В преддверии бури (СИ) - Рудкевич Ирэн

Она повернулась к нам.

— Девочки мои, — её голос зазвучал неожиданно ласково, с затаённой заботой и волнением. — Вот и настал этот день, когда определится дальнейшая ваша судьба. Всем вам минуло двадцать, долгие годы вы постигали науки, магию и боевые искусства. Пришла пора проверить ваши знания и умения, дабы решить, какое же место вы займете в Гартен-онарэ, каким путем и какую пользу будете приносить нашему общему делу.

Вы знаете, что ваше обучение не оканчивается сегодня, после испытания тем из вас, кто пройдёт его успешно, предстоит погрузиться в тайные знания, что мы копим, храним и дополняем вот уже целое тысячелетие. Но прежде вам придётся доказать, что вы готовы к этому знанию и готовы хранить верность заветам первых онарэ. Я молю Отца-Прародителя, чтоб каждая из вас оказалась достойна войти в круг знающих, и я уверена — все вы стремитесь именно к этому. Но умоляю вас не печалиться, если вдруг ваше предназначение не совпадет с вашими желаниями — ведь мы знаем, что многажды ценнее, поступившись тщеславием, принять место, определённое судьбой, и приносить всеобщую пользу, чем, поддавшись гордыне и себялюбию, навредить общему делу, пусть даже и из лучших побуждений.

Выпускницы согласно закивали, а я постаралась принять самый отсутствующий вид, какой могла — мои занятия с мастером Геоном, в интерпретации Лойки, как раз подпадали под определение «поддаться гордыне и самолюбию». Впрочем, мнение Лойки относительно них меня мало интересовало.

— Я верю, — продолжала настоятельница, — что вы ждали этот день с нетерпением, но традиция — да-да, те самые заветы, — обязывает меня прежде спросить вас: все ли хотят продолжать этот путь? Все ли готовы посвятить свои жизни Гартен-онарэ и хранимому здесь знанию? Или есть среди вас те, кто желает выбрать иной путь?

Ответом, конечно же, была тишина, и, выждав положенное время, Лойка объявила:

— Да начнётся испытание!

Спешным шагом к нам подошла подмастерье Кайны, жестом пригласила следовать за ней, и направилась к строению без окон. Проходя мимо Клары, я поймала её пылающий гневом взгляд. Строгая каойя не унизилась до гримас и разговоров, нарушающих церемонию, но я поняла — она и вправду затаила на меня обиду.

Внутри каменного домика, прямо по центру, в окружении простых деревянных скамеек, возвышался заставленный едой стол: ароматно парящие чугунные горшочки с бульонами и отварами, блюда с фруктами и толстыми ломтями свежего, ещё горячего хлеба. Желудок предательски заурчал, напомнив о пропущенном завтраке. Я сглотнула набежавшие слюни, и, недолго думая, плюхнулась на скамью. Руки сами сняли крышку с ближайшего котелка, схватили ложку и выложили в миску горку аппетитно пахнущего мяса.

— Глядите-ка, — беззлобно рассмеялась худая, высокая Аро, показывая на меня пальцем. — Нашей Аэр ничто не может испортить аппетит.

Послышались робкие смешки.

— И вправду, как ты можешь сейчас есть? — удивилась Сана. — Мне от волнения кусок в горло не лезет.

— Ну и напрасно, — пожала плечами я. — Когда ещё на завтрак будут кормить такими вкусностями. Обычно всё каша да каша. Это кухарки только ради испытания так расстарались, а оно всего раз в жизни бывает.

Смешки стали громче, кто-то принялся заглядывать в котелки, изучая их содержимое, кто-то, взяв с меня пример, потянулся за миской. А я жевала мясо, не чувствуя вкуса, и напряженно думала.

Что ждет меня на испытании? Клара уж точно постарается его усложнить, но и без её усилий легко не будет. А мне просто до зарезу нужно его пройти, причём так, чтоб ни у кого не возникло желания назначить меня какой-нибудь садовницей или того хуже. Круг знающих, упомянутый Лойкой — вот моя цель. Потому что иначе всё окажется зря.

Об испытании мы знали немного — любым ученицам вход на арену в день испытания запрещен под угрозой изгнания, а каойи, соблюдая заветы и веками существующие правила, никогда ничего не рассказывали. Даже Кайра, выделявшая меня среди остальных учениц, обходилась крайне общими объяснениями в ответ на мои расспросы. Вроде как нам должны будут давать задания, те, с которыми мы можем столкнуться когда-нибудь в жизни, и по тому, как мы их выполним, совет каой во главе с Лойкой будет решать, кто кем станет.

