Аввакум Захов против 07 - Андрей Гуляшки

— Так иногда бывает и с любовью, — пошутил Аввакум, помогая Розе встать на ноги.

Ощущая теплоту ее необыкновенно гладкой кожи, он думал: «Гроза ли повинна в этом или сработал проклятый кабель?» Эта мысль не мешала ему, однако, ощущать влекущую животную теплоту, которую излучали плечи женщины.

Он снял замок и открыл сундук. В нем сверкала золотыми и серебряными станиолевыми колпачками дюжина бутылок.

Пока скептик наполнял бокалы, Аввакум отозвал в сторонку Атанасова и спросил:

— Вы не помните, вам самому пришла в голову мысль позвать меня или это предложил сделать Станилов?

— Эту мысль подал мне он! — ответил Атанасов. — Он сказал, если возникнут непреодолимые трудности с его ребусами, надо позвать вас. — И попытался съязвить: — Иначе мне бы в голову не пришло обращаться к вам!

Аввакум выпил бокал вина, но к еде не притронулся. Чего только ни делали гости, чтобы его удержать! Все было напрасно. Он очень сожалеет, но у него куча дел, к тому же он смертельно устал — надо уходить.

Грозовой ливень перешел в тихий дождик. Шоссе было залито водой, и Аввакум не стал особенно жать на газ — он очень любил такую погоду. «Дворники» размеренно описывали дуги на ветровом стекле; впереди в свете фар загорались и гасли бесчисленные нити дождевых струй. Удобно откинувшись на спинку сиденья и держа одной рукой руль, он изредка затягивался дымком сигареты, и мысль его по-прежнему занимал загадочный удар грома. Не иначе, грозовой разряд, угодив в крышу дома, каким-то образом достиг замка. А может, это попытка совершить убийство? На чердаке у профессора предостаточно всяких аккумуляторов и батарей, чтобы подвести к замку ток в четыреста-пятьсот вольт! Но зачем профессору понадобилось его убивать? Где пересекаются их пути? Уж не узнал ли Станилов всю правду о другой его деятельности, о второй стороне его жизни? Но в таком случае этот человек должен быть по ту сторону фронта, должен быть противником — мыслимо ли такое?

Шел тихий дождь — любимая погода Аввакума.

Когда Аввакум выехал на улицу Настурции, уже перевалило за полночь. И тут он заметил задние красные огни легковой автомашины, стоящей у его дома, метрах в двадцати от садовой калитки. Его фары осветили номерной знак, Аввакум резко нажал на тормоз. «Дворники» замерли на ветровом стекле. Стало тихо, слышно было, как по железной крыше стучат мелкие капельки дождя.

Погасив свет, он быстро вышел из машины, запер дверку и, подрагивая от сырости, побежал к стоящему впереди автомобилю — мотор его уже работал. Шофер узнал Аввакума.

Когда машина пересекала бульвар, Аввакум спросил:

— Давно ждете?

— Полчаса.

Машина набрала скорость и помчалась по безлюдному бульвару. Бесчисленные пальцы дождя настойчиво и тревожно барабанили по стеклу.

После полуночи

Всякий раз при виде Аввакума генерал испытывал противоречивое чувство, словно в нем вступали в единоборство, превозмогая друг друга, две разные натуры.

Как хотелось ему порой подняться, подойти и обнять Аввакума, как обнял бы он после долгой разлуки родного сына, если бы он у него был. А потом усадить на диван, сесть с ним рядышком и, заглянув в глаза, спросить:

— Ну, как живешь, дружище? Весело тебе или гру стно?

Аввакум по своему обыкновению ответил бы немногословно. Он глубоко прячет свои чувства, сдерживает их, помня, что здесь — командный пункт фронта, где жизнь непрерывно сталкивается со смертью, где нет и не может быть места для размягчающей задушевности.

— А помнишь, старина?..

У них есть что вспомнить! Ну хотя бы те времена, когда Аввакум только начинал, когда какой-то неожиданный случай сделал его их добровольным сотрудником, сам генерал был тогда еще полковником, начальником оперативного отдела.

— Помнишь дело Ичеренского?

Тогда очень простое соображение, что оконное стекло, упавшее с высоты трех метров, обязательно должно было разбиться на мелкие кусочки, и что человек, намеревающийся пробраться сквозь зарешеченное окно в комнату и перепиливший для этого железный прут, не станет гнуть его на себя — эти простые соображения навели на мысль, позволившую раскрыть, истину. А маленькая шерстинка от вязаной перчатки указала ему на Ичеренского — остроумного и находчивого иностранного агента… Вот тут-то и взошла его звезда.

