О Шмидте - Луис Бегли

Он услышал, как во дворе хлопнула дверца машины. Среда — не иначе, славянские чистильщицы. Побриться не получится: Шмидт слишком разнервничался, и в доме с польками не останешься — слишком расстроен. Передовой отряд в составе миссис Чельник и миссис Новак тем временем проник на кухню и подхватил Шмидта под руки. Мокрый от поцелуев, он сбежал наверх, утираясь рукавом. Постель в комнате Шарлотты не убрана. Это кстати: польки поймут, что пора сменить простыни на брачном ложе. В углу Шмидт увидел Райкеровы кеды и брошенные сверху толстые носки, нестиранные, конечно, решил он. Прихватив носки кончиками пальцев и держа на вытянутой руке, он отнес их в ванную и бросил на пол. Потом, не глядя, опустил сиденье и крышку унитаза и спустил воду — на всякий случай. На полочке он заметил снаряд для чистки десен — прежде он видел такие только на витрине в аптеке, а в доме такого до сих пор не водилось. Испугавшись замыкания и пожара, Шмидт выключил машинку из розетки. Рядом в одном стакане мокли две пластиковых насадки: одна с голубым, другая с розовым основанием. Супружеская гигиена! Пока один тужится на унитазе, другой выполняет современную процедуру промывания рта. Шмидт вернулся в спальню и сбросил на пол одеяла. И вот они, воскресные пятна, будто следы ночных поллюций на раскладушке бойскаута.

Когда Шмидт, облачившись в толстый свитер, спустился по главной лестнице в холл, там уже вовсю жужжали пылесосы. Помахав полькам рукой, а другой показывая на ухо, мол, для разговора слишком шумно, Шмидт выскользнул за дверь и благополучно избежал очередного сообщения о состоянии экземы миссис Чельник и мочевого пузыря мистера Новака — уже повод благодарить судьбу.

Рев океана он услышал еще с дороги, подъезжая к стоянке для местных машин. Истерзанный штормовыми волнами пляж превратился в узкую каменистую насыпь. Аккуратные комочки водорослей, как маленькие коричневые бутоньерки выложенные параллельными волнистыми линиями, отмечали подвижную границу бушующего моря. Шмидт сбросил туфли и зашагал на восток по кромке прибоя, где самый плотный песок. Шум волн сливался в сплошной рев: шипение откатывающейся волны, не успев умолкнуть, сменялось грохотом новой. Немыслимо было бы одолеть этот прибой, этот кипящий песок, воду, крутящуюся в момент перед новым броском на берег хаосом пенных колец. Почему он не сделал этого сразу после ухода Мэри так, как он это представлял? Это была бы сцена из фильма, вудиалленовская карикатура на Бергмана, а персонажем на экране был бы Шмидт: высокий худощавый мужчина, судя по осанке, немолодой, в легких брюках и широкой зимней куртке смотрит с берега вот в такое же — только свет сумеречный и мягкий, похоже на утреннюю зарю — море. Вот неожиданно высокая волна до колен залила его ботинки «топ-сайдер». Человек не отступает. Рукавами он отирает с лица не брызги прибоя, а слезную влагу. Потом он все же пятится на несколько шагов, смотрит направо, налево, потом на небо и бегом бросается к воде, бежит тяжело, увязая в сыром песке — мокрые ботинки, как гири, — и бросается в воду. Даже в этих смешных одеждах он действует уверенно, как опытный пловец. Будто плескаясь с внуками, он легко выскакивает на гребень и первой, и второй волны. Третья слишком велика, и он подныривает под нее и показывается на поверхности как раз вовремя, чтобы встретить следующую волну, потом следующую — и наконец преодолевает полосу прибоя и может свободно плыть. Невозможно смотреть, как тяжело и неритмично он выбрасывает вверх руки, облепленные мешковатыми рукавами, как беспорядочно, лишь по воле стихии, ныряет в волнах его голова. И вот в какой-то момент — необычность происходящего сбивает счет времени и для воображаемого зрителя и, видимо, для самого пловца — запал кончается и человек поворачивает к берегу. Он действует разумно и осторожно. Усталый пловец дрейфует на спине, внимательно следя за волнами. Но вот накатывает особенно крупная. Человек повторяет свой трюк, подныривает, но в какой-то миг не вписывается в волну, отчаянная рука срывается с ритма. На короткий, как вскрик, миг он еще раз показывается на волнах, уже не плывет, а беспорядочно бьется в воде. Потом уже ничего не происходит…

Почему он не сделал этого?