Пока я, погруженная в свои мысли, лениво дожёвывала остывающий кусок мяса, снова пришла подмастерье Кайны и увела Сану. Я успела ободряюще улыбнуться ей прежде, чем дверь домика закрылась за спиной подруги. Потом подмастерье увела Аро, затем ещё двоих, одну за другой. Комната стремительно пустела, и я не заметила, как осталась в ней одна. Но вскоре наступила и моя очередь.

Трибуны встретили меня выжидательным молчанием — так молчат благодарные зрители, посмотревшие основную часть театральной постановки и теперь ожидающие захватывающего финала.

— Аэрлирен Шалифе, готова ли ты пройти испытание? — торжественно спросила Лойка, как только подмастерье вывела меня в центр арены.

— Да, — голос предательски дрогнул, и вместо уверенного ответа вышло какое-то сиплое бормотание. Я досадливо поморщилась — как ни настраивайся на борьбу, как ни успокаивай себя, а сердце всё равно бьется где-то в пятках, и спина покрыта капельками выступившего от волнения пота.

— Тогда выпей зелье и покажи нам свои способности, — коротко приказала настоятельница.

Вездесущая подмастерье подала мне богато украшенную камнями бронзовую чашу, я протянула руки, коснувшись холодного металла, вдохнула — и меня чуть было не вывернуло наизнанку от исходившего из неё амбре. Что за мерзкое пойло?

— Пей скорее, — прошипела подмастерье, заметив гримасу отвращения на моем лице. — Не заставляй всех ждать.

Пить? Это?! Желудок вновь попытался сделать кульбит, выражая своё несогласие.

— Давай, — одними губами произнесла подмастерье и подтолкнула чашу к моему лицу.

Была не была! Напомнив самой себе ещё разок, что не пройти испытание гораздо страшнее, чем выпить зелье, пахнущее ослиной мочой, я задержала дыхание и залпом, стараясь глотать и не чувствовать вкуса, опрокинула в себя отвратную жидкость и приготовилась ждать. Но ничего не происходило: всё так же передо мной расстилался мягкий песок арены, так же сидели на трибунах зрители, строго и будто бы в раздумьях смотрела на меня Лойка.

А вот и Кайра — вся подалась вперед, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла, кажется, даже привстала от волнения, взгляд обеспокоенный, ждущий. Из глаз, почему-то серых, а не карих, клочьями вытекает туман, неспешно опускается на песок и ползёт, ползёт в мою сторону, заполняя собою всё вокруг, мягким пологом скрывая замершие трибуны.

Стихло птичье пение, глухо, отдалённо ударилась о песок выпавшая из рук чаша; и в накрывшей меня ватной тишине вдруг послышался зов, настойчивый, требовательный, не допускающий неподчинения. Тело отозвалось на него против моей воли; судорожно запульсировала жилка на шее, с удвоенной силой прокачивая кровь — странным образом эта пульсация сливалась с мерцанием заполонившего всё вокруг тумана. И меня потянуло в самую глубь этого марева, разрывая, растягивая на части подобно патоке, зачерпнутой из крепкой дубовой бочки, и тянущейся за ложкой густой, вязкой, не желающей разделяться струёй. И пока одна моя часть, потеряв изрядную толику своей физической плотности, всё ещё оставалась на арене, сопротивляясь зову, вторая, подчиняясь, неслась куда-то, согласно неведомому мне, но точно заданному курсу, подобно идущему на всех парусах кораблю.

— Эй! — крикнула я в пустоту, и пустота отозвалась двойным эхом от двойного крика. — Эге-ге-й!

Какое презабавное ощущение — быть в двух местах одновременно. Жаль только, длилось оно недолго. Громыхнуло, в ноги, ещё ощущавшие под собой песок, ударила упругая волна, подбросила вверх, и тело вдруг полетело вперёд-вдаль, влекомое притяжением того, другого тела. С оглушающим хлопком эти два тела столкнулись, соединяясь, собираясь обратно в единое целое, отозвались ломотой в костях и болью в мышцах, отвыкших было быть едиными. Туман вздрогнул, всполошился, задвигался, набирая скорость. Я свернулась клубочком, притянув колени к груди и обхватив их руками, болтаясь, точно куль с мукой, в бешено крутящемся потоке, уже не понимая, где верх, а где низ. Откуда-то издалека ко мне рванулась струя пламени — и бессильно опала, не дотянувшись совсем чуть-чуть.