Взгляд на жизнь с другой стороны - Дан Борисов

Учили плавать нас в лягушатниках, расположенных с мелкой стороны бассейна. Вода в них была очень теплая, от неё всё время шел пар. Наша группа, человек в пятнадцать мальчиков и девочек по команде тренера по одному забиралась в лягушатник, и мы начали исполнять упражнение «поплавок», прижимая коленки к животу и буркая в воду. После поплавка мы по очереди перебирались через весь лягушатник, цепляясь руками за дно и пытаясь плыть. Приблизительно то же происходило и на втором занятии. Наш тренер солидный мужчина по фамилии Басов, как и все тренеры, был в белой униформе, имел светлые волосы с залысиной спереди и действительно мощный бас. На первых двух занятиях всё шло хорошо, но на третье для меня занятие тренер не явился, заболел или что? Нам дали другого, по фамилии Бородин. Он был в возрасте, но маленький и писклявый в сравнении с Басовым. Этот тренер походил на персонажа старого фильма и всё время повторял: «Забодай тебя комар». Для группы, собственно, это было не третье занятие, а пятое или шестое. Он посмотрел по графику и решил, что пора переводить группу в спортивный бассейн.

Группа построилась и гуськом идет к лесенке в большой бассейн. Я где-то в середине. Сказать, что я еще не умею плавать, я постеснялся. По очереди спускаемся в воду. Ужас! Во-первых, холодно (18 градусов), во-вторых, я же не умею плавать! Я цепляюсь за бортик и висю. Элегантной походкой в мягких тапочках подходит тренер.

– Ты что? забодай тя комар, в бортик вцепился, плыви давай!

И я поплыл.

Сначала родители платили за абонемент 2 руб. 40 коп. в месяц, потом, когда на очередной курсовке (такие маленькие соревнования) я уложился в норматив разряда, мне выдали пропуск, красную картонку с фотографией – я стал спортсмэном.

С бассейном у меня связано еще одно яркое воспоминание. Прежде чем перейти к нему, необходимо пояснить кое-что. Возникновению этого события способствовали два судьбоносных фактора. Дело в том, что ЦСКА, хоть и находился, вроде бы, рядом, но добираться до него было неудобно. Было два основных пути: либо как-то добраться пешком или на троллейбусе до Сокола и оттуда ехать на трамвае; либо второй путь – идти пешком через третью Песчаную и Ходынское поле. Второй путь был интересный, но долгий. Надо было войти на вторую территорию ЦСКА, где было тренировочное поле футболистов и легкоатлетов, гостиница, где тогда жила хоккейная команда, пройти через лесок, вдоль речки, потом выйти на аэродром (тогда там еще садились самолеты типа ИЛ-18). И так заборчиком… мимо вертолетной площадки и попадаешь на основную территорию с другой стороны.

Был третий путь – оптимальный, через «каркасы» и Чапаевский переулок. Каркасами у нас назывались развалины старого фундамента. Там после войны затеяли большое строительство, даже начали возводить стены из красного кирпича, но ошиблись с грунтами. Фундаменты стали трескаться, и строительство забросили на долгие годы. Так и остались «каркасы». Сейчас на этом месте ничтоже сумняшеся поставили высотку, ну-ну… Я бы в ней жить не хотел.

Путь хороший, слов нет, но был один нюанс. В том месте, где надо бы сойти с трамвая был очень длинный пролет между остановками. Одну остановку проехать мало, а две – много. Это противоречие разрешилось вторым судьбоносным фактором. В нашей школе возле буфета висела цветная агитка. На ней были красочно изображены те безобразия, которых ни в коем случае не следует делать школьнику. В частности, там два пионера с портфелями ехали на буфере трамвая. Я никогда, до этой картинки, не предполагал, что можно ездить столь вольготно, и у меня созрел план.

В очередной раз, выходя из бассейна, я устроился на заднем буфере трамвая и двинулся в сторону дома. Ехать было весело и довольно удобно, ноги стояли на плоском основании, держаться было за что. Проехав одну остановку, я соскочил, убедился, что это легко, забрался опять и приготовился к самой ответственной части плана. Трамвай должен был притормозить на повороте, в этот момент надо было спрыгнуть и пойти спокойно в сторону дома. Трамвай притормозил, но не так чтобы совсем как надо, скорость была великовата, однако я решил прыгать. И прыгнул… Совершенно неожиданно для меня, земля не приняла мои ноги ласково, а поддала по ним с большой силой и, в результате я дважды перевернувшись в воздухе, приземлился между рельсами совсем не тем местом, каким хотел. Я тогда еще не играл в хоккей и не умел правильно падать, но почему-то второй раз приземлился очень мягко, будто кто-то подхватил меня в воздухе и аккуратно положил на землю между рельсами. Мне было совсем не больно, ужас состоял в другом – я не взял с собой сумку. Моя розовая клеенчатая сумка с плавательными принадлежностями покачиваясь на крючке, за который я держался, пока ехал, уезжала вместе с трамваем. Катастрофа! Что я скажу дома? Что бы сделали вы? Я побежал за трамваем. Но трамвай, к сожалению, ездил быстрей, чем я бегал. Даже его стояние на остановке не помогло, народу, выходяще-входящего, было мало, и я не успел.

