Пи*ец, сказал отец - Джастин Халперн

— Я заметил, какими глазами они на тебя смотрят, — сказал он по дороге домой.

Я попытался втолковать ему, что на меня они вообще не смотрят, а смотрят на часы, мысленно торопя время.

— Рассказывай! — пробурчал папа. И к моей радости оставил эту тему. Но как оказалось, ненадолго.

По воскресеньям папа обычно вставал рано и отправлялся в «Уинчеллс» за дюжиной пончиков — нам всем на завтрак. Половина (а именно шесть «крученок» в шоколадной глазури) предназначалась мне. Но одним воскресным утром, весной 1997-го, я не увидел на столе знакомой коробки.

— Одевайся, поехали за пончиками, — сказал папа мне, еще полусонному.

Я надел шорты и майку с эмблемой «Шарлотт Хорнетс» (тогда я болел за эту команду по одной-единственной причине — мне очень нравился их форвард Ларри Джонсон — «Бабулька» Джонсон, заслуживший свое прозвище за то, что в рекламе наряжался старушкой и лихо закладывал мяч в корзину), и мы сели в папин серебристый «олдс-мобиль». Я включил было радио, но папа тут же щелкнул тумблером. Есть разговор, смекнул я.

Мимо «Уинчеллс» мы пронеслись, даже не притормозив.

— Я думал, мы за пончиками, — удивился я.

— Нет уж, позавтракаем по-человечески, — ответил папа, сворачивая на автостоянку ближайшей к нашему дому «Деннис».

— Это же «Деннис», — заметил я.

— А ты, бля, кто такой — английская королева?

Папа попросил столик на двоих. Нас провели в дальний угол, за маленький квадратный столик неподалеку от длинного стола, за которым разместились шестеро похмельных студентов. Двое из них были в одинаковых футболках с надписью «Чемпион по литрболу» и названием какого-то студенческого братства. Собственно, наш стол практически соединялся с длинным, если выдвинуть панель. Так что расстояние было всего ничего. Папа заказал два стакана апельсинового сока. Официантка ушла, а папа обернулся ко мне.

— Я мужчина и люблю заниматься сексом, — объявил он.

Студенты остолбенели и тут же вполголоса захихикали. По спине у меня поползли мурашки: значит, папа сейчас расскажет мне о сексе все, что считает необходимым. Здесь и сейчас, за столиком в «Деннис».

— Нет, пап, не надо. Зачем это? Может, позавтракаем в другом месте. Давай лучше в другое место поедем. Тут мне как-то не очень… Давай поедем, ну пап.

— Что за черт? Не успели присесть, а ты — «в другое место». Конечно, много где кормят получше, но ты таким говном все равно каждый день питаешься, — сказал он в тот самый момент, когда официантка подала нам сок.

Боковым зрением я примечал, что студенты не сводят глаз с нас с папой, точно заплатили за вход деньги и хотят извлечь максимум удовольствия. Я ничуть не удивился бы, если бы они достали попкорн.

А папа, не замечая, как я смущенно ерзаю, продолжил лекцию — сообщил, что в свое время «весело погулял» и переспал, насколько я понял, с немалым количеством женщин.

— Сам знаю: рожей я не очень-то вышел. Красавцем я никогда не был. Но мне насрать. У тебя внешность очень даже ничего. Уж получше моей в молодости. Но ни тебя, ни меня фотографы не зовут сниматься за деньги, правда?

Я кивнул. Один из студентов шепотом воскликнул: «Вау!» — и компания вновь расхохоталась.

Затем папа разъяснил мне, что единственный способ познакомиться с женщиной — «вести себя так, словно ты уже стреляный воробей. Не бойся услышать от женщины, что ты ей не нравишься. Да, некоторые так тебе скажут, но ты наплюй и разотри. Иначе мужики вроде нас с тобой умирали бы девственниками».

Я увидел, что к нам быстрой походкой идет официантка. Мне хотелось выскочить из кожи и задать деру. Казалось, весь «Деннис» — ладно бы «Деннис», весь Сан-Диего — пялится на нас, подслушивает и смеется. Я был готов на все, чтобы прекратить эту пытку. И потому, вопреки своему обыкновению, прервал папу:

— Пап, пожалуйста, нельзя ли поближе к делу? Я не хочу говорить на эту тему все утро, когда вокруг полно народу, — и я демонстративно покосился по сторонам, намекая, что нас все слышат и что мне страшно неудобно.

Папа умолк, оглядел ресторан, уставился в упор на студентов — те потупились.

