Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И везде видел Феликс беспросветную нужду, такую безысходную, что сжималось сердце. Люди с рассвета до позднего вечера работали на заводах, в мастерских, на фабриках, работали по двенадцать-тринадцать часов...
Мужчины заливали горе водкой. Особенно — в субботние дни, когда выдавали получку, а жены еще не успевали забрать у них деньги.
В один из таких пьяных вечеров, на троицу, Яков (Феликс называл себя в Ковно «переплетчиком Яковом») и познакомился с Михаилом Римасом. Рыжий парень в лакированных сапогах и красной рубахе навыпуск, подпоясанный дешевеньким пояском, был с веселой девчонкой Аней, ткачихой с фабрики Розенблюма на Алексоте, смышленой, острой на язык.
Вечером Феликс, к великому неудовольствию Римаса, пошел ее проводить. Аня сказала Михаилу решительным тоном:
— Ступай, Мишка, домой, нам с Яковом по дороге. Завтра встретимся, я к тебе забегу.
Римас насупился, но послушно повернул назад. На другой день у Ани опять были какие-то дела с Яковом. Римас приревновал...
Аня как-то сразу доверилась Феликсу, такому непохожему на других ребят ковенских окраин. Рассказала о своей жизни в казарме, о мастере, который не пропускает ни одной новой девчонки, о заработках по двадцать копеек в день — да какой день-то! Тринадцать часов в низком, зимой холодном, летом душном цехе, в хлопковой пыли...
Феликс спросил:
— А чего же вы не бастуете? Почему даете себя грабить, позволяете мастеру нахальничать?
— С нашим народом ничего не сделаешь... Их разве поднимешь!
— А ты попробуй!
С этого все и началось. Аня познакомила Феликса со своими подругами. Советовались, какие выдвинуть требования, как передать их хозяину, как сделать, чтобы все ткачихи бросили работу.
Главное требование — прибавить заработок на пятак в день. И еще уволить мастера, если он будет и дальше приставать к ткачихам.
Как-то встретившись с переплетчиком Яковом, Аня достала из-за пазухи свернутый листочек.
— Погляди, Яша, тут про нашу фабрику пишут. Требуют рабочий день сократить. Теперь ткачихи на попятную не пойдут... Как это про нас все прознали?..
Феликс узнал свою листовку, которую через Осипа распространили по всему городу к Первому мая. В ней упоминалось об Алексоте — ковенском пригороде.
С нетерпением ожидал Феликс решающих известий с фабрики Розенблюма. Это была первая стачка, которую он задумал, которой он руководил, хотя никто не мог и предположить, что во главе работниц-ткачих стоит молодой переплетчик Яков...
Все прошло как нельзя лучше: работницы потребовали, чтобы их допустили к хозяину. Мастер упирался, но ничего не мог сделать. Хозяин вышел на крыльцо, и Аня срывающимся голосом выложила требования ткачих.
— Это уж вы обращайтесь к мастеру, он разберется, — Розенблюм повернулся и исчез в конторе.
Вот тут-то все и разгорелось... Ткачихи загомонили, стали собираться группами, группы рассыпались, возникали вновь, и повсюду слышались возмущенные выкрики:
— Грабители!.. Кровососы!.. Бросайте, девчата, работу! Пошли с фабрики!
Женщины толпой двинулись к проходной, распахнули ворота, высыпали на улицу.
И вдруг увидели, что за ними бежит мастер. Оказалось, его послал хозяин. Мастер останавливал то одну ткачиху, то другую, упрашивал, уговаривал. Вид у него был жалкий, как у побитой собаки.
— Ну что вы!.. Ну что вы, бабы!.. Хозяин велел сказать — согласен. Из-за пятака разговору-то!..
— Вот это дело другое! Давно бы так!..
Толпа понемногу успокоилась.
— И чтоб девок больше не лапал! — крикнула пожилая ткачиха.
Мастер твердил:
— Да ладно, ладно. Все будет в порядке.
— Ну, раз так, пошли, девчата, работать... Гляди только, чтобы без обмана!
На том забастовка и кончилась. Аня еще рассказала, что на прошлой неделе хозяин получил выгодный заказ и очень испугался, что стачка принесет ему убытки...
Через какое-то время Осип Олехнович взбудоражил сапожников своей мастерской, и они бросили работу. Хозяин пожаловался в ремесленную палату. Палата оштрафовала участников стачки и распорядилась принудительно вернуть сапожников к старому хозяину.
Листовки, которые все чаще появлялись на ковенских предприятиях, звали рабочих объединяться для борьбы за свои права, учили, подсказывали, как проводить забастовки, какие требования выдвигать. Феликс писал о штрафах, о штрейкбрехерах и предателях, которых надо опасаться не меньше, чем полицейских. Постепенно у Осипа и переплетчика Якова появились добровольные помощники, которые расклеивали листовки, раздавали их тайком рабочим, и простые слова правды будили мысли, поднимали людей на борьбу.
Феликс еще несколько раз встречался с Аней и Михаилом Римасом, давал им книжки, иногда читал вслух сам, заводил разговоры о тяжелой судьбе рабочего люда и уж никак не думал, что все это обернется для него так плачевно.
Однажды около пивной Римаса остановил знакомый жандарм. Отвел в сторону, спросил, как дела. Он и прежде выспрашивал Римаса, но на этот раз сказал другое:
— Погляди, кто у вас людей мутит. И мне скажешь... Умно сделаешь — десятку получишь. Такие деньги на земле не валяются...
Жандарм ушел, оставив парня в раздумье. В самом деле — деньги не валяются. За десятку надо целый месяц спину гнуть, а тут — клади себе в карман... Рыжий Римас стал мечтать, что он купит на них: и на полушалок Аньке хватит, и себе на рубаху возьмет. А можно и пиджак купить, если недорогой. Все равно еще останется... Можно пойти с Анькой в ресторацию, он будет пить пиво, она — лимонад...
Соблазн был велик, и Римас предал переплетчика Якова.
...Прямо из сквера Олехнович свернул к улочке, где поселился Феликс. Жил он в легкой пристройке с отдельным выходом в маленький дворик. При входе — тамбурчик, отгороженный дощатой перегородкой, с пузатым рукомойником, подвешенным на стене, а дальше, за ситцевой занавеской, — комнатка, оклеенная дешевыми обоями. В каморке одно окно, маленький стол и койка. Вот и вся утварь, другого ничего не втиснешь.
Олехнович достал с притолоки ключ, отомкнул висячий замок и вошел внутрь. Гектограф стоял под кроватью. Других следов нелегальной работы не было. На столе несколько книжек, переплетный станок. Осип завернул в мешковину гектограф, забрал чернила, бумагу.
Теперь следовало подумать о собственной безопасности.
За годы подпольной работы у Олехновича выработалось почти инстинктивное чувство надвигающейся беды.
«Если кто-то выдал Феликса, — размышлял Осип, —