Что делать? Сажусь в следующий трамвай, размазывая по щекам слезы, забираюсь в кабину вагоновожатой, тётенька, дескать, помоги, не выдай. Излагаю правдивейшую историю о том, как злые мальчишки отобрали у меня сумку и по злобе повесили её на проходящий трамвай. Тётенька наддала, но догнать идущий впереди трамвай нам так и не удалось. Мы несколько раз видели висящую сумку, но мешали светофоры или еще что-нибудь.

Так я доехал до конечной. Это где-то за нынешней Войковской. Злополучный трамвай, бортовой номер которого я знал уже наизусть, стоял здесь же с открытыми дверями, но сумки на нем не было. Тётенька меня успокоила, сказав, что сумку наверняка сдали в диспетчерскую. Мне повезло, сумка действительно лежала на столе у диспетчера, но всё же, повезло мне не так, как хотелось. Рядом стояла еще одна вагоновожатая, которая встретила меня со словами: «Ага! Это тот самый пацан, что на подножке катался!». Не знаю, за что мне было стыднее, за то, что я проехал не так, как должен был, или за то, что я так безбожно врал «тётеньке», но мне было очень стыдно. Можно было и не ругать меня так, но меня ругали долго и нудно. Сумку отдали, но приклеили к ней записку с описанием моих преступлений.

Я доехал на трамвае обратно до Сокола и мимо своего бывшего детсада, парком поплелся домой. Ноги меня не несли в ту сторону, потому что клей оказался очень крепким, и я никак не мог отодрать эту проклятую записку. Однако, голь на выдумки хитра. Возле кинотеатра Ленинград, выявилась большая лужа. Я положил в неё сумку и стал ждать. Ждать пришлось долго, но окаянная записка все же размокла, куски клея до конца удалить не удалось, но бумаги не осталось и следа. Довольный выполненной работой я вприпрыжку, как это умеют делать только счастливые дети, поскакал в сторону дома. Слава богу, уже совсем рядом.

На этом бы и закончить рассказ, но возле дома меня ждало душевное потрясение ничуть не меньшее, чем все предыдущие вместе взятые. Возле дома я увидел свою мать и со спокойной душой поскакал в её сторону, постепенно замедляясь, потому что начал понимать, что что-то не так. Мать просто ревела белугой. Оказалось, что проболтался я больше пяти часов, и меня уже считали, если не погибшим, то уж точно пропавшим без вести. Увидев мать в таком состоянии, я тут же разрыдался в ответ. Мы так и ревели посреди улицы, пока соседка довела нас плачущих до квартиры. Вопрос о ругани меня и наказаниях как-то отпал сам собой. Вечером уже, когда все успокоились, я рассказал, как всё было на самом деле, за исключением некоторых нюансов.

Вторым дополнительным занятием была музыка. Родители купили пианино и поставили его слева от входа в большую комнату. Вместе с пианино у нас в доме появилась учительница музыки. Не помню имени, но отчество – Карповна. Она была и лицом похожа на рыбу из семейства карповых – на леща. Она все время носила черную гофрированную юбку, еще более подчеркивавшую её худобу. Садясь к инструменту, она картинно отбрасывала юбку, засвечивая при этом розовые удлиненные трусы и комбинацию. Сестра говорит, что окончила музыкальную школу, а я вот не сподобился. С моими короткими пальцами можно было и не начинать эту волынку. Это было мученьем для меня – выбивать из клавиш этого «Сурка» и что-то там еще. Я сопротивлялся, как мог. Вот типичный случай:

Я тыкаю в клавиши… мать сидит рядом со мной. Она в инструментальной музыке не бум-бум, хотя пела всегда хорошо. «… И мой сурок со мною» у меня получается хорошо, но потом сбой, на одном и том же месте. Мать начинает злиться, я начинаю шмыгать носом.

– Вытри нос и играй!

Я как бы не обращаю внимания и продолжаю тыкать пальцами клавиши, а течет уже не только из носа, но и из глаз.

– Где твой платок?

Я нервно выхватываю платок из кармана, и на белые клавиши пианино летят грязные окурки из кармана.

Далее без комментариев. Разве что по поводу окурков. Мы их распатронивали, делали самокрутки и играли в войну. Тогда почти все фильмы были про войну, даже если про любовь. А все настоящие герои отчаянно дымили самокрутками, особенно в трудные моменты.