— Значит, тебя колышет, что все эти люди про тебя думают? Совсем незнакомые люди, которых ты в жизни не видел и больше не увидишь?

Он сгреб со столика газету и углубился в чтение. Для меня это стало еще большим конфузом: чем заняться, кроме как глазеть на газетный лист, которым отгородился папа? Я остался наедине со своим унижением. Мы заказали завтрак и сидели молча, пока официантка не принесла папе омлет, а мне — оладьи.

— Пап, к чему ты завел весь этот разговор? — шепнул я ему наконец.

— Сын, ты мне все время рассказываешь, почему ты не нравишься женщинам. Ни одна женщина не даст мужику, который сам себе не дал бы.

— И это все, что ты хотел сказать? — уточнил я.

— Не совсем. Но если тебя колышет, что подумает о тебе кучка людей в «Деннис», то все остальное, что я могу тебе сказать, вообще ничего не изменит.

— Пап, отвлекись, пожалуйста, от газеты, — попросил я. Он положил газету на сальный стол и заглянул мне в глаза.

— Значит, ты меня поэтому сюда привел? Устроил мне экзамен? Проверка на стеснительность?

— Ой, бля! По-твоему, я все с какой-то задней мыслью делаю? Я просто хотел с тобой потолковать и заодно съесть омлет. А теперь помолчи, дай позавтракать спокойно, в самом-то деле.

— Ты что это там делаешь с граблями?.. Нет, так граблями не работают… Чего-о? У тебя свой стиль? Нет, сынок, есть только один стиль работы граблями. Все остальные стили — говно. Догадайся сам, какой у тебя стиль.

— Как-то я не уверен, что это можно назвать настоящим походом… Ну да, ночевали вы в спальных мешках, но в сорока футах, бля, от вашего мини-вэна.

— Сочувствую. Слышь, ты мою борсетку нигде не видел?.. Нет, мне не наплевать на то, что ты говоришь, я же сказал, что сочувствую. О черт, разве я не могу одновременно тебе сочувствовать и думать, куда я зафигачил борсетку?

— Это что за хуйня? Ты чего это на полу корчишься?.. Сын, я не очень понимаю, что значит «танцевать брейк», но искренне надеюсь, что ты сейчас делаешь не это.

— Такова цена, которую платишь за семейную жизнь. Приходится чем-то жертвовать. (Пауза.) Много чем жертвовать. (Долгая пауза.) Знаешь, сегодня и завтра лучше держись от меня подальше, а то попадешься под горячую руку — нехорошо выйдет.

— Помни, это только экзамен. Если провалишься, не спеши с выводом, что ты вообще ни хрена не стоишь. И все-таки постарайся не провалиться. Дело важное.

— Не выбирай себе колледж только по тому принципу, что там проще склеить девчонок… Нет, нет, вообще-то это резонный критерий. Но к колледжам его лучше не применять.

— Ты взял мою машину покататься, а теперь в ней говном воняет. Меня не колышет, если говном воняет от тебя самого — это твои проблемы. Но если ты мою машину засираешь, меня это колышет. Съезди куда-нибудь, сдай машину на антиговенную обработку.

— Мне лично насрать, во сколько ты вернешься, только входи бесшумно. Мне спать не мешай! Вот тебе единственное правило: меня не будить.

— Нормально смотрится, только пахнет странно. Никак не пойму чем. Вроде как медицинский спирт пополам с. даже не знаю с чем… словно бы с говном.

Всегда старайся произвести наилучшее впечатление

— Даже трехлетнему ребенку не позволено дурью маяться.

В старые времена мы каждый год ездили в Чампейн, штат Иллинойс. Там, у моей тети Нейэми, собиралась папина родня — несколько поколений Халпернов сразу. Надо сказать, папа для своей семьи — личность нетипичная. Все остальные в его клане — добрейшей души люди, мягкие, предупредительные. Приезжая в Иллинойс, я словно бы попадал в рождественскую телепередачу: все в пестрых свитерах, и каждый взрослый при виде меня восклицает: «Только поглядите! Какой большой вырос, какой красавец!» — а затем оборачивается к моим родителям и, улыбаясь, говорит: «Ну правда же красавец?» Папа всегда отвечал одинаково: «Ага, я все жду, когда он пойдет в супермодели, чтобы прокормить меня на старости лет», — и заливисто смеялся — ужас как долго, иногда до хрипоты, а мы стояли вокруг, разряженные в свитера всех цветов радуги, и молча дожидались, пока он отсмеется.