Бомба-свастика - Джон Мини

Тем не менее квантовая биология обладает другим, не совсем очевидным принципом, гласящим, что способ, которым произведено измерение, определяет его результат.

И работавшие в Нью-Мексико ученые воспользовались им. Если наблюдающий энзим сам подвергается медленным переменам, тогда он позволяет отсутствующей молекуле эволюционировать в соответствии с присущими энзиму биохимическими тенденциями.

– Итак, — спросил Вильгельм Второй, отворачиваясь от грифельной доски, — что вы думаете об этом, друзья мои?

Я попытался сохранить самообладание, однако Вильгельмы переглянулись, и я понял, что выдал себя.

Каких бы результатов они ни добились к этому времени, я теперь знал: наци обладают вполне жизнеспособной программой создания нуклеиновой бомбы. Уничтожение любой экосистемы — для них это вопрос времени.

– Also gut. — Вильгельм Второй кивнул. — Неплохо. Позвольте мне показать вам…

Звякнула далекая дверь, и оба Вильгельма одновременно побледнели.

Вполне натуральным образом.

– Патруль! — выпалил Вильгельм Первый. Явно явившийся не по расписанию.

– Быстро, — Вильгельм Второй указал на изолированную лабораторию. — Внутрь.

Петр опустил руку в карман пиджака.

Нет…

Невзирая на мой приказ, он, должно быть, прихватил с собой револьвер. Брать на базу огнестрельное оружие было нельзя. Первый же выстрел означал нашу смерть и провал поставленной задачи.

– Хорошо, — Петр посмотрел на меня, а потом вынул руку из кармана, без оружия. — Не спорю.

Лаура первой поднялась по сосновым ступеням.

Поспешим.

Внутри лаборатории Вильгельм Второй указал на два шкафа, вмонтированных в заднюю стенку. Он ткнул пальцем сперва в Петра, потом в меня.

– Вы оба, э-э, inn verbergen…

– Прячьтесь, — перевел Вильгельм Первый, выглядывая в лабораторное окошко.

Лаура посмотрела на меня.

– Нет, — сказал я.

– Ты должен. — И с этими словами она провела пальцами по моими губам. — Места хватит только для вас двоих, а я зачислена в штат…

– Быстро, — Петр ухватил меня за рукав. — Так надо.

– Хорошо.

Повернув бакелитовую ручку, Вильгельм кивнул в сторону шкафов с прозрачными передним стенками. Внешняя мембрана медленно становилась черной.

– Производное чернил каракатицы.

Однако патруль был уже на пороге, и, не тратя времени на разговоры, я втиснулся на высокую полку, свернувшись клубком, а мембрана тем временем твердела, запирая меня в лабораторном шкафу.

Лаура…

Однако я видел, что творится в лаборатории, видел, как вздрогнула Лаура, когда патруль появился внизу, в темной комнате, а оба Вильгельма обменялись несколькими фразами. Звуки сделались глухими, я почти не различал слов, однако пропитанная чернилами мембрана была прозрачна с моей стороны.

Едва ли не всхлипнув и часто дыша, я заставил себя притихнуть.

Изоляционная дверь открылась, появился офицер-эсэсовец в великолепном черном мундире с серебряными знаками и нашивками. Его круглое лицо можно было бы даже назвать приятным, если бы не тонкий фиолетовый шрам и безжизненный взгляд, скользнувший по мембране шкафа — я поежился, не сумев справиться с непроизвольной реакцией — и остановившийся на Лауре и обоих Вильгельмах.

– …Sie hier? — Высокий голос его сумел проникнуть в мое укрытие.

Вильгельм Второй что-то пробормотал в ответ, из которого я разобрал только одно слово: arbeiten. Должно быть, сказал, что задержались за работой над важным делом.

Неужели эсэсовцы настолько не доверяют собственным специалистам?

Позади офицера место в дверях заняли два солдата в серых мундирах, державшие руки на маузерах. Однако именно эсэсовец с толстым, белым баллоном у блестящего пояса пугал меня.

Лаура, любовь моя!

На микросекунду взгляд ее обратился в мою сторону. Потом она отвернулась и, потупившись, ответила на вопрос офицера.

Тут я заметил, что она держит стеклянное блюдо, взятое со стола, возле которого находился Вильгельм Первый; эсэсовец тоже заметил это, и шрам на его лице дернулся. В стороне замигал красный огонек, и я подумал, что, взяв посудину, Лаура ненароком включила какое-то потайное сигнальное устройство.

Офицер пролаял вопрос, но не стал ждать, пока шагнувший вперед Вильгельм Первый даст ответ.

Он немедленно сорвал с пояса баллон и ткнул его раструб в прекрасное лицо Лауры…

Нет! Лаура!