Несколько чаек стремительно промелькнули над головой. Такой ясный день! Можно разглядеть дома в Джорджике. Жаль, что кроме него никто не выбрался на пляж прогуляться по солнышку, но, впрочем, кого здесь ждать? Местные прочищают туалеты и заливают солярку в бойлерные, или рассылают счета за подобные услуги, писатели пишут или попивают кофе в кондитерских, Мойры болтают по телефону, пенсионеры, обосновавшиеся в Нью-Йорке или Париже, сейчас в своих городских квартирах одеваются к ланчу, а прочие старые пердуны утратили кто привычку, а кто и самую способность к ходьбе. Эти, должно быть, сейчас режутся в канасту в мотеле «Чайка». Мэри любила прогулки по этому бесконечному пляжу еще больше, чем Шмидт. Дорога, которая так недолго хранит отпечатки подошв; почему океан не избавил его от этого одинокого шатания, зачем голова его полна несвязных тяжких мыслей? Не хватило мужества? Видимо, так, и трусость маскируется под сожаление о теле, еще крепком и полном энергии, которое, как пес, что не желая идти у ноги хозяина, носится галопом, сжимая в зубах сдувшийся теннисный мячик, не готово кататься по океанскому дну и биться о камни, раздуваться от воды и лопаться, выпуская внутренности на корм голодным рыбам. Расе,[11] Вуди Аллен, можно выбрать не столь отвратительный способ. Есть, например, таблетки, все эти не выпитые Мэри таблетки, что так и лежат в бумажных стаканчиках. Оказалось, не все, что выписывал врач, ей было нужно. Шмидт тогда уверил себя, что сам должен хоронить Мэри, что неправильно, а в сущности, жестоко было бы бросить на Шарлотту уборку после обоих родителей, мусор мертвых, вещи, о которых невыносимо говорить. Но вскоре он осознал истинные корни своего малодушия: любопытство и стремление к одиночеству — и то, и другое неприлично, как зуд. Столько лет — по сути, всю свою взрослую жизнь — он жил рядом с Мэри. Сможет ли он в одиночку уплыть за Геркулесовы столбы и отведать яблок Гесперид прежде, чем волны сомкнутся над головой?

Он никогда не обещал Мэри, что покончит с собой, хотя соблазн был велик. Но забота о ней — Мэри была так слаба — и неприязнь к патетике удержали его. У Мэри осталось слишком мало мужества, чтобы тратить его в пустых словопрениях: Нет, ты не должен этого делать, ты еще молод! Подумай о Шарлотте! Нет, я должен, я не смогу жить без тебя! Но до самого конца он все же намеревался сделать это, не причиняя Мэри лишних страданий и не затягивая.

Ха-ха! Океан все такой же мокрый, а болеутоляющее все так же лежит в сухом прохладном месте.

Польская команда пробудет в доме еще целый час, сообщили Шмидту его наручные часы. Поесть в их присутствии — нечего и думать. Комментарии насчет его рациона. Или задница миссис Субицки, валиками свисающая со стула, ее отдыхающие от туфель чудовищные ступни в капроновых гольфах, ее приехавший с места предыдущей уборки в пакете с лейблом «Гэп» недоеденный бутерброд с колбасой и майонезом, который миссис Субицки задумчиво дожевывает, по-приятельски подвинувшись ближе к Шмидту. Так что сардины и крутые яйца подождут до ужина или до завтрашнего ланча.

В «О'Генри» его загарпунили не Мойры — он и не заметил, занят их столик или свободен. Ускользнув от приветствия хозяина, Шмидт уверенно и проворно заскользил в счастливом направлении, нацеливаясь на какой-нибудь столик поблизости от того, за которым сидел вчера и который теперь занимали два каких-то типа, мелкие страховые агенты или кто-то в этом роде; ведь сесть не у Кэрри и заставить малютку переживать, что она была слишком приветлива с ним или, наоборот, недостаточно любезна, когда кратко поблагодарила за чаевые, было столь же немыслимо, как и, сев к другой официантке, изобразить полную безучастность и попросить ушлого хозяина, чтобы ему прислали Кэрри. И тут раздался знакомый с университетских лет насмешливый голос. Навстречу Шмидту поднялся, распахнув объятья, по-хорошему коренастый мужчина с лицом Майкла Кейна, с головы до ног облаченный в бежевый кашемир. Счастливый жребий при распределении комнат свел их в первые дни учебы, искренняя привязанность удерживала вместе последующие четыре года.

Ну наконец! А то моя вера чуть не зашаталась. Половина третьего, а Шмидти нет как нет! Уж миссис Куни такого бы не допустила никогда.

Твоя правда. Не знаю, что и сказать. Только знаю, что должен извиниться.

«Миссис Куни II», или «Миссис Куни возвращается». Какое название предпочитаешь? Давай посадим эту святую женщину с ее телефоном в твоем гостевом домике. Я скучаю по ее звонкам: Так мы вас ждем на ланч в двенадцать тридцать? Или вот мой любимый: У нас сейчас телеконференция с клиентом. Вы извините нас, если мы опоздаем на пятнадцать минут?