Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Чарлз провел в Швейцарии два года. Его возвращение приветствовали с величайшим оптимизмом, с большими надеждами, но вскоре стало ясно, что лечение не подействовало. Ужасное разочарование для семьи, но для Ники жизнь в такой среде, на фоне постоянной душевной нестабильности отца, сделалась нормальной.

В одиночестве она все больше привыкала полагаться только на себя. Родители почти все время проводили вместе, старшие сестры, очень дружные, редко приглашали малявку в свои игры. Виктор уезжал в школу. Дядя Уолтер жил на отдельной планете своего частного музея, стареющая бабушка Эмма детьми не занималась. Позднее Ника искренне говорила: «Моими единственными друзьями были лошади». Ее детство прошло в роскошной обстановке – и в полной заброшенности. Родственница, знавшая Нику с детства, отмечала, что девочка все более дичала. Ей требовалось влезть на каждое дерево с развесистыми ветвями, а если на пути попадалась высокая ограда, Ника направляла к ней своего коня и заставляла прыгать.

В такой герметичной и разреженной атмосфере Ника, Мириам и Либерти должны были существовать, пока не повзрослеют. Многие их родственницы так и не покинули замкнутый мир Ротшильдов, оставшись старыми девами или же вступив в брак с кузенами. В результате, при всем их немыслимом богатстве и космополитическом происхождении, кругозор у девушек был даже более ограниченный, чем у многих не столь благополучных сверстниц. Богатство и возлагавшиеся на девиц надежды подрезали им крылья – они были пленницами, как бабочки в коллекции Уолтера. Не имевшие независимых средств и доступа к основному капиталу, женщины семейства Ротшильд жили на содержание, выделяемое беспрекословным распоряжением или капризом отца, – в роскоши, зависимости и без права голоса. В семейную хронику заносили только имена дочерей старшего сына, а их мужья и дети уже никого не интересовали.

Но в плену пребывали и мужчины этой семьи, росшие в сознании, что их жизнь принадлежит семейному бизнесу. Ответственность перед родом тяжким бременем ложилась на плечи каждого члена семьи, но кто-то ухитрялся его сбросить. Мириам, Либерти и Ника были не из покорных, и спокойная домашняя жизнь была им не по нраву. Их нежили в роскоши, но их способности оставались нереализованными, никакой отдушины для их талантов и своеобразия, и будущее всех трех сестер неуклонно сужалось. Какие у них были перспективы? Бороться, бежать или барахтаться. Каждая из трех сделает свой выбор.

5

Бесконечная темница

– Да ты хоть что-нибудь знаешь?

Мириам пришла в ярость, убедившись, что о наших предках Ротшильдах я не знаю почти ничего. Мы обедали вдвоем с ней в Эштон-Уолде. Я допустила серьезный промах – попыталась блефовать. Надуть Мириам еще никому не удавалось.

– Я никогда особо не интересовалась, – признала я и добавила в жалкой попытке оправдаться: – До сих пор.

– Не интересовалась! До сих пор! Ты хоть понимаешь, что судьба человека формируется задолго до его рождения? Мы же не из воздуха заводимся. Что-нибудь знаешь о хромосомах, генетике? Даже Библия учит, что грехи отцов скажутся на четырех поколениях – как минимум! – отчитывала она меня, а я, чувствуя себя дурой, кое-как оборонялась.

Мне казалось, семейной историей люди занимаются на старости лет, тогда же, когда возделывают клумбы и думают о душе. К тому же Ника целиком принадлежала XX веку. Но оправдания быстро исчерпались, и я взяла билет на самолет до Франкфурта – в город, где начиналась семейная история Ротшильдов.

Влажным зимним утром я прибыла в Германию, вооруженная камерой и адресом. Собиралась отыскать дом, где жили первые Ротшильды, но нашла лишь бетон и гудронное покрытие на том месте, где прежде стоял этот дом. Во время союзнических бомбардировок 1944 года уцелела только часть одной стены. По узким переулочкам, где подрастал родившийся в 1744 году основатель династии Майер Амшель, ныне проходит автобан. С помощью музея и архива Ротшильдов я начала понемногу складывать семейную историю.

В 1458 году император Фридрих III издал указ: евреям разрешается пребывать во Франкфурте лишь за плату и с условием, что они будут селиться на огороженной, битком забитой улочке на северо-восточной окраине города. Еврейская улица, вернее, узкий переулок длиной в сто с небольшим метров поначалу предназначался для ста жителей, но к XV веку там теснилось более пятисот семейств. В XVIII веке в Judengasse каким-то образом умещалось три тысячи человек. Предпринимались попытки ограничить еврейское население: разрешалось играть не более двенадцати свадеб в год, и то при условии, что и жених, и невеста достигли двадцатипятилетнего возраста. Поскольку евреям запрещалось владеть землей, заниматься сельским хозяйством, появляться в парках, гостиницах или кофейнях, а также приближаться на сто футов к городскому собору, у евреев оставался довольно-таки скудный выбор профессий за исключением ростовщичества и немногих ремесел.

Поскольку законы страны, где они жили, не давали им защиты, еврейские общины вырабатывали собственные системы правосудия, здравоохранения, молитвы, образования, традиций. По сути дела, они представляли собой государство в государстве, что еще более отчуждало их от немецкой общины, с подозрением относившейся к евреям. Ростовщичество принадлежало к числу немногочисленных занятий, которые дозволялись евреям. Иудейская религия не запрещает иметь дело с деньгами и наживать их – напротив, евреям предписывается обогащаться для блага всей общины. Каждый должен был отдавать не менее 10 % годового дохода на благотворительность.

Вплоть до XVIII века евреям разрешалось покидать Judengasse только в одежде с двумя желтыми кольцами на камзоле, а женщины должны были закрывать лицо. При виде христианина еврей должен был обнажить голову, опустить глаза и прислониться спиной к ближайшей стене, пропуская его. У входа в дом Ротшильдов красовалось граффити «Еврейская свинья»: изображались два раввина, сосущие вымя свиньи, а третий совокуплялся с этим животным. Сверху был нарисован маленький мальчик, весь в крови от ножевых ран, – вероятно, святой Симеон, якобы «убитый евреями». Согласно популярному стереотипу, кровь невинных христианских младенцев требовалась евреям для приготовления мацы.

Чем дальше я читала, тем острее сознавала правоту Мириам. Еще бы ей на меня не сердиться: я принимала семейное богатство за что-то само собой разумеющееся и не потрудилась узнать, как мои предки мучились и боролись в начале пути. Их достижения кажутся тем замечательнее, чем внимательнее читаешь старинные описания переулка, где выросли первые Ротшильды, – трущобы столь убогой, что иностранные туристы, в том числе Джордж Элиот, считали обязательным осмотр этого места во время большого европейского путешествия. Гете писал: «Грязь, теснота, раздраженные голоса – все в совокупности производит неприятнейшее впечатление даже на прохожего, который мельком заглянет за ворота». Когда же Гете собрался с духом и вошел в Judengasse, он с изумлением убедился в том, что обитатели Еврейского переулка – «тоже люди, трудолюбивые и приветливые, и остается лишь восхищаться упорством, с каким они держатся за свои традиции». Другой путешественник, побывавший в этой дыре, отозвался не столь позитивно: «Даже те, кто находится еще в цветущем возрасте, похожи на ходячих мертвецов. Смертельная бледность угнетающе выделяет их среди прочих горожан». Неудивительно, что средняя продолжительность жизни в гетто была на 58 % ниже, чем у живущих на соседней улице христиан.