит?» – после таких слов я тут же хватался рукой за шапку и в присутствии льстеца уже не выпускал ее из зоны своего внимания.

Да, я благодарен Розенгаузу! Я гораздо легче, чем те, у кого не было в детстве таких «друзей», перенес все дефолты, перестройки, финансовые пирамиды... А также льстивых менеджеров, импресарио, продюсеров... Я никогда больше не хотел, чтобы мои мечты попадали в соковыжималку.

Розенгауз тоже мне благодарен. Теперь он почти олигарх. Никто не знает, что первые деньги он сделал на моих марках. Недавно мы виделись с ним. Расцеловались. В конце концов, любые воспоминания детства приятны. Вспомнили мои марки. Он даже признался, что одну из них – Кибальчича – долго не мог продать. Потому что у марки был подпорчен уголок. Говорил так, словно в этом я был перед ним виноват. С простодушием аквариумной рыбки он признался, что за оборванный уголок и за то, что я неверно назвал ему цену Кибальчича, недолго был обижен на меня. Пока наши и американские космонавты не начали осваивать космос. Тогда у юных коллекционеров-романтиков стали особенно цениться марки, погашенные в космосе. С улыбкой того же суслика на выданье он рассказал, как вырезал из каблука старого башмака печать, поставил ее на рваный уголок и продал особо пылкому, как и я в детстве, коллекционеру-лоху эту марку как погашенную в невесомости неаккуратным космонавтом. Мне было приятно, что мой друг детства оказался человеком незлопамятным. Он не держал долго зла на тех, кого обворовал. Пожалуй, самое полезное качество для достижения успеха при строительстве развитого капитализма с человеческим лицом!