Попытавшись ногтями отдернуть мембрану, я, наверное, завопил, но было уже слишком поздно, брызнули мелкие капли спорового тумана, и женщина, которую я любил, превратилась в зомби еще до того, как мои пальцы прикоснулись к мембране.

Я замер внутри шкафа, не в силах осознать происшедшее, не в силах смириться с ним.

Один из солдат открыл было рот, чтобы заговорить, — должно быть, он услышал меня, — однако заметил белозубую улыбку эсэсовца и промолчал. Он обменялся взглядом с напарником, и я прочитал в их глазах решимость оставаться в стороне от этого дела.

Лаура. О, моя Лаура.

Оправдания, объяснения. Я не стал бы возражать, если бы Вильгельмы раскололись и выдали нас с Петром или если бы ушли, оставив нас задыхаться и умирать. Но передо мной стояла Лаура, оболочка женщины, которую я любил: нас разделяли четверть дюйма непроницаемой мембраны и безутешная скорбь.

Когда мембрана наконец растворилась и мне помогли выбраться наружу, я едва осознавал, что вижу обоих Вильгельмов, что руки Петра держат меня железными клешами и что эсэсовец вместе с патрульными уже ушел.

– Лаура… — проговорил я, обращаясь к той, что уже не слышала меня.

Которой уже не придет в голову ни одна человеческая мысль.

Я едва не протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, однако побоялся инфекции; и это мгновение трусости я запомню навсегда. Впрочем, крошечные нарывы уже расползались по прежде безупречной, цвета слоновой кости коже: предвестники тех преобразований, которые скоро превратят эту плоть в подобие чудовищ из ямы.

Но неужели тень муки пробежала по этим прекрасным, но мертвым глазам?

Я надеялся на ошибку. Я молил Бога, чтобы она действительно умерла.

О, моя Лаура.

Кашлянув, Вильгельм Первый произнес:

– Мне очень жаль, сэр.

Приглядевшись, я заметил, как он судорожно сглотнул. Меня охватило желание убивать, рожденное из бури чувств, требовавших отмщения. Я мог уничтожить их, разодрав по косточкам…

– Друг, — Петр достал револьвер. — Скажи, и я пристрелю их обоих.

Выстрел станет самоубийством, однако мне было все равно. Оба Вильгельма замерли передо мной в смятении, не смея вымолвить ни слова.

Наконец я оторвал взгляд от той, которая была для меня всем, и спросил:

– Чего вы хотите? По-настоящему хотите?

– Итак, вы одобряете нашу методику создания бомбы? — спросил Вильгельм Второй. — И считаете ее реализуемой?

– Я…

Это мгновение могло погубить нашу миссию, а с нею весь мир. Исписанная почерком Вильгельма Второго грифельная доска и диаграмма на ней, как две капли воды схожая с той, которую рисовал Дик Фейнман, заставили меня замереть на месте.

– Я работаю, — произнес Вильгельм, — над теорией так называемого квантового эволюционного детерминизма. До завершения ее еще годы и годы, однако кое-какими выводами уже можно воспользоваться…

И я воспользовался ими: познаниями Дика относительно техники будущего, рассматривая формулу энзима, предназначенного для того, чтобы заставить эволюционировать реплицирующееся ядро, зная теперь, что у наци ничего не получится.

Я не выдал своих мыслей. Живая смерть, превратившая Лауру в зомби, лишила меня эмоций, способных обнаружить себя. Эта смерть спасла меня тогда, когда жизнь ничего больше не стоила.

– На мой взгляд, методика великолепна. Уайтхолл с восторгом примет вас.

– Но мне необходимо продолжить работу.

– Вы получите дом в Оксфорде, — пообещал я. — Просторный дом. С вами будут сотрудничать наши лучшие умы.

Ложь. Наша наука базировалась не в Оксфорде: он стал бы в таком случае слишком очевидной мишенью.

– Отлично, — промолвил Вильгельм Второй.

В глазах Вильгельма Первого созрело решение, и он отрывисто кивнул своему тезке:

– Желаю удачи, мой друг.

Развернувшись как по команде, Вильгельм Первый торопливо вышел из изолятора. Шаги его простучали по сосновым ступенькам, потом по полированному паркетному полу, а затем он исчез за боковой дверью под красным флагом.

– Насколько я понимаю, друг мой, — обратился я к Вильгельму Второму, — вы намереваетесь идти с нами.

Оставалось еще одно дело. Взяв в руку бутыль с каким-то реактивом, возможно, с перекисью водорода, Петр стащил с крючка возле двери белый лабораторный халат. Поставив закупоренную бутыль на пол, он надел халат поверх одежды.

– А теперь вы оба выметайтесь отсюда. Патруль может вернуться. И если они не проявят особой дотошности, то могут решить, — он указал в сторону Вильгельма Второго, — что я — это он.