У них было о чем поговорить, что вспомнить.

— А дело с ящуром?

Ну а история с инфракрасными очками!

— Прекрасная фея!

За последние десять лет было столько рискованных и опасных столкновений со сложными и сильными людьми, которые умели думать и действовать, а то и убивать — если возникала необходимость…

Десять лет назад у Аввакума не было этих морщинок у рта, да и седины не было на висках. Десять лет назад он был молодым ученым — участвовал в археологических экспедициях, реставрировал в своей мастерской амфоры и античные вазы, мраморные и терракотовые статуэтки времен Перикла. Открыв в нем исключительный аналитический ум и душу врожденного охотника, полковник за это время сумел ему внушить, что истину можно реставрировать и в другой области. И вот теперь, десять лет спустя, он открыл и нечто другое: сердце этого сильного человека, этого неутомимого ловца подвержено всем человеческим страданиям и страстям. Морщины у рта, поседевшие виски, несколько скептическая усмешка на губах — все это следы печальных встреч.

Действительно, у них было что вспомнить, о чем поговорить.

Но и тогда, когда он был полковником и начальником оперативного отдела, он тоже не находил удобного случая, подходящей обстановки, чтобы так поговорить с ним…

Аввакум вошел в просторный кабинет, приблизился к письменному столу, поздоровался.

Генерал кивнул головой, неторопливо отодвинул в сторону лежащие перед ним бумаги, встал и подал руку.

— Садись! — указал он на кожаное кресло, стоящее у стола.

Аввакум зажег сигарету, сделал затяжку и взглянул на электрические часы над входной дверью — было без малого час ночи.

Минуту-другую они говорили о погоде, о неожиданной грозе, генерал справился о его здоровье, о том, закончил ли он свой труд об античной мозаике, и незаметно перешел к делу, из-за которого, в сущности, он его и вызвал.

Итак, Аввакуму, вероятно, известно, что через неделю в Варне открывается международный симпозиум, в котором примут участие физики всех европейских стран. Однако Аввакум не знает, что на этом симпозиуме будет присутствовать и выступит с докладом крупнейший советский физик — Константин Трофимов, верно? А до приезда Константина Трофимова остался всего один день.

Аввакум хорошо знал, что это за человек и какой он пользуется славой. Генерал напомнил лишь о том, какой шум поднялся вокруг его имени в западном мире. Все самые крупные и самые влиятельные газеты и агентства сходятся на том, что Константин Трофимов открыл лазерный луч особого свойства — его не отражает ни одна поверхность, он способен проникать в любую материю, абсолютно парализуя при этом любой вид электромагнитных волн. В последнее время этот вопрос занимает умы всего западного мира, о нем без конца пишут, ведут жаркие споры, обсуждают вкривь и вкось. Высказываются предположения, что в скором времени где-то на севере Советского Союза открытие профессора Трофимова будет подвергнуто испытаниям. И если (не дай бог!) испытания закончатся успешно, НАТО неизбежно окажется перед необходимостью сделать трагические выводы. Потому что, как пророчествовали многие, никакие танки, никакая сухопутная, подводная и воздушная техника, никакие самолеты и ракеты не смогут в случае надобности преодолеть барьер из этих неотразимых лучей, с поразительным эффектом действующих на огромные расстояния.

Есть ли такое открытие, нет ли — генералу, разумеется, вовсе нет необходимости выступать по этому поводу с заявлениями. Однако исторический опыт учит, что человечество вряд ли оказалось бы перед угрозой уничтожения, если бы великие тайны природы не стали достоянием злых умов, людей злой воли. Что бы там ни открыл профессор Трофимов, его открытие ни при каких обстоятельствах не должно попасть в руки тех, кто размахивает факелом войны.

Вывод один: необходимо пристальное внимание. Этому крупному ученому должна быть обеспечена полная безопасность. Если он действительно открыл что-то очень важное для человечества вообще и в частности для безопасности социалистического лагеря, иностранная разведка ни в коем случае не должна иметь ни малейшей возможности как-то подступиться к нему.

Есть ли сигналы, что иностранная разведка что-то предпринимает в этом направлении?

В данный момент генерал не в состоянии ответить на этот вопрос категорически. Он пока может указать лишь на один факт, который, однако, внушает тревогу. Но имеет ли этот факт отношение к профессору Трофимову или нет — это еще надо